Александр Степанович Грин (настоящая фамилия — Гриневский) родился 23 августа (11 августа по старому стилю) 1880 года в городе Слободской Вятской губернии (ныне Кировская область).
Его отец, Степан (Стефан) Гриневский (1843-1914) — польский дворянин, сосланный из Варшавы в глухие места российского севера за участие в восстании 1863 года.
Мать — Анна Гриневская (урожденная Лепкова, 1857-1895), дочь отставного коллежского секретаря. В 1881 году семья Гриневских переехала в город Вятку (ныне Киров).
Александр Грин с детства грезил морями и дальними странами.
В 1896 году, окончив четырехклассное Вятское городское училище, он уехал в Одессу. Вел бродячую жизнь, работал матросом, рыбаком, землекопом, артистом бродячего цирка, железнодорожным рабочим, мыл золото на Урале.
В 1902 году из-за крайней нужды добровольно поступил на солдатскую службу. Из-за тяжести солдатской жизни дважды бежал из батальона. Во время службы в армии сблизился с социалистами-революционерами и занялся революционной деятельностью.
В 1903 году был арестован, сидел в севастопольской тюрьме, был выслан на десять лет в Сибирь (попал под октябрьскую амнистию 1905 года).
В 1906 году был арестован в Петербурге, где жил нелегально, и выслан в Тобольскую губернию; откуда сбежал и возвратился в Петербург. Жил по чужому паспорту.
Годы жизни под чужим именем стали временем разрыва с революционным прошлым и становлением Грина как писателя. После первого опубликованного рассказа "В Италию" (1906) следующие — "Заслуга рядового Пантелеева" (1906) и "Слон и Моська" (1906) — были изъяты из печати цензурой.
Псевдоним "А.С. Грин" впервые появился под рассказом "Случай" (1907). Впоследствии, Гриневский так подписывал почти все свои произведения.
Первые сборники рассказов Грина "Шапка-невидимка" (1908) и "Рассказы" (1910) привлекли внимание критики.
Летом 1910 года Грин был арестован в третий раз и осенью 1911 года сослан в Архангельскую губернию на два года. В мае 1912 года вернулся в Петербург.
В 1912-1917 годах Грин активно работал, опубликовав более чем в 60 изданиях около 350 рассказов. В 1914 году он стал сотрудником журнала "Новый сатирикон".
Из-за ставшего известным полиции "непозволительного отзыва о царствующем монархе" Грин с конца 1916 года был вынужден скрываться в Финляндии, но, узнав о Февральской революции, вернулся в Петроград.
В послереволюционные годы писатель активно сотрудничал с советскими изданиями, особенно с литературно-художественным журналом "Пламя", который редактировал нарком просвещения Анатолий Луначарский. В нем часто появлялись рассказы и стихи Грина.
В 1919 году Грин был призван в Красную Армию, но вскоре тяжело заболел тифом, вернулся в Петроград. Больной, без средств к существованию, без жилья, он был на краю гибели и обратился за помощью к писателю Максиму Горькому, по ходатайству которого Грину выделили академический паек, комнату в "Доме искусств". Здесь писатель работал над романами "Таинственный круг" и "Сокровище африканских гор", а также повестью "Алые паруса", замысел которой зародился еще в 1916 году.
Эта повесть, опубликованная в 1923 году, стала кульминацией гриновского романтизма.
В начале 1920-х годов писатель приступил к своему первому роману, который назвал "Блистающий мир". Роман был напечатан в 1924 году.
Продолжал Грин писать и рассказы — "Словоохотливый домовой", "Крысолов", "Фанданго".
В 1924 году писатель уехал в Крым в Феодосию, где много и плодотворно работал. Им было создано четыре романа ("Золотая цепь", "Бегущая по волнам", "Джесси и Моргиана", "Дорога никуда"), две повести, около сорока рассказов и новелл, среди которых "Акварель", "Зеленая лампа", "Комендант порта".
