Я случайно месяцев пять назад наткнулся на книгу ранних, принесших Светлову славу стихов. По-моему, это вообще невозможно читать. Во всяком случае, прочитав стихотворения три, я к чтению четвертого уже приступить не смог. Но, говорят, он в конце жизни написал хорошую книгу стихов - "За горизонтом горизонт" или что-то в этом роде. Этой книги я не читал, ничего не могу о ней сказать. Кстати, там же была книжечка Павла Васильева, к той же примерно эпохе принадлежавшего. По-моему, он намного талантливей Светлова, хотя прожил он всего лет двадцать шесть и по-настоящему как поэт не раскрылся.
Не знаю его ранних и поздних стихов, а военные стихи офигенные
"Я стреляю, и нет справедливости справедливее пули моей" и вот это всё. Первый стих, с которым я со сцены выступил
Это вам повезло, Онедри - мне довелось дебютировать со стихотворением Михалкова на военную тему. Там было одно четверостишие, которое показалось мне настолько глупым, что я счел невозможным произносить такое вслух. Я наскоро придумал, чем его заменить, и на этом свою подготовку к выступлению закончил. Примерно через неделю я бодро вышел на сцену, начал читать, добрался до этого четверостишия - и тут вдруг осознал, что я позабыл, чем именно я заменил строки мэтра. При этом михалковское-то четверостишие я помнил, но помнил и о своем решении его не читать. И тут меня переклинило. Я молча простоял секунд двадцать, и чем громче смеялся зал, тем сильней меня переклинивало. Организатор концерта подкрался к сцене и начал мне шепотом подсказывать это злосчастное четверостишие. Я продолжал молчать. Тогда он сбегал куда-то, вернулся со сборником стихов Михалкова и положил его у меня под ногами, рядом с микрофоном, раскрыв на той странице, где было напечатано это проклятое стихотворение. Теперь я уже не только помнил - я видел это бездарное четверостишие. Но декламировать стих вот так, глядя в книгу, лежащую у меня под ногами, показалось мне делом совсем уж нелепым и постыдным. И я покинул сцену под злорадный хохот зрителей.
Я этого, кажется, не видел, но по такому комменту все равно бы ничего не понял,
Лет 10 назад Иа на чесспро упомянул своего родственника, который бежал из лагеря, стал директором деревообрабатывающего комбината в Белорусии, и попaлся когда оформляли документы на загранкомандировку - и снова сел. Лёгкий поиск показал. что это Амирджеби, и что следовательно(из текста поста Иа, подробностей не помню), что Иа внук Светлова, Я его прямо спросил и он подтвердил
Ондри, я был бы Вам благодарен, если Вы дадите ссылку на тот разговор. Он легко находится по автору Grigoriy и словам дед Светлов
Я, увы, как забаненный тамошним поиском пользоваться не могу
Ондри, я был бы Вам благодарен, если Вы дадите ссылку на тот разговор. Он легко находится по автору Grigoriy и словам дед Светлов
Я, увы, как забаненный тамошним поиском пользоваться не могу
Ни по этому запросу, ни по просто "светлов" ничего не находится
Владимирович тоже не нашёл - его ссылки о том, что информация о деде Иа там общеизвестна. Не знаю в чём дело. Попробуйте найти возглас evgeny по его нику и словам Шаламов и Светлов
Июльским вечером, двадцать пять лет назад, проходили мы с Алексеем Толстым по морскому берегу в местечке Мисдрой, близ Штеттина. Солнце садилось. Было тихо, зеркально на море. Паруса трехмачтовой шхуны висели мирно -- казались черными.
Алексей собирался в Россию.
-- Ну и поезжай, твое дело.
Но ему хотелось бы, чтобы я восхищался. Вот этого не было. И странный союзник у меня оказался -- Максим Горький. Он жил в Херингсдорфе, тут же на побережье. Работу Толстого в "Накануне" и все предприятие с Россией -- не одобрял.
Алексей вдруг остановился, отшвырнул ногой камешек и уставился широким, полным, уж слегка обрюзгшим лицом на меня.
-- Ты знаешь, кто ты?
-- Ну?
-- Ты дурак. Ты будешь нищим при любом режиме -- а-а, ха-ха-ха...
Он заржал тем невероятным, нутряным смехом дельфина или кита -- если бы те собрались засмеяться,-- о котором и сейчас с улыбкой вспоминаешь. А тогда нельзя было сопротивляться. Я и сам захохотал.
Он меня обнял.
-- Пойдем пить таррагону.
Что мы и сделали. Через несколько времени он уехал в Россию.
Бунин в своих литературных произведениях никого не унижает. Очевидно, автор классификации, знакомясь с творчеством Бунина, ограничился только высказываниями Бунина о других писателях, а его прозу и стихи счел совершенно излишними подробностями. У Есенина в стихах я что-то не замечал особого пристрастия к мату. Мне вспоминается только строчка "только, знаешь, пошли их на хер - не умру я, мой друг, никогда!"
