А вот с этим я категорически несогласен. Ну какое мне, потребителю, дело до влияния А на Б, а Ц на Д?

А вот с этим я категорически несогласен. Ну какое мне, потребителю, дело до влияния А на Б, а Ц на Д?

Имхо обоснованием крупности поэта м б только количество и качество людей, для которых его поэзия - часть личности.

А какое Вам дело до людей, для которых этот поэт - часть личности?

Таковым мне представляется только толстовский - передаются ли чувства и какие.

— Как вы относитесь к Чухонцеву?

— Никак. Я знаю, что о нем говорят то-то, то-то и то-то. Это абсолютный эклектик и не очень высокого качества.

— А мне он очень понравился. Я с ним познакомилась. Он интересный.

— Стихи его очень скучны, по-моему. То есть не скучны, там все… Надо сказать, что, конечно, не пристало так говорить — дело в том, что они все там занимаются нельзя сказать, что плагиатом, но воровством — да. Потому что к ним в «Юность» приходит очень большое количество стихотворений, и я не знаю, как это происходит — сознательно или бессознательно, но они просто очень многое крадут. Поэтому последние годы я им ничего не давал. Правда, кое-что расходилось, и так далее, и так далее. Я просто помню, как, скажем, я давал стихи в День поэзии — их не напечатали, а потом появились стихи какого-то Соколова, еще чьи-то, Ряшенцева, Чухонцева, где было много тех же самых приемов. Например, они никогда… Ну, я не хочу о себе ничего такого хорошего сказать… Но никогда никто из советских поэтов не писал свои стансы. Знаете, своя строфа. Я довольно много этим занимался, мне это просто было интересно… Ну, в общем, неважно. И вдруг я смотрю — моя строфа.

— Ну, я думаю, это подсознательно. Как у композиторов.

— Знаете, может быть, это, конечно, подсознательно, ничего не имею против подсознательных процессов, но мне, скажем, все-таки неприятно. Бывало неприятно. То есть мне, конечно, все равно, наплевать, и чего там делить. В конце концов, что это все такое — это все удовольствие, в общем. Каждый получает свое в тот момент, когда он делает.

— А Коржавин?

— Ну, по-моему, плохой поэт. Совсем плохой. Ну, то есть, у него очень хорошая ориентация и хорошие политические мнения, все как полагается. И, может быть, даже вкус, он любит хороших поэтов, но писать он сам… Но это с моей точки зрения, вы знаете, только с моей.

— (Хайнц) А Евтушенко — это большой поэт?

(Элизабет, смеясь) Хайнц шутит.

— Евтушенко? Вы знаете — это не так все просто. Он, конечно, поэт очень плохой. И человек он еще худший. Это такая огромная фабрика по воспроизводству самого себя. По репродукции самого себя. Но он гораздо лучше с моей точки зрения, чем, допустим, Вознесенский. Потому что он человек откровенный, во всех своих проявлениях — Евтушенко. И он не корчит из себя Artist. Он не корчит из себя большого художника. Он теми известными ему и понятными всем остальным средствами добивается того, что он хочет. Его стихи можно просто бросить так, не дочитывая, станет противно, и так далее, и так далее… А вот с Вознесенским у меня всегда одна и та же история — мне просто делается физически худо. То есть когда ты видишь его стихи — это нечто оскорбительное для глаз. Для глаз и для всех остальных органов чувств, которыми воспринимается текст. Это именно воспринимается как какое-то оскорбление. Я не знаю, вот в этом смысле он, конечно, неподражаем. Второго такого нет. Потому что это бывает все что угодно. Ну, бывает глупость, бывает банальность, бывает бездарно, бывает пошло, скучно, я не знаю как, но он дает какое-то совершенно омерзительное качество. И с моей-то точки зрения Евтушенко гораздо лучше, потому что худо-бедно он пишет стихи по-русски, понимаете? А этот корчит из себя бог знает что — авангардиста, французского поэта и так далее, и так далее.

— (Элизабет) Я совершенно согласна с вами.

(Хайнц) А Евтушенко совсем не поэт?

