Близкое по смыслу выражение только без совета засунуть себе меч в ж... обратно в ножны.
Оно не близкое, а противоположное по смыслу. Оно просто использует тот же оборот, "от меча погибнуть", и то не совсем в дословном виде.
Приведу идентичный пример.
Автор знаменитого стихотворения "Давно пора, ебена мать, умом Россию понимать!" - не Тютчев, а Губерман, хотя понятно, с каким стихом Тютчева оно перекликается и частично повторяет. Но это - совсем другое выражение, с совершенно иным, практически противоположным смыслом, и приписать тут плагиат было бы столь же неосмотрительно, как и в случае с Павленко.
Ага и римская пословица тоже противоположна. "Перпендикулярна по смыслу" лучше подходит. Три перепендикулярных по смыслу выражения, как оси в трехмерном пространстве.
Близкое по смыслу выражение только без совета засунуть себе меч в ж... обратно в ножны.
Оно не близкое, а противоположное по смыслу. Оно просто использует тот же оборот, "от меча погибнуть", и то не совсем в дословном виде.
Приведу идентичный пример.
Автор знаменитого стихотворения "Давно пора, ебена мать, умом Россию понимать!" - не Тютчев, а Губерман, хотя понятно, с каким стихом Тютчева оно перекликается и частично повторяет. Но это - совсем другое выражение, с совершенно иным, практически противоположным смыслом, и приписать тут плагиат было бы столь же неосмотрительно, как и в случае с Павленко.
Не совсем, кстати, понятен пафос Губермана. Ну, ладно бы, он написал свой стишок в девятнадцатом веке, в пику Тютчеву и другим аристократам, склонным к романтическому славянофильству. Но он пишет это во второй половине двадцатого века, в стране, где у власти давно уже находятся марксисты, с самого начала своей деятельности пытавшиеся понять Россию умом и измерить ее общим, универсальным, как им казалось, аршином. Достаточно вспомнить первый капитальный труд Ленина "Развитие капитализма в России". Сплошь одни только цифры, скучный до тошноты анализ статистических данных, цель которого - доказать с помощью сомнительных умствований, что никакого особого пути у России нет и быть не может, что ее развитие подчиняется общим, вполне постижимым для рассудка и уже благополучно постигнутым великими умами закономерностям. Чего же Губерман этот еще хочет? Более масштабной, чем большевистская, попытки постигнуть Россию умом, подчинить все и вся планирующему рассудку, устранить даже ту долю иррациональности, которая присуща свободному рынку - более масштабной и до маниакальности последовательной попытки это сделать трудно себе представить. Плоды ее он уже мог видеть собственными глазами. Он должен был бы написать: "Давно пора бы перестать умом Россию понимать. Ну, сколько можно лицемерить? Ведь Тютчев прав, ебена мать: в Россию можно только верить".
Нет там никакого пафоса и никакой мысли ни против коммунистической власти ни против гнилой интеллигенции ни против свежих фашистов.
Губерман, которого я очень люблю и ценю, просто немножко обосрался в этом случае. Даже на Солнце бывают пятна.
Ну а какие есть основания считать, что его пафос здесь направлен против коммунистической власти, а не против гнилой так называемой интеллигенции?
Ну, я все это написал вчера не совсем всерьез, хотя и не совсем в шутку. Понятно, что все, что можно понять умом, нужно понимать умом, а не чем-либо еще. Но, вылезая с такой прописной истиной, чтобы адресовать ее Тютчеву, Губерман превращается в нагловатое убожество - контраст между четверостишием Тютчева и плоской нахрапистой выходкой Губермана слишком велик, и не идет на пользу Губерману. При этом у него немало забавных, остроумных и неглупых четверостиший, но в данном случае он многовато на себя взял, и под этим грузом ножки его согнулись и задрожали. Поэтому трудно удержаться от желания его немного, как выражалась графиня из "Женитьбы Фигаро", пожурить.
Но, вылезая с такой прописной истиной, чтобы адресовать ее Тютчеву
А какие есть основания считать, что он адресовал ее Тютчеву, а не гнилой так называемой интеллигенции?
Интеллигенцию советские идеологи делили на "техническую" и "творческую". Если Губерман имеет в виду творческую интеллигенцию, то обращаться к большинству ее представителей с призывом что-то понять умом - не только бесполезно, но даже как-то жестоко, поскольку именно с умом-то у них дело обстоит... ну, словом, не надо обращаться к ним с таким призывом - не будет от этого никакого толку.
