есть трудность привязать кучу всякой молекулярной или клеточной информации к макроскопическим параметрам

Здаётся мне, что если наш друг wpiter ознакомится с вышеупомянутым списком Вербицкого, может захочет ручки на себя наложить...

Исторически математика развивалась, чтобы создавать более менее строгий аппарат для решения прикладных задач физики

Имхо это совершенно неверно. Не строгий, а эффективный. Строгость - это побочное следствие. Она нужна в основном(если смотреть функционально, а не психологически) для возможности перехода на новый уровень.

На интуитивном уровне можно решать привычные задачи, но чтобы перейти к более глубоким нужна твёрдая почва, точное уяснение понятий и их связи между собой.

Здесь бы к привычным задачам добавил бы и философский аспект математики: поиск истоков знаний вообще

Имхо это совершенно неверно. Не строгий, а эффективный. Строгость - это побочное следствие. Она нужна в основном(если смотреть функционально, а не психологически) для возможности перехода на новый уровень. На интуитивном уровне можно решать  привычные задачи, но чтобы перейти к более глубоким нужна твёрдая почва, точное уяснение понятий и их связи между собой.

(как я понимаю он профессор)

Кстати, возвращаясь к списку Вербицкого. Он впечатляющ, но думаю, это нормальный профессорский или даже м б доцентский уровень. Т е если скажем Сергей(как я понимаю он профессор) написал бы программу для своей специальности, это выглядело бы примерно так же впечатляюще
Сергей, можно Вас попросить, без ложной скромности - скажите, да или нет?

Есть всякая там биофизика, взаимодействия белков с белками, белков с ДНК. Там в принципе работают методы математической физики и симуляции типа MCMC. Но есть совсем иной класс задач, которые сейчас модно называть системной биологией. Прорыв в технологиях позволил измерять всякие события на молекулярном уровне в параллельном режиме. Например народ может взять биологический образец и с некой степенью точности померить уровень например десятка тысяч генов. Или может померить вариацию ДНК в скажем миллионе позиций. Допустим, что такие измерения провели в большом количестве образцов. Как из этой информации извлечь принцип по которому работает система? Пытаться описать все диффурами и оценивать кучу параметров нереально, да и измерения проводятся не во времени, а разово. Поэтому народ в лучшем случае строит всякие гигантские баесовские сети, что в основном тоже не работает. Ну и куча всякой разной статистики используется вместе с неким майнингом. Другой пример, это нейросайенс. Ну допустим есть некая физическая модель того, как работает отдельно взятая клетка. А как моделировать работу мозга? Описать в точности связи миллиарда клеток и засунуть в суперкомпьютер? Даже от более простых моделей, типа моделей работы сердца, практического толку ноль. Тоесть есть трудность привязать кучу всякой молекулярной или клеточной информации к макроскопическим параметрам, типа здоровый / больной, толстый/худой итд. Мне кажется, что нужен некий новый аппарат для работы с такими многомерными системами.

не дождетесь

Не строгий, а эффективный. Строгость - это побочное следствие. Она нужна в основном(если смотреть функционально, а не психологически) для возможности перехода на новый уровень. На интуитивном уровне можно решать  привычные задачи, но чтобы перейти к более глубоким нужна твёрдая почва, точное уяснение понятий и их связи между собой.

к привычным задачам добавил бы и философский аспект математики: поиск истоков знаний вообще.

Каждому - свое

Инквизиторрр, пожалуйста, добавь

Над головой этого застенчивого человека в 1994 году сама королева преломила шпагу, производя его в рыцари. В парадоксальную логику Роджера Пенроуза мало кто верит — настолько она невероятна. С ней мало кто спорит — настолько она безупречна.

Сэр Роджер Пенроуз не относится к числу эксцентричных харизматиков, которые влетают в помещение в расстегнутом пальто и обмотанные шарфом. Первое впечатление — хрупкость и беззащитность. Маленькая фигурка в потертом пиджаке, размер которого явно больше, чем того требуют эти худые острые плечи. На лице мерцает детская улыбка. Он застенчиво отводит глаза, как будто прислушивается к далекой чудесной музыке.