— Вы знаете, нет, почему — у него есть стихи, которые, в общем, можно даже запоминать, любить, они могут нравиться. Мне не нравится просто вообще уровень всего этого дела. То есть в основном. Основной такой… дух не нравится этого. Просто — мерзит. Но вообще стихи есть хорошие. Объективно говоря, хорошие. И с ними вот та же самая история, та же история со стансами, понимаете? Они после того, как я в 65-м году вернулся из деревни и привез там какие-то стихи… Потому что в русской поэзии вообще не было своей строфы почти ни у кого — вот, скажем, пушкинская, онегинская строфа. Вот что погубило Блока с его «Возмездием» — что он не свою строфу взял, а пушкинскую. Ахматова говорила, между прочим… Вот, кстати сказать, пример: строфа в «Поэме без героя». Она говорила, что нужно иметь свою строфу. И когда это есть, то можно делать почти уже все что хочешь. Это, конечно, не совсем так, но это так.

крайне злобен - особенно когда говорит о поэтах и поэзии.

Надо сказать, что, конечно, не пристало так говорить — дело в том, что они все там занимаются нельзя сказать, что плагиатом, но воровством — да. Потому что к ним в «Юность» приходит очень большое количество стихотворений, и я не знаю, как это происходит — сознательно или бессознательно, но они просто очень многое крадут.

Я искренне не понимаю, почему Вы хотите стереть куски интервью Бродского

Есть еще три поэта — разного качества, но, по-моему, хорошие. И если бы им дать возможность работать нормально — это было бы замечательно, это было бы интересно, но я боюсь, что уже тоже, как говорят в народе, too late. Эти трое — я у них многому научился. Они старше меня были года на три. Я с ними со всеми познакомился в 60-м году — на свое горе, на свою радость. В общем, подружились, потом все это распалось — и довольно скверным образом распалось в каждом отдельном случае. Распалось начисто совершенно. Анна Андреевна называла нас «волшебный хор». Но вот она умерла — и купол рухнул. И волшебный хор перестал существовать, разбился на отдельные голоса. Это Евгений Рейн, Анатолий Найман и Дмитрий Бобышев. Нас было четверо. Но теперь они… Рейн зарабатывает на жизнь статьями в каких-то журналах, сочинением научно-популярных сценариев, в общем, превращается понемножечку в монстра. Это человек уже в некотором роде сломленный. Своими личными обстоятельствами, персональными. В общем, уже не знающий, на каком свете он живет — на том, где он думает о себе как о поэте, на том ли, где он пишет все эти поделки, поденщину. Найман — он переводчик. Он вообще не был очень самостоятельной фигурой, и все-таки в нем что-то было, какая-то острота, какая-то тонкость была. Но переводы и все эти самые дела — они его малость погубили. Потому что он уже не помнит, где свое, где чужое. Слова для него просто — как, впрочем, для всех переводчиков рано или поздно — кирпичики. А не самостоятельная ценность. Это, впрочем, и для меня тоже. И Бобышев, о котором я знаю несколько меньше. Это довольно талантливый человек, с очень высоким чувством языка и понятием того, что он делает в языке. Это было его такое основное преимущество, и он это преимущество стал бесконечно эксплуатировать. Он не искал новых средств. И не то чтобы «не искал новых средств» — если бы была какая-то аудитория, была бы какая-то конкуренция, понимаете?

Бывает. У всех бывает - никто не ангел. Но зачем выставлять это напоказ?

А мне казалось, что я был очень ясен. Это интервью нельзя назвать иначе, чем пердение(равно как и его Нобелевскую лекцию, например). Омерзительная вонь от этих его высказываний

непротивление злу насилием - тактический приём с целью обмануть злодея

То же самое злобное уё..е - много раз проявил себя хорошим и благородным человеком.

И только злобный лживый мудак мог заявить, что мол Горбовской с его фонариками и вкусными гайками поэт много выше чем Евтушенко.

Мчатся к югу электрички – просто благодать,
Едут сдобные москвички в Гагры загорать.
Там лимоны, апельсины, сладкое вино…
Там усатые грузины ждут давным-давно!

Пусть они тупы как пробки – это не беда,
Но зато они не робки – парни хоть куда!
В их руках такая сила и такая страсть,
В Гаграх много дам гостило, отдохнули всласть!

Усачи порою грубо стиснут – не вздохнешь.
А когда вопьются в губы – сразу бросит в дрожь.
Сразу чувствуешь мужчину в колкости усов,
И могучая пружина рвётся из трусов...
......

Евтушенко конечно личность ещё та, но уж злобным, насколько я знаю, его никак назвать нельзя.