Интеллигенцию советские идеологи делили на "техническую" и "творческую"
И научную. Официально, конечно, говорилось и о сельской интеллигенции, но то такое. .Pirron. wrote:
Если Губерман имеет в виду творческую интеллигенцию
Очевидно, он имеет в виду тех, кто к месту и не к месту вставляет цитату из Тютчева, как бы всё ею объясняя и разрешая все противоречия: "ну, не понять Россию умом, чего вы хотели?" Этим злоупотребляли и злоупотребляют представители всех известных ноуке видов интеллигенции, и даже не очень интеллигентные товарищи. К ним и обращается Губерман с нескрываемою досадой.
Кстати, контрудар Губермана получился исключительно удачным и эффективным. Теперь все к месту и не к месту вставляют уже его цитату, и сказав, что умом Россию не понять, почти неизбежно нарвёшься на ответ "давно пора..." и так далее
Губерман написал книгу о своей отсидке; я ожидал чего-то вроде гариков - злого и ехидного, а на самом деле она строгая, суровая и печальная - но очень достойная. Ничего не помню(давно читал) только впечатление.
Ну, если говорить о диалоге господина Анонимова, который злоупотребляет стихотворением Тютчева, с господином Имярековым, который с Анонимовым не согласен - то Губерман оказал Имярекову немалую услугу, дав ему возможность "срезать" этого Анонимова, да еще и вызвать у зрителей их поединка одобрительный смех( поскольку мат в таком споре о высоких материях вызывает у зрителей смех почти автоматически). Но в конечном счете его стишок существует не в контексте споров анонимовых с имярековыми, а в контексте русской литературы - и в этом контексте он вступает в диалог с Тютчевым, а не с Анонимовым. И выглядит он в этом диалоге каким-то хамовитым производителем прописных истин, гаркнувшим что-то во все свое воронье горло - и потерявшим при этом тот кусочек вкусного сыра, который он заслужил другими своими четверостишиями.
Я думаю Вы неправы насчёт контекста. Для меня во всяком случае адресат не Тютчев, а болтологи, рассуждирующие o глубоких непостижимых тайнах русской души. Губерман написал гариков огромное количество, хороши отнюдь не все, этот, имхо, среди лучших.
Вы же сами понимаете, Григорий, что в подобной дискуссии каждый может только высказать свое мнение - подтвердить же его какими-то объективно значимыми аргументами никто не сможет. Для меня текст Губермана существует в неразрывной связи со стихотворением Тютчева, и поведение Губермана в такой компании выглядит для меня довольно глупо. Он сам выбрал именно такой способ выразить свое "фи" предполагаемым любителям поговорить о тайнах русской души - пнув одновременно этак мимоходом Тютчева. Я не вижу причин снимать с него ответственность за этот пинок - и не вижу в тексте Губермана никакого оправдания для подобных вольностей. То, что он высказал в своем тексте, настолько банально и очевидно, что влияние на читателя, сильный, обеспечивающий популярность тексту эффект производит именно пинок по адресу Тютчева, и мне этот лай моськи на слона совсем не ласкает слух. Но эти мои впечатления от текста не обладают, как я уже сказал, объективной значимостью, и на нее не претендуют. Если текст Губермана по-прежнему будет выглядеть в глазах многих людей удачным и ярким, меня это не огорчит и не вызовет у меня желания этих людей каким-то образом осудить и чем-то их обидеть: подобных ошибок я именно благодаря моим давнишним спорам с вами больше не делаю. Поскольку в процессе этих споров для меня стало очевидно, что только очень плохие, по-настоящему графоманские тексты можно подвергнуть критике действительно объективной. Таких критериев, с помощью которых можно на сто процентов объективно оценить любой текст, не существует, и тут не остается ничего иного, как только приобщить свое мнение к мнению других людей, на большее не претендуя.
Открытое письмо М.Горькому.
Мы всегда рассчитывали, что этика для художников-писателей обязательна, а оказывается нет. Максим Горький в «Новой Жизни» от 10-го ноября, как видно решил пойти по ступеням Куприна и Андреева и закрыв глаза (или это только наивность?) утверждает, что большевики «бесчестят рабочий класс, заставляют его устраивать кровавые бойни и понукают к погромам и арестам ни в чем неповинных людей».