В ноябре 1930 года Грин переехал в небольшой городок Старый Крым, где начал писать автобиографические очерки, которые позднее составили главы "Автобиографической повести", последней книги писателя. Роман "Недотрога", начатый им в это время, так и не был закончен.
8 июля 1932 года писатель скончался. Похоронили его на старокрымском кладбище.
Когда Александр Грин умер, никто из писателей, отдыхавших по соседству в Коктебеле, проститься с ним не пришел.
Мы в Стокгольме, здесь везде Пиппи (так ее звать правильно), а мой любимый Карлсон не в чести. На вопрос: "Почему - так?" получил ответ: "Карлсон - отвратительный эгоист, это Ваша Лунгина (переводчица) сделала его обаятельным"
Пиппи - это Пеппи Длинный Чулок. А она разве не эгоистка?
Иногда жизнь создает потрясающие сюжеты, на века. Один из моих самых любимых, который я время от времени вспоминаю, это судьба Эренбурга и Блока. Два талантливых современника, каждый в своей сфере. Один поэт, другой публицист. Оба из богатых семей. Блок зачем-то полез в революцию, сначала февральскую, потом октябрьскую, не понимая их сути. Писал стихи-воззвания: слушайте-слушайте музыку революции. Эренбург же, в годы молодости знавший большевиков, поспешил убраться от них подальше. И еще стыдил Блока за его революционность, написав по этому поводу целую статью, которая завершалась так:
"Не пропадет, не сгинет Россия, хоть отдала свою разбойную красу ныне "чародею" - не Стеньке Разину, не Бронштейну даже, а деловитому Германцу.
Опомнится она, опомнитесь и вы, Блок, и мне горько и страшно за вас. Вы увидите, не "одной слезой река шумней" - кровью русской, не "одной заботой боле" - рабами германцев будем - вы увидите обманутую Россию и далеко непоэтическую, скорее коммивояжерскую улыбку чародея. Вы скажете себе - в судный час, когда Россию тащили с песнями на казнь, и я! и я! тащил, и я кричал тем, что хотели удержать, боролись, молились, плакали".
Сразу после октябрьской революции Эренбург написал стихотворение "Молитва о России":
Была ведь великой она!
И, маясь, молилась за всех,
И верили все племена,
Что несёт она миру
Крест…И, глядя на Восток молчащий,
Где горы, снег и весна,
Говорила, веря и плача: «Гряди,
Христова страна!».
Была, росла и молилась,
И нет её больше…
О всех могилах
Миром Господу помолимся.
Да воскреснет золотое солнце,
Церкви белые, главы голубые,
Русь богомольная!
О России
Миром Господу помолимся".
Дальнейшее известно: через несколько месяцев Блока забрали в ЧК. Он провел там меньше суток, но это произвело на него такое впечатление, что он захандрил, перестал слышать музыку революции и спустя два года тихо умер в холодном и голодном Петрограде. А Эренбург уехал в Париж, через несколько лет стал корреспондентом "Известий", пересидел во Франции все безумства коллективизации, индустриализации и большого террора, перед войной вернулся в СССР на должность топового пропагандиста, по советским меркам жил как король, пережил Сталина и стал одной из главных фигур "оттепели", и даже успел подписать письмо против реабилитации Сталина, дожив до эпохи хиппи. Морали никакой не будет, просто это невероятно крутая история.
Копелевский немецкий друг, составитель Энциклопедии современной русской литературы, вышедшей после «Метрополя», не включил меня в нее, посчитав, что я ничего не стою (особенно рядом с однофамильцем).
В общем, я крайне опечален полемикой вокруг
очерка Ерофеева.
Эта полемика рисует нас (очевидно, и меня в том числе, хотя я честно пытаюсь скинуть этот морок) - как людей "вертикального мира", делящих писателей на классы, прямо по Табели о рангах, требующих почтительно запрокинутой головы, когда "его благородие" обращается к "его высокопревосходительству"...
Как людей, требующих какой-то неизвестно откуда им известной истины и дисциплины ("это он по делу пишет, это он не по делу пишет") - то есть как людей, которым чуждо понятие свободы. Замечу, что Ерофеев никого не оскорблял, не оклеветал - он если кого и оскорбил, так это наш казарменный порядок мышления. "Кто ты такой, чтоб этак писать о гении?".
Наконец, как просто недобрых людей, неспособных на сочувствие. Текст Ерофеева очень искренний, он сплошная боль по своей молодости, по несбывшимся мечтам об интеллигентском "друзья мои, прекрасен наш союз". Текст очень страдающий - но нам только дай слабину! Мы тут же найдем место, чтоб запустить туда коготь и дернуть побольнее.
Грустно.
Никак не могу слезть с очерка Ерофеева о Трифонове.
Вот что мне вдруг показалось.
Трифонова многие считали конформистом. Он был только писатель, писатель - и только; он не подписывал воззваний, не участвовал в самиздате. Сидел себе на даче, общался через забор с Твардовским; типичный совпис по облику и жизнеустройству.
Но!
Но вот из очерка Ерофеева выясняется: что оба диссидента - и сам автор, и Василий Аксенов - общались с генералами КГБ и высшими партийными чинами. Аксенов (якобы) торговался об условиях выезда и условиях печатания за рубежом, Ерофеев, по его словам, через Александрова-Агентова (помощник Брежнева, член ЦК КПСС) как-то содействовал поездке Аксенова в США. Известно, что Ерофеев писал лично Брежневу по поводу своего отца, и был услышан! Отцу через пару дней позвонил Громыко, и все как-то наладилось. Об этом Ерофеев сам рассказывал по телевизору.
Это я к чему? Это я к тому, что эти диссиденты-нонконформисты были прекрасно встроены в систему.
А скромный и на вид такой конформный Трифонов был независим от системы (а если и зависим, то ровно так же, как всякий гражданин СССР, но не более того).
Вот такие интересные дела.
В то время единственным писателем, которого я читал, был Довлатов. Я категорически не хотел разбавлять его никем другим. Тщетные попытки обрести признание, увлекательный мир творческого алкоголизма, калейдоскоп странных и смешных людей, болезненная рефлексия, вымученная поддержка близких — все, о чем рассказывал Довлатов, было так понятно и знакомо. Что скрывать, мне, конечно, казалось, что мы очень похожи. Я бродил по городу — огромный, бородатый, одинокий, вечно пьяный и неприкаянный — и при этом чувствовал себя счастливым, потому что где-то там, в четырех зачитанных черных томиках, точно так же бродил Довлатов.
Он стал моим вымышленным союзником в борьбе за свободу самовыражения. Он помогал мне сделать выбор между тернистой, но честной дорогой творца и унылым болотом жалкой стабильности.
«Не дури, — говорила мама, — сейчас сложное время, другой возможности не будет».
«Никого не слушай, будь верен себе, не сдавайся, выпей», — отзывался со страниц Довлатов.
Почему-то его хотелось слушаться больше.
Так и тянулось это противостояние: с одной стороны — семья, а с другой — мы с Довлатовым.
В жизни самого Довлатова, наверно, ту же роль играл Хемингуэй.Вот так мы и опускаемся все ниже и ниже по ступенькам запойного бытия.В чьей-то жизни эту же роль будет играть уже сам Слепаков, и имя этого его почитателя история уже не сохранит.
Кто спорит.Даже генералу Хрюкину поставлен в его родном городе бюст размером с настоящий памятник(и Григорий в свое время написал, что Хрюкин это вполне заслужил).
Ну, извините. Солженицын как писатель минимум на порядок крупнее Булгакова и Шоу вместе взятых.
Пиррон, что значит "Григорий написал"? Хрюкин заслужил памятник как формально (2 Звезды) так и по существу незаисимо от моего или даже Вашего мнения.
Скопирую сюда, т к боюсь что здесь
:http://ru-bykov.livejournal.com/2165326.html
сотрут
"То, что Быков - не образец интеллекта, а сли сказать прямо - очень глуп - известно( напомню вершины глупости - "русская орфография, испорченная большевиками на потребу быдла" или "Иоанн Кронштадский втолковывающий Льву Толстому азбучные истины" - причём оба не только маразматически глупы, но и предельно подлы - новая орфография разрабатывалась светилами лингвистики,а старая - гора историчекого мусора, говорить же о злобном дебиле Иоанне Кр., что-то разьясняющего великому христианскому мыслителю ЛН ...),
Менее известно, что Дима наш в литературе понимает как свинья в апельсинах - не все смотрят поразительные по глупости, подлости и абсолютному непониманию литературы его "лекции" - которые тянут и на угoловщину по статье "развращение малолетних".
Но ввиду христианского сочувствия к заблудшему брату обьясню Димоче-дурачку, почему Довлатов - великий писатель. В отличие от Димочек и Веничек, интересных только собратьям - мнящим себя литераторами графоманам.
Место Довлатова - рядом с Чеховым и Лимоновым. Маштаб их разный. Чехов - гений. Лимонов - очень талантливое технически дерьмо. Довлатов - замечательный(имхо великий) писатель. А что общего? Общее то, что их персонажи - мелкие, слабые, дрянные даже люди. Довлатов характеризует резче(включая себя самого - он прямо говорит что он такой же) - "подонки".
А вот отношение разное.
Мессидж Чехова: "Так жить нельзя!".
Лимонова: "Как низок этот мир, в котором Я - да, Я, светозарный гений Лимонов вынужден платить за миньет и сам подтирать себе задницу - когда должна быть очередь быдла, единственное оправдание жизни которых - сосать мМОЙ божественный Х...Й и подтирать мне, великому, благоухающую МОИМ говном задницу"(вот потому-то столь технически талантливый Лимонов - не писатель, а ничтожество, дерьмо - ибо больше у него НИЧЕГО нет)
Смысл творчества Довлатова - "Я человек, прошу, меня любите". И это не декларации, а то, что внушается читателю художественно - эти люди доcтойны любви, какими бы они ни были ничтожными,жалкими, слабыми - ибо они - люди.
И потому Довлатов - великий ХРИСТИАНСКИЙ писатель."
"Особенно заметны глупость Быкова и. скажем прямо, даже не непонимание, а ненависть его к литературе в рассуждении о фоне. Других я не читал, но Веллера то читал. Назвать Веллера писателем ... Это даже не смешно. Он - "хороший читатель". Всегда кому-нибудь подражает - в основном именно Довлатову, есть прекрасная сказка в подражание Булычёву - один в один.
Техника да, великолепная. Но ввиду полного бездушия Веллеру нечего сказать. Ничего своего. Не писатель."
Попытка сопоставить суммы не по покупательной способности, а по "социальной значимости".
Для примера
Если хотя бы отчасти верно то, что пишут о Мышкине в газетных пасквилях (а пишут там, что у него около 30 млн рублей состояния), он — один из 1,5 тыс. русских людей, на долю которых приходилось около 6-7% национального дохода России. Сейчас годовые денежные доходы всей 145-миллионной России — порядка 40 трлн. рублей, то есть, если слухи правдивы, князь — обладатель эквивалента нынешних $35 млрд. Впрочем, сам Мышкин говорит, что на деле у него на самом-то деле в восемь-десять раз меньше, то есть, порядка $4 млрд сегодня.
То есть абсолютно не интересующийся деньгами идиот Мышкин все-таки знает, сколько их у него. Поэтому 100 тысяч рублей, которые Настасья Филипповна бросила на сожжение в камин,— сумма хоть и очень немалая при любом рассмотрении, но Мышкина, на этот камин смотрящего, не изумляющая. В загоревшейся пачке (как мы помним, ее вытащили почти не пострадавшей) примерно в 30 раз меньше, чем у него есть: по нынешнему счету — около $130 млн наличными. Сейчас бы такое ни в какой камин не влезло: 8 млрд рублей.
А вот Настасья Филипповна могла бы с этой суммой стать абсолютно независимой: в современной Москве по пальцам можно пересчитать женщин, столь свободных материально.
Но в первом примере про Гринева неудачно посчитано, имхо, в остальных лучше.
Между прочим, в том американском детективе, который я прочитал недели две назад, советская диссидентка спрашивает у советского следователя: известно ли ему об изгнании из СССР Солженицына? На что советский следователь ей отвечает, что ему известно еще и о той сумме, что лежит на счете Солженицына в швейцарском банке.
Москва. Зима. Снег. Мальчик игpает в футбол. Вдpуг — звон pазбитого стекла. Выбегает двоpник, суpовый русский двоpник с метлой и гонится за мальчиком. Мальчик бежит от него и думает: "Зачем, зачем это все? Зачем весь этот имидж уличного мальчишки, весь этот футбол, все эти дpузья? Зачем??? Я уже сделал все уpоки, почему я не сижу дома на диване и не читаю книжку моего любимого писателя Эpнеста Хемингуэя?"
Гавана. Эpнест Хемингуэй сидит в своем кабинете на загоpодной вилле, дописывает очеpедной pоман и думает:
"Зачем, зачем это все? Как все это надоело, эта Куба, эти пляжи, бананы, сахаpный тpостник, эта жаpа, эти кубинцы!!! Почему я не в Паpиже, не сижу со своим лучшим дpугом Андpе Моpуа в обществе двух пpелестных куpтизанок, попивая утpенний апеpитив и беседуя о смысле жизни?"
Паpиж. Андpе Моpуа в своей спальной, поглаживая по бедpу пpелестную куpтизанку и попивая свой утpенний апеpитив, думает: "Зачем, зачем это все? Как надоел этот Паpиж, эти гpубые фpанцузы, эти тупые куpтизанки, эта Эйфелева башня, с котоpой тебе плюют на голову! Почему я не в Москве, где холод и снег, не сижу со своим лучшим дpугом Андpеем Платоновым за стаканом pусской водки и не беседую с ним о смысле жизни?"
Москва. Холод. Снег. Андpей Платонов. В ушанке. В валенках. С метлой. Гонится за мальчиком и думает: "Бля, догоню — убью нах*й!"
Не верю, что французу может надоесть тупость куртизанки. Французские куртизанки даже, наверно, притворяются значительно более тупыми, чем они есть на самом деле - чтобы не разочаровывать французов.
Интересный анализ доходов и расходов Ф. Скотта Фицджеральда в 1920-х и 1930-х. Автору статьи попали в руки налоговые отчеты Фицджеральда и бухгалстерские книги, в которых он пытался вести учет деньгам. Основные выводы:
- рассказы приносили намного больше дохода, чем романы
- заметная часть дохода была от Голливуда: экранизация раннего романа This Side of Paradise, а также рассказы, которые он продавал не в журналы, а напрямую Голливуду (не очень понял, что это значит и кто их покупал)
- в среднем он зарабатывал примерно 25 тысяч долларов в год, что примерно соответствует, учитывая его стиль жизни, современным пол-миллиона долларов
- при этом он был хоть и известным писателем, но отнюдь не самым знаменитым. Самый популярный его прижизненный роман разошелся тиражом в 50 тысяч
- все деньги уходили на поддержание стиля жизни, включая прислугу, а в начале 30-х и далее - также оплата лечения жены Зельды.
Сегодня, думаю, рассказами в журналах столько ни в жисть не заработать, а Голливуду рассказы не нужны, своих сценаристов хватает. Основные варианты разбогатеть для писателя (американского) - это написать бестселлер или удачно продать права на экранизацию романа - необязательно бестселлера, может, нашумевшего у критиков или по другим причинам понравившегося Голливуду.