Когда тот же "Бабий Яр" раскритиковал в декабре 1962 года Хрущев, Евтушенко мгновенно переработал стихотворение и рассказал об этом на расширенном заседании идеологической комиссии при ЦК КПСС:
"Я вернулся домой и заново перечитал это стихотворение, заново продумал все высказывания Никиты Сергеевича, и именно потому, что они были глубоко дружеские. Я, пересмотрев это стихотворение, увидел, что некоторые строфы этого стихотворения субъективно правильны, но требуют какого-то разъяснения, какого-то дополнения в других строфах. Я просто счел своим моральным долгом не спать всю ночь и работать над стихотворением. Это было сделано не потому, что мне сказали, мне дали указание, никто меня не заставлял прикасаться к этому стихотворению. Это было моим глубоким убеждением".

"Многие представители западной прессы, эти проститутки капитализма, пытаются очернить советскую молодежь, пытаются изобразить советскую молодежь детьми, которые якобы выступают против отцов... Сколько бы они ни старались представить нас как людей, якобы при помощи эзоповского языка, при помощи других методов нападающих на то святое, что у нас было в прошлом, это им не удастся. Есть подонки, есть подонки вроде Есенина-Вольпина, сочинившего эту грязную отвратительную книжечку (Александр Есенин-Вольпин, сын поэта Сергея Есенина, один из основателей правозащитного движения в СССР. Речь идет о его книге 'Весенний лист', изданной в Лондоне в 1961 году.— 'Власть'). После того как мне подсунули под дверь в Лондоне эту книжку, я смыл руки мылом, и мне все казалось, что исходит гнилостный запах этой книжки. Есть подонки, привлекающие к себе глупых, заблуждающихся парней, которые издают книжки вроде 'Синтаксиса' (нелегального журнала, выходившего в Москве в 1959-1960 годах; с 1978 года журнал с таким же названием издавался в Париже Марией Розановой и Андреем Синявским.— 'Власть')..."

Нет в мире правды, господа,
И счастья тоже нет,
И я жалею иногда
О том, что я поэт.

На что уж Бродский был кобель,
Куряка и алкаш,
Но получил свой Prix Nobel
Земеля бывший наш.

А тут не куришь и не пьешь,
Про баб забыл давно,
Но так без цацки и помрешь,
Как полное говно.

А мне казалось, что я был очень ясен. Это интервью нельзя назвать иначе, чем пердение(равно как и его Нобелевскую лекцию, например).

Ну вот опять двадцать пять

Евтушенко конечно личность ещё та, но уж злобным, насколько я знаю, его никак назвать нельзя. Никогда ни о чём подобном не слыхал

Есть подонки, есть подонки вроде Есенина-Вольпина, сочинившего эту грязную отвратительную книжечку (Александр Есенин-Вольпин, сын поэта Сергея Есенина, один из основателей правозащитного движения в СССР. Речь идет о его книге 'Весенний лист', изданной в Лондоне в 1961 году.— 'Власть'). После того как мне подсунули под дверь в Лондоне эту книжку, я смыл руки мылом, и мне все казалось, что исходит гнилостный запах этой книжки. Есть подонки, привлекающие к себе глупых, заблуждающихся парней, которые издают книжки вроде 'Синтаксиса

Конкретно ситуация с Бродским предельно ясна:
только законченный придурок мог счесть причиной популярности Высоцкого употребление им сложносочинённых внутренних рифм,
только полностью завравшийся мудак мог выродить фразу о властителях, недолюбливавших поэзию и вообще искусство,
только полное убожество и уё...ще могло заявить, что непротивление злу насилием - тактический приём с целью обмануть злодея(примерно так он выразился).
И только злобный лживый мудак мог заявить, что мол Горбовской с его фонариками и вкусными гайками поэт много выше чем Евтушенко.

Но жизнь сложна и нетривиальна. Тот же самый придурок - автор гениальных стихов(в небольшом количестве) и многих хороших.
То же самое злобное уё..е - много раз проявил себя хорошим и благородным человеком.
Меня, как я много раз говорил Вам, пиррон, разрешение данных парадоксов не интересует. Хотя они безусловно крайне интересны(но не мне) и заслуживают тщательного исследования.

А как еще можно говорить о диссидентах?
И у меня сейчас других слов о них не найдется.

Не играл я ребенком с детьми,
Детство длилось, как после — тюрьма...
Но я знал, что игра — чепуха,
Надо возраста ждать и ума!
...Подрастая, я был убежден,
Что вся правда откроется мне —
Я прославлюсь годам к тридцати
И, наверно, умру на Луне!
— Как я многого ждал! А теперь
Я не знаю, зачем я живу,
И чего я хочу от зверей,
Населяющих злую Москву!

Известно, что он бил беременную жену, например.