Мы спрашиваем М. Горького, что это — наивность, или сознательная ложь? и кстати ставим и второй вопрос; что прикажете делать с г. Пуришкевичем, который приготовился отравить всех народных представителей в Смольном ? («Антант» № 149), и третий вопрос, почему вы могли молчать когда Баландин умирал с голода в тюрьме или вашему эстетическому чувству несвойственно возмущаться по отношению произвола властей над революционерами, а лишь защищать (невинных?) Коноваловых , а самое главное, ответьте нам, кто больше позорит русскую революцию, т.т. Ленин и Троцкий, или вы т. Горький? С болью в душе мы ставим вам эти вопросы и ждем не наивного и неопределенного ответа, а такого, который когда-то умели давать.
Битов, говорят, умер. И он всем лучший друг был, как обычно. А я, ведь, тоже был с ним знаком. Ну, как знаком? По случаю. Два или даже три раза мы с ним встречались, по поводу Лимонова в 2002-2003. И созванивались ещё пару раз, но знаком же? И он меня запомнил, а мог бы и не запоминать. А дело было так. Когда Лимонову, это ещё до суда было, стали всё это набрасывать, обвинения всякие я имею ввиду, после его ареста на Алтае, вышло, что набросали ему где-то на 32 года. И все молчали кругом, будто ничего и не происходит. Со стороны коллег-писателей - вообще гробовая тишина. Лимонов, закованный в наручники, уже произнёс из телевизора свою великолепную фразу: В плену у обезьян, товарищи! А реакции - ноль, и у нас, и за рубежами нашей родины. А мне нужно было делать репортаж об этой реакции, которой нет, и я позвонил в русский пен-клуб. Они, как и все, не издавали ни звука, хотя и должны, наверное, были первыми хоть попытаться как-то разобраться что ли, откуда такие дикие обвинения и тридцатилетний с лишним срок.
Трубку взял Ткаченко: -
- Ну, что тут скажешь, мы организация международная, а Лимонова в этих кругах, знаете ли, не очень любят с некоторых пор. После стрельбы его в Сараево с жертвами, слышали, небось эту историю? никто его защищать особым желанием не горит. Тем более, сталин-берия-гулаг, все это знают, пусть выкручивается сам, раз он сам так того хотел и добивался. За что боролся, на то и напоролся. Мы обсуждали его случай с коллегами. Из Британии, из Франции. И у всех мнение - поделом ему! Вот. Поэтому комментариев от нас не будет, только после суда. До свидания!
- Спасибо, я вас понимаю прекрасно, - говорю я Ткаченко, - А можно я с Андреем Битовым поговорю?
Я даже не знаю, зачем я это сказал, но в трубке после минутной паузы раздался глухой голос. - Да
- Послушайте, Андрей. Я понимаю, что вы мне тоже ничего не скажете в камеру, но можно я приеду к вам, просто поговорить. Да-да, я понимаю, вас, да, да, но там не всё так просто, как вам кажется, хочу вам рассказать, что сообщил мне адвокат, без камеры. Я привезу адвокатские копии следственных документов, сделал адвокат Беляк, хоть этого и нельзя делать, у меня есть.
- И что же там такого особенного? - Битов терял терпение.
-Да нет, ничего, просто там обвинения построены на цитатах из его романов 76-77 годов. Все. За исключением покупки автоматов
-Да, ну, этого не может быть
- А я вам покажу.
-Приезжайте, ладно.
Мы разговаривали с ним в этой его маленькой пен-клубовской комнате два часа.
- В плену у обезьян, надо же...Какой же он всё-таки французский мудак, этот ваш Лимонов, я бы даже сказал - долбоёб. Но и это всё, что вы рассказываете, тоже полное свинство, просто мракобесие, нельзя так это оставить, - подвёл итог нашей беседы Битов, - давайте свою камеру, она же где-нибудь тут, за углом, наверняка, караулит. Буду говорить.
-Ваш он, а не наш
-Пожалуй, вы правы. Наш мудак, да
Когда в 70-е был в гостях (на "смотринах" ли?) в Харабалях, за столом теща, учительница начальных классов, (царства ей небесного), укоризненно покачала головой (на то, что внучка что-то за столом сделала не так) и с сильным возмущением сказала (глядя на старшую сестру жены): -Вот, ПОЛЮБУЙСЯ! Копия твоя!
Та, врач, сидела молча (как мыш) несколько минут. Подняла взгляд и ожила, после моего вопроса: Ну что, чья копия, ты поняла?