Пенроуз имеет странную, с точки зрения большей части научного сообщества, привычку простыми способами решать глобальные проблемы. Он берет знакомую всем физику и начинает думать последовательно. В результат этого последовательного думания трудно поверить, но с ним невозможно спорить.

Его недавно высказанная теория начала Вселенной вызвала бурю возмущений в научном сообществе. Она покушается на две священные коровы физики: квантовую механику и инфляционную теорию Большого взрыва. К квантовой механике Пенроуз питает что-то вроде личной неприязни.

Проблема квантовой механики, по его мнению, в знаменитом парадоксе Шредингера про кота. Кот сидит в закрытом помещении, и пока мы его не откроем, мы не узнаем, жив он или мертв. Разумеется, в реальности такого безобразия никто не наблюдал.

— Квантовая механика вводит вероятность, — с едва заметной досадой говорит Пенроуз. — Но если у вас есть измерительное устройство, вы будете обращаться с ним как с обычным, не вероятностным. Уравнение Шредингера говорит, что оба состояния протекают в одно и то же время. Значит, измерительное устройство должно померить и то и другое одновременно. Но этого не происходит. Устройства по-прежнему измеряют что-то одно.

— Вы говорите теми же словами, что и Эйнштейн в споре с Бором. Вы тоже считаете, что бог не играет в кости?

— Я не знаю, — тихо, но твердо говорит Пенроуз. — Моя претензия к квантовой механике — это ее неполнота. Меня смущает ее субъективность. Это именно то, что смущало Эйнштейна. Но он сосредоточил свои возражения на конкретном занятии: играет бог или не играет. Я не могу судить об этом. Я не знаю. Мне не нравится, когда бог играет в кости. Я бы предпочел думать, что поведение бога кажется случайным, но не является таковым…

— Здесь нам нужно понять, что такое часы! — неожиданно сообщает он. — Понимаете, есть две знаменитые формулы: эйнштейновская Е = мс2 и планковская Е = hn, означающая, что энергия выделяется порциями кратными этой n. Эйнштейн говорит, что масса — это энергия. Планк, что энергия — это частота. Получается, что масса дает вам частоту. То есть масса — это часы! Все, что имеет массу, это часы! Но масса — это источник гравитации. Получается, что гравитация задает вам универсальную шкалу и пространства, и времени. Если бы ее не существовало, было бы совершенно все равно — вчера, завтра, большое, маленькое. Только гравитация дает нам точку отсчета и возможность что-то измерить.

Сэр Роджер подходит к самому главному и, кажется, сейчас захлопает в ладоши, настолько ему нравится эта божественная физическая безупречность. Ведь если энтропия гравитации, самой упорядоченной силы Вселенной, равна нулю, то тогда…

— Тогда у нас математически все сойдется! — восклицает Пенроуз. — У нас получится очень специфический Большой взрыв с очень незначительной энтропией. Настолько незначительной, что этот взрыв можно просто устранить, зачеркнуть (scratch).

Тут он разводит руками и формулирует ключевой тезис:

— Но тогда, может быть, Большого взрыва и не было?

Мы сидим открыв рты, перед нами куча бумажек, изрисованных Пенроузом, а за окнами Вселенная, то ли конечная, то ли бесконечная.

— За пределами области, расширяющейся с момента Большого взрыва, наша Вселенная продолжается, — говорит профессор. — Там тоже есть мир.

И тут наконец на нас снизошло озарение. Пенроуз предлагает просто поменять точку отсчета. Обычно ученые останавливаются перед границей Вселенной и говорят: стоп, дальше идти нельзя, там нечего наблюдать. Большой взрыв, конечно, был, полагает Пенроуз, но только с него ничего во Вселенной не начиналось. Если взглянуть на ситуацию не изнутри, а снаружи, то система оказывается незамкнутой. Снаружи тоже что-то есть, и это что-то — не другие Вселенные, а все та же наша.

Пока мы перевариваем это заявление, сэр Роджер рисует на бумажке сцепленные друг с другом овалы. В одном из них он ставит крестик. Это и есть временная точка, в которой сейчас находимся мы в цепи бесконечных вселенских перерождений.

— Я считаю, что это, — он указывает на овал с крестиком, — есть некая эпоха в продолжающейся истории Вселенной.

— Значит, Большой взрыв повторится?

— Да, — решительно отвечает Пенроуз.

Логический гений Пенроуза принадлежит к разряду частных семейных ценностей. Начало было положено отцом — Лайонелом Пенроузом. В историю науки он вошел как генетик, но к числу его любимых занятий относились и теория шахмат, и математика. Последняя тоже была чем-то вроде шахматного поля — красивой и строгой территорией для высокой игры.

— Однажды я пришел домой из школы, — вспоминает Роджер Пенроуз, — и сказал, что на следующем уроке учительница обещала научить нас считать. Отец, услышав это, изменился в лице, ужасно разволновался, потащил меня в угол и немедленно начал учить считать. Он был уверен, что именно он должен обучить меня математике и показать красоту этой науки.

Это касалось не только Роджера. Его сестра стала социальным генетиком, старший брат — математиком, а младший — десятикратным чемпионом Британии по шахматам.

Джонатан Пенроуз (англ. Jonathan Penrose; 7 октября 1933, Колчестер) — английский шахматист, гроссмейстер (1993) и гроссмейстер ИКЧФ (1983).

Преподаватель психологии. В шахматы играет с 4 лет. В 14 лет выиграл первенство Англии среди мальчиков. Участник чемпионата мира среди юношей (1953) — 5—8-е места. Победитель 10 чемпионатов страны (1958—1963, 1966—1969). В составе команды Англии выступал на 9 олимпиадах (1952—1974).

Лучшие результаты в других международных соревнованиях: Гастингс (1952/1953; побочный турнир) — 1—4-е; Гастингс (1961/1962) — 4—5-е; Энсхеде (1963; зональный турнир ФИДЕ) — 4-е места. В конце 1970-х годов прекратил выступления в очных соревнованиях и увлёкся игрой по переписке. Участник 8-й (1977—1982) и 9-й (1983—1987) заочных олимпиад в составе команды Великобритании; на 9-й олимпиаде завоевал золотую медаль на 1-й доске.

Самое знаменитое его достижение — открытие (и очень простая демонстрация) существования многомерных многообразий (т.е. множеств, всюду устроенных как линейное пространство), эквивалентных друг другу топологически (это более-менее значит, что их можно продеформировать одно в другое без разрывов), но не гладко (т.е. такая деформация обязательно имеет что-то вроде изломов).

При продеформировании размерность сохраняется ли?

Если и есть человек, который способен в одном лице продемонстрировать оба начала науки - божественное и дьявольское, - то это Фриц Габер.
Но этим не исчерпывается трагизм его судьбы. Габер - это еще и персонификация немецкого еврейства. Той его части, что отчаянно желала быть патриотами Германии и была потом уничтожена пришедшими к власти нацистами.
Вряд ли ухмылка судьбы может более жестокой, чем в этом случае. Нацисты продолжили начатую им работу - и создали газ, ставшим главным оружием Холокоста, орудием убийства миллионов. В том числе и его родственников.

Он бился над одним из самых насущных вопросов своего времени: как прокормить растущее население?
Сельскому хозяйству для увеличения урожаев требовалось больше азота. До тех пор его доставляли - в ограниченных объемах и при огромных затратах труда - на судах, шедших из Южной Америки и груженных птичьим пометом или нитратами, добывавшимися на шахтах.
Но в 1909 году Габер в сотрудничестве с Карлом Бошем, инженером химической компании BASF, придумал способ производства аммиачных удобрений из азота и водорода. Процесс Габера-Боша сделал возможным производство удобрений в гигантских объемах.
Это было чудо, которое называли созданием хлеба из воздуха.
Удобрения стали применять все шире, и это вело к невиданному росту урожаев и к тому, что страх перед опустошающим голодом во многих районах мира ушел в небытие.
Один наблюдатель называл это самым важным технологическим изобретением XX века.

Жизнь Габера была трагедией немецкого еврея - трагедией безответной любви
Альберт Эйнштейн

Но тот же процесс чрезвычайно успешно применялся и в производстве взрывчатки.
И с началом Первой мировой войны Фриц Габер - он в это время работал в исследовательском институте кайзера в Берлине - решил делом доказать свою преданность Германии.
Он начал экспериментировать с газообразным х
лором: это вещество, как он полагал, приблизит конец войны.
Первое применение его разработок случилось в 1915 году в битве при Ипре. Так родился газ иприт. Габер получил звание капитана немецкой армии. Но в тот вечер, когда он на своей берлинской вилле праздновал это событие, его жена Клара Иммервар застрелилась.

Вскоре вокруг него стали сгущаться тучи антисемитизма; его уже не спасал германский патриотизм.
В начале 1933 года, - рассказывала мне его дочь Ева, - он пошел к себе в институт. И швейцар сказал ему: еврею Габеру вход запрещен.
Габер был полностью раздавлен. Он уволился из института, уехал из страны, и вскоре - в 1934-м - умер от инфаркта.
Несмотря на огромную важность его открытий, его имя куда меньше известно в мире, чем имя его друга и коллеги Альберта Эйнштейна, - возможно, из-за того, что его репутация далеко не так бесспорна.

Если и есть человек, который способен в одном лице продемонстрировать оба начала науки - божественное и дьявольское, - то это Фриц Габер.

Ув. Владимирович, я прочитала интересный материал, но не знаю, в какую ветку его отправить:
Рыцарь физики:

В 1943 году 24-летнего Петера Флорьянчича, спортсмена, входившего тогда в состав олимпийской сборной Югославии по прыжкам с трамплина на лыжах, должны были призвать на фронт воевать против советской армии во Второй мировой войне. Но он решил не дожидаться повестки и сбежать.

17 апреля Флорьянчич вместе с другом сели на поезд в тихом курортном городке Блед в Словении, тогда уже оккупированном немцами.
Согласно придуманной легенде они поехали в отпуск на горнолыжный курорт Китцбюэль в Австрии, но пробыв там какое-то время, друзья через горы перешли границу с нейтральной Швейцарией, подстроив все так, как будто бы они погибли на спуске в районе горнолыжной зоны Ханенкам, где часто сходят лавины.
Никто бы не стал их там искать, подвергая свою собственную жизнь опасности ради того, чтобы выяснить правду.

Флорьянчич вернулся в Блед только через 50 лет. За это время он успел нажить и потерять несколько небольших состояний, и повращаться в кругах элиты. Меня всегда интересовали знаменитости, - признается он.
Флорьянчич заработал свой первый крупный куш еще до окончания войны.
Вскоре по прибытию в швейцарский Берн он запатентовал модель ткацкого станка, предназначенного для инвалидов – например, получивших ранение на войне – и заработал на этом 100 тыс. швейцарских франков.
Этого было достаточно, чтобы купить три роскошных дома, - говорит Флорьянчич.
Но изобретатель решил иначе – большую часть денег он потратил на то, чтобы жить на широкую ногу в Давосе и Цюрихе, где он познакомился со своей женой.
После окончания войны, в 1950 году он поехал отдохнуть в Монте Карло. Он хотел совершить короткое путешествие, но остался в Монако на 13 лет. У бассейна Флорьянчич случайно столкнулся с Хусейном Ильхами-пашой, приближенным короля Египта Фарука, и эта встреча переросла в многолетнее сотрудничество.
Именно в ходе этого сотрудничества Флорьянчич изобрел механический распылитель для духов, который используется в промышленности до сих пор по всему миру.

В 1963 году Флорьянчич переехал в Австрию в южный город Виллах, где он изобрел пластмассовые ботинки для коньков и пластмассовые рамки для слайдов.

Эскиз надувной подушки изобретатель сделал в 1957 году
Золото лежит прямо под ногами, нужны только идеи, чтобы его отрыть. Идеи это как лопата, - говорит изобретатель.
Но не каждая идея Флорьянчича превращалась в золото. Его фамилия упоминается на более 230 патентах, среди них есть и крепительная насадка к трубочкам-соломинкам для питья, и копье, кромсающее лед для прохладительных напитков.
Человечество также не смогло оценить по достоинству широкий ремень, соединяющий пары в едином танце, а еще насадку на обувь для автолюбителей, не желающих царапать свои каблуки во время вождения.
Несколько раз словенский изобретатель сам отказывался от идеи, которая потом станет чрезвычайно популярной - как например, подушка безопасности автомобиля. Флорьянчич еще в 1957 году нарисовал эскиз такой подушки, но не смог сконструировать модель, которая бы не взорвалась бы при раскрытии.
Еще один досадный просчет – это отказ от изобретения пластмассовой застежки-молнии, в пору его жизни в Монте Карло.
Я сделал эту застежку из пластмассы в 1948 году, и всем она понравилась. Мы ее пропустили через стирку, и все было замечательно, - рассказывает изобретатель. – Потом мы погладили куртку, а молния так и не раскрылась, потому что расплавилась. У нас уже было шампанское наготове, но мы его распили скорее за упокой, чем за здравие.
Флорьянчич отозвал заявку на патент и так ничего и не заработал на триумфе пластмассовой застежки, когда другой человек зарегистрировал модифицированную модель, сделанную из более прочной пластмассы.

Еще ребенком, живя в Бледе, он общался с членами династии Карагеоргиевичей, тогдашних королей Югославии, а также с бывшим британским королем Эдвардом и его женой Уоллис Симпсон.
Однажды Флорьянчич видел, как король Фарук распорядился принести на игровой стол 1 млн швейцарских франков на дюжине подносов. В 1957 году он снялся в фильме История в Монте Карло, с Марлен Дитрих в главной роли. А в 1936 году в ходе соревнований по прыжкам с трамплина на Зимних олимпийских играх ему пожимал руку один из лидеров нацистов Генрих Гиммлер.
Самой выдающейся личностью, которую ему довелось встретить, Флорьянчич считает подводного исследователя Жака Кусто. Он был очень интересным человеком и знал о море буквально все, - вспоминает он.
А чем изобретатель из Словении вызывал интерес у знаменитостей? Они хотели знать историю моей жизни. Как мне удалось сбежать. Я всегда рассказывал о своем побеге, - говорит Флорьянчич.
Флорьянчич вернулся в Словению в 1998 году. Я обещал матери, что вернусь домой в Блед, чтобы умереть. Я думал, что это должно было случиться в 2000, - подытожил он.

Несколько неожиданно Гильберт проявил довольно значительный интерес к педагогике. Не будучи очень высокого мнения о способностях среднего студента, он считал, что ничего нельзя усвоить, пока не услышишь несколько раз. «Пять раз, Герман, пять раз!» — памятный совет, который он давал Вейлю, когда тот начинал свою педагогическую деятельность. «Вычисления проводи не выше, чем на уровне таблицы умножения» и «Начинай с простейших примеров» — другие его любимые заповеди. Сам он старался представлять важные идеи в особо наглядной форме, всегда подыскивая контрастные сравнения, делающие их более поразительными и запоминающимися.

Вспомнил тут одну историю про Клейна и его работу в комиссии по улучшению преподавания естественных наук в немецких школах. Однажды он присутствовал на уроке астрономии, где учащиеся рассказывали о гелиоцентрической теории Коперника, и, обращаясь к классу, попросил назвать годы жизни Коперника. Не получив ответа, Клейн упростил вопрос: «Назовите хотя бы век, когда жил Коперник» и опять не получил ответа