www.patriarchia.ru/db/text/4017057.html
23 марта 2015 года гостем передачи «Церковь и мир», которую на телеканале «Россия-24» ведет председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Волоколамский Иларион, стал критик, литературовед Павел Басинский.
П. Басинский: Здравствуйте, владыка!
Чем больше я занимаюсь Толстым (я написал о нем три книги), тем больше вопросов он задает, и тем меньше я нахожу на них ответов, потому что Толстой — фигура сложная и проблематичная. В частности, когда я писал свою первую книгу «Лев Толстой: Бегство из рая», посвященную уходу Толстого, я соприкоснулся с темой конфликта Льва Толстого и святого праведного Иоанна Кронштадтского.
Перед революцией на рубеже XIX-XX веков Россия словно разделилась на два потока — Кронштадт и Ясную Поляну. К двум учителям с большой буквы — Иоанну Кронштадскому и Льву Толстому — было настоящее паломничество в России. Тысячи людей приезжали к отцу Иоанну в Кронштадт, в том числе для того, чтобы найти ответ на вопросы: как жить? Как верить? И огромное количество людей шло к Толстому.
Я хотел бы задать Вам вопрос: как могло так случиться, что возник конфликт между двумя выдающимися личностями своего времени, которые были плоть от плоти, кровь от крови сынами России?
Митрополит Иларион: Христос говорил Своим ученикам: «Не мир пришел я принести, но меч» (Мф. 10:34). Удивительные слова, и, казалось бы, парадоксальные. Христос приносит людям духовный мир, Церковь приносит утешение. И вдруг мы слышим из уст Самого Христа, Самого Основателя Церкви такие, на первый взгляд, странные слова.
Я думаю, что этот меч в какой-то степени разделил все наше дореволюционное российское общество. С одной стороны, в XIX веке у нас была сильная Церковь с мощным опытом святости. Ведь XIX век — это и Филарет Московский, и Серафим Саровский, и оптинские старцы; это и Иоанн Кронштадтский, приходской священник, который становится всероссийским чудотворцем, — совершенно уникальный святой, каких вообще не было в истории.
Но, с другой стороны, XIX век — время, когда уже ощутимо влияние атеизма, нигилизма, материализма — все это мы находим в творчестве наших писателей, например, у Тургенева в образе Базарова. Происходит расслоение, разделение общества, что в конечном итоге приводит к революции и гражданской войне, когда идеологическое противостояние уже перерастает в настоящее кровопролитие.
П. Басинский: В своей книге «Святой против Льва» я пишу, что гражданская война сначала начинается в головах людей, а потом уже выливается на поля сражений. Когда смотришь на то, что происходило с русским обществом накануне революции, хочется воскликнуть: «Остановитесь! Вы все совершаете ошибку. Вы все толкаете Россию в пропасть». Это, прежде всего, касается интеллигенции, ибо нельзя винить весь народ в том, что произошло до революции. Здесь, скорее, виновата во многом власть и русская интеллигенция, которая, безусловно, способствовала раздуванию конфликта.
В противостоянии Толстого и Иоанна Кронштадтского, на мой взгляд, очень много трагического. Но между ними было и много общего, особенно в нравственном и даже в философском смысле. Когда отец Иоанн приехал в Сарапул, где выступал перед местными пастырями, он сказал, что главным делом своей жизни считает самопознание. Толстой тоже считал самопознание главным делом своей жизни. У них также совпадали взгляды на искусство, которое должно служить добру, нравственности, а не проводить какие-то эксперименты, не играть в игры. Тем не менее, такой вот конфликт. В этом, безусловно, была трагедия России.
Митрополит Иларион: Среди тех, кто как раз взывал ко всему российскому обществу словами, которые Вы сейчас произнесли: «Остановитесь! Одумайтесь!», был, прежде всего, Иоанн Кронштадтский. Ведь его дневники, проповеди наполнены подобными призывами. Он чувствовал надвигающуюся катастрофу. И в Толстом он видел одного из предвестников этой катастрофы. Вот почему он так жестко с ним боролся, и его риторика в отношении Толстого была столь агрессивной. Читая его дневники, мы видим в них даже ненависть к Толстому. По-человечески нам трудно объяснить, как подобная ненависть может сочетаться со святостью. Но если мы посмотрим, опять же, на образ Спасителя, то увидим, что Христос, который был удивительно милосерден и снисходителен к блудницам, к грешникам, к разбойнику на кресте, к мытарям, вдруг становился жестким и непримиримым в общении с фарисеями.