Все мы родом из детства (СССР). З павагай да неабыякавых
«Ах, война! Наше бездействие выводит меня из себя. Давно нам пора бомбардировать Токио. […] Надо бросить на произвол судьбы Артур и Владивосток – пусть берут их японцы. А мы взамен возьмем Токио, Хакодате, Йокогаму! [...] Я люблю японское искусство. Я с детства мечтаю увидеть эти причудливейшие японские храмы, музеи с вещами Кионаги, Оутомара, Йейши, Тойкуны[1], Хирошимы [Хиросигэ — В.М.], Хокусаи и всех, всех их, так странно звучащих для арийского уха. Но пусть русские ядра дробят эти храмы, эти музеи и самих художников, если они там еще существуют. Пусть вся Япония обратится в мертвую Элладу, в руины лучшего и великого прошлого, — а я за варваров, я за гуннов, я за русских! [...] Россия должна владычествовать на Дальнем Востоке. Великий Океан — наше озеро, и ради этого “долга” ничто все Японии, будь их десяток! Будущее принадлежит нам, и что перед этим не то что всемирным, а космическим будущим — все Хокусаи и Оутомара вместе взятые».
Это игра в подчеркнутый демонизм - с целью произвести наибольшее впечатление на бледных и чахлых посетительниц литературных салонов. Вероятно, и Ницше в ту пору, когда этот текст был написан, уже был достаточно популярен, причем в первую очередь публике бросились в глаза всякие его вымученные рассуждизмы о сверхчеловеке, воле к власти и пр. Поэтому такое буйство имморальности, такой культ голой силы должен был быть в моде.
встретил Катаева. Он возмущён повестью «Один день», которая напечатана в «Новом Мире». К моему изумлению, он сказал: повесть фальшивая: в ней не показан протест. — Какой протест? — Протест крестьянина, сидящего в лагере. — Но ведь в этом же вся правда повести: палачи создали такие условия, что люди утратили малейшее понятие справедливости и под угрозой смерти не смеют и думать о том, что на свете есть совесть, честь, человечность. Человек соглашается считать себя шпионом, чтобы следователи не били его. В этом вся суть замечательной повести — а Катаев говорит: как он смел не протестовать хотя бы под одеялом. А много ли протестовал сам Катаев во время сталинского режима? Он слагал рабьи гимны, как и все (мы)
Письмо Шаламова Пастернаку после прочтения рукописи Доктора Живаго
Теперь подойдём к вопросу, который мучает меня, который так дисгармоничен книге, который наряду с важнейшими мыслями, с тончайше-чудесными наблюдениями природы, плотно увязанными с настроениями героев, с единством «нравственного и физического мира», наиблестящим образом достигнутого, осуществленного в романе, представляет собой грубое, резко кричащее, выпадающее из всего строя романа явление и от которого мне больно за Вас, художника.
Я говорю о языке простого народа в Вашем романе. Именно о языке, а не психологическом оправдании поступков этих людей. Ваш язык народа - всё равно — рабочий ли это, крестьянин ли, или городская прислуга. Кроме того, он одинаков для всех этих групп, чего не может быть, даже сейчас, а тем более раньше, при большей разобщенности этих групп населения. Ваш народный язык - это лубок, не больше. Я знаю этот язык и знаю слишком. Словарь там беден, бедность словаря компенсируется преимущественно интонациями за счет пересыпания речи матерщиной, а без неё он не представляет никаких «блезиров». В крестьянском быту больше поговорок, обыкновенных широко известных, язык городской прислуги скуден, но в общем чист, рабочие тоже говорят обыкновенным языком и даже не любят словесных узоров, всяких художественных расцветок
Тоже вот как все устроено. Читаю немецкий том Гуля, там про негодяя Дроздова, который с Набоковым ссорился - был ультраправым, потом вдруг стал сменовеховцем и уехал в СССР. Я полез в википедию узнать, что с ним стало, и был уверен, что расстреляли, а нет: дожил до старости и заведовал отделом прозы в журнале Октябрь. Среди прочего принял к публикации первые рассказы никому не известного Шукшина. Я про Октябрь знал и был уверен, что это Кочетов напечатал (и это было странно, потому что в ЧЖТХ Кочетов Шукшина ругает, правда, за кино), но нет - в Октябре тогда как раз умер Панферов, Кочетов еще не пришел, и номер подписывал Дроздов - белоэмигрант, которого вызывал на дуэль его бывший друг Набоков. С ума сойти же.