Когда дело касается религиозности, ее сути, то здесь человек, защищающий Божественную правду, может оказаться непримиримым. Таким был Иоанн Кронштадтский. Он видел, куда катится страна. Он видел тлетворное влияние идей Толстого на российское общество (особенно на крестьянство), когда, уже в поздний период творчества, после своего так называемого духовного переворота, Толстой начинает публиковать религиозные трактаты, в которых излагает свои идеи, идущие вразрез с православным вероучением.
Толстой покусился на самое святое, что было у нашего народа — на Церковь, с которой он имел право лично не соглашаться. Видимо, он пережил какую-то личную трагедию, связанную с тем, что он отошел от Церкви. Возможно, на уровне личных встреч произошло нечто, что его очень обидело. Историю и причины своего расхождения с Православной Церковью он подробно описывает в своей «Исповеди», в своих дневниках. Но делать все это публичным исповеданием, противопоставить свое евангелие тому Евангелию, которое звучало в Церкви, смеяться над самым дорогим для верующего человека — над Литургией, — было огромной трагической ошибкой Толстого. И, конечно, неслучайно вождь нашего пролетариата назвал Толстого «зеркалом русской революции». Он в каком-то смысле действительно был зеркалом русской революции, ведь все то брожение, которое потом привело к катастрофе, уже происходило в его уме и душе, в его внутренних исканиях.
...........
Честно говоря, хотелось бы ответить также, но это было бы неверно - он м б честно заблуждающимся. Говорит он конечно абсолютную чушь, но прямого вранья нет.
И я не хотел бы в разговоре с Вами углублять эту тему
Удивительное дело: известному человеку, написавшему о Толстом целых три книги, верить нельзя, а неизвестно кому, написавшему неизвестно что, верить можно, стоит ему сослаться на сортирные фантазии г. Пелевина. Тут, мягко говоря, что-то не так.
Вам бы не мешало читать то, на что Вы отвечаете, уважаемые скобочки. Во 2-ой ссылке я подробно показал, где Басинский врёт. Впрочем, может Вы поработаете за ублюдка, найдёте ссылочку на воспоминания о Льве Толстом, жадно интересующимся, провозглашали ли ему анафему? Порадуйте сердце, не всё же гадить то, можно и кое-что полезное делать.
Немировский (первоисточник не гуглится, возможно, из какого-то закрытого форума или личной переписки).
Несчастный Толстой - один из очень немногих писателей, вся высокая идеология которого определялась сексуальной патологией (как метко замечал Набоков, такие штуки, как марксизм и фрейдизм и пр. раз в сто лет в самом деле могут кого-то объяснить). Он до преклонных лет не мог обойтись без секса, в то же время с юности считал его как таковой чудовищно низменным занятием; идея, что он может как мужчина оказаться непривлекателен для женщины, и она может предпочесть ему другого, его доводила до исступления. Чувство доминирующего самца у него так зашкаливало, что ему было невыносимо, что с его дочерью будет заниматься сексом другой мужчина - ну все по Фрейду, раз не я, так шоб никто! На протяжении своей жизни он придумывал много систем разнообразной чепухи, которая должна была все это увязать, оправдать и узаконить. Одна из них представлена в Войне и Мире: смысл жизни человека - исполнять стихийный закон природы, быть носителем родового начала, а не личности (стало быть, мужчине надо непременно заниматься сексом, чтобы зачинать детей - это законно; а женщина ни для чего, кроме как для исполнения этого инстинктивного долга перед мужем и природой, этим заниматься не должна; стало быть, и изменять и выбирать иного партнера права не имеет, моноандрия есть тоже ее природное предназначение; женщина, которой секс приятен как таковой - развратное чудовище [Элен]. Вся эта сложная конструкция нужна только для получения конечного вывода: "Спать с женщиной мужчине можно и нужно, но только ежели при этом она не предохраняется; ей о наслаждении и личных предпочтениях думать не положено, ее дело принимать семя и быть инкубатором".
Ну, такая философия должна влечь за собой и историософские выводы: роевое-родовое-стихийное-дырдырдыр начало - оно ж не может только в сфере физического воспроизводства работать, а социальное не затрагивать. Так что придется и Наташе, и Кутузову отдуваться за то, что граф Толстой вот такой вот… Наташа - носительница дырдырдыр роевого начала, инстинкта рода и всего прочего бреда. Думать она прекратила намертво, совсем; в начале она 13-летний ребенок, каким и является. в конце - ребенок лет 5.
Вот не понимаю я - зачем весь этот бред сюда тащить. Хоть Немировского, хоть Басинского, хоть митрополита. Басинский и митрополит врут как сивые мерины, Немировский(Могултай, что ли?) - просто несёт чушь.
К Могултаю я отношусь с огромным уважением. Но и на Солнце есть пятна ... Его поэтические вкусы - это нечто Гумилёв у него поэт
Ну и о Толстом он (естественно) пишет абсолютную чушь.
Странно. То ли он запретил индексировать свой ЖЖ... Гугл и Яндекс не видят.
У меня было понимание, что надо почитать последние комменты, но некогда было Grigoriy wrote:
Вот не понимаю я - зачем весь этот бред сюда тащить.
Странно. То ли он запретил индексировать свой ЖЖ... Гугл и Яндекс не видят.
У меня было понимание, что надо почитать последние комменты, но некогда было
Я искал Яндекосм. Поиск по блогам выдал одну запись - цитату("остальные очень похожие") но когда я попросил показать всё - выдал и 2-ую - пост самого Могултая.
Более 20-ти лет тому назад я, по некоторым личным соображениям, отказался от владения собственностью. Недвижимое имущество принадлежавшее мне, я передал свои наследникам так, как будто я умер. Отказался я также от прав собственности на мои сочинения, и написанные с 1881 года стали общественным достоянием.
Единственные сумма, которыми я еще распоряжаюсь, это те деньги, которые я иногда получаю преимущественно из-за границы, для пострадавших от неурожая в определенных местностях, и те небольшие суммы, которые мне предоставляют некоторые лица для того, чтобы я распределял их по своем усмотрению. Распределяю же я их в ближайшей округе для вдов, сирот, погорелых и т.д.
Между тем, такое распоряжение мое этими небольшими суммами и легкомысленные обо мне газетные корреспонденции ввели и вводят в заблуждение очень многих лиц. которые все чаще и чаще и все в больших и больших размерах обращаются ко мне за денежной помощью. Поводы для просьб весьма разнообразны: начиная с самых легкомысленных и до самых основательных и трогательных. Самые обычные, это – просьбы о денежной помощи для возможности окончить образование, т.е. получить диплом; самые трогательные, это – просьбы о помощи семьям, оставшимся в бедственном положении.
Не имея никакой возможности удовлетворить этим требованиям, я пробовал отвечать на них короткими письмами отказами, высказывая сожаление о невозможности исполнения просьбы. Но большей частью получал на это новы письма, раздраженные и упрекающие. Пробовал не отвечать и получал опять раздраженные письма, с упреками за то, что не отвечаю. Но важны не эти упреки, а то тяжелое чувство, которое должны испытывать пишущие.
В виду этого, я и считаю нужным теперь просить всех нуждающихся в денежной помощи лиц обращаться не ко мне, так как я не имею в своем распоряжении для этих целей решительно никакого имущества. Я меньше, чем кто-либо из людей, могу удовлетворить подобным просьбам, так как если я действительно поступил, как я заявляю, т.е. перестал владеть собственностью, то не могу помогать деньгами обращающимся ко мне лицам; если же я обманываю людей, говоря, что отказываюсь от собственности, а продолжаю владеть ею, то еще менее возможно ожидать помощи от такого человека.
Тут ЛН допустил небольшую неточность. У него были ещё деньги - и довольно приличные - от Императорских театров за постановки его пьес. Он сначала отказался и от них, но когда ему сообщили, что в таком случае эти деньги пойдут на балетные училища - его сердце дрогнуло Как я его понимаю! Распределял он их также в ближайшей округе.
Впрочем, может к 907 году это положение изменилось.
Тут, при всей моей симпатии к ЛН, я вынужден согласиться с Онедри. Раздать все деньги нищим, оставив домочадцев без гроша - на это ЛН пойти, конечно, не мог. Но и создавать видимость полного отсутствия имущества, прекрасно понимая, что судьба короля Лира ему не грозит...это как-то не то. Нечистая работа, как говорил О.Бендер. Лучше бы оставил имущество при себе - тогда и просителям отказывать пришлось бы, во всяком случае, гораздо реже.
Я считаю решение ЛН единственно правильным. Вы цепляетесь за слова, а ведь главное - сохранение и увеличение любви. "Раздача нищим" породила бы такую склоку ...
И с идеологической точки зрения - человек счёл себя не владеющим имуществом и оформил это формально насколько возможно точно- "умер". Как не владеющий может распоряжаться?
Рассуждение же пиррона насчёт негрозящести вообще бред. "Пусть будет что будет"
А что тут могло быть-то, Григорий? Он был писателем,заслуженно прославленным на всю Европу, и пользовавшимся огромным моральным авторитетом в России. Выбросить такого человека на улицу без гроша в кармане, означало бы совершить социальное самоубийство. Даже если бы его наследники были злодеями( а они ими не были), они не могли себе это позволить.Так что если здесь и был какой-то риск, то все-таки очень небольшой.
ЛН воообще давно хотел уйти и в начале 90-х даже предпринял такую попытку. Но он считал брак неразрывным. Жизнь в имении он воспринимал как свой крест Так что все ваши рассуждения изначально совершенно неверные.
Начавшаяся сразу после Нового года трансляция телеверсии толстовского романа, как и предсказывалось, полюбилась зрителям – и своим грандиозным (пусть и несравнимым с киноэпопей Бондарчука) размахом, и обаянием проникшихся характерами героев актеров, и насыщенностью переплетения сложных сюжетных линий, заставляющих пристально следить за динамикой действия, и экзотикой огромной, страстной и непостижимой России.
Семь миллионов человек – для британского телевидения с его десятками и сотнями каналов цифра внушительная – каждую неделю исправно возвращались к телеэкранам, чтобы вновь окунуться в казалось бы предельно чуждый для них мир России XIX века.
Да, придирчивый зритель может сказать, что философская глубина романа оказалась разжижена, что сложные диалоги и долгие рассуждения сокращены и упрощены, и что присущая телеэкранизациям тяга к мелодраматизму снижает содержательность толстовской мысли.
Но придирчивый зритель на то и есть, чтобы придираться, и при желании придраться можно к любому шедевру.
Как бы отвечая тем, кто упрекал создателей телефильма в упрощении философской насыщенности романа, обозреватель газеты Daily Mail Кристофер Стивенс в восторге от решения сценариста Эндрю Дэвиса не включить в экранизацию "ужасную" концовку Толстого – худшую, по его мнению, из всех великих книг мировой литературы
И дело даже не в том, что последние 100 страниц романа представляют собой дюжину глав вымученных рассуждений о философии истории и "незначительности" великих людей.
Гораздо больший протест критика вызывают те сцены, в которых Толстой описывает жизнь своих героев спустя восемь лет после изгнания Наполеона из России.
Николай Ростов изображен в виде грубого помещика, постоянно ссорящегося с женой и избивающего крестьян. С ним живет его выжившая из ума мать и так и оставшаяся старой девой любовь юности Соня.
Сын Андрея Болконского превратился в постоянно дергающегося неврастеника.
Но наибольшее сожаление вызывает судьба Наташи Ростовой. Толстая сварливая баба, постоянно ревнующая мужа Пьера из-за его частых отлучек из дома и начисто забывшая о том, что когда-то она умела петь и танцевать. Жизнь ее крутится вокруг четырех избалованных детей. А ей всего 28.
"После того, как зритель сострадал этим героям на протяжении тысячи страниц и искренне полюбил их, читателю не остается ничего, как воспринимать эту концовку как идиотскую насмешку и просто игнорировать ее", - пишет Кристофер Стивенс и добавляет: "Именно так, слава богу, и поступил автор экранизации Эндрю Дэвис".
Ауительно...
Он оставляет нас с Наташей и любимыми ею людьми на залитом солнцем русском пейзаже, где Пьер не отрывает от нее восхищенного взгляда, дети их гоняются по траве за бабочками, а воздух звенит от радостного смеха Николая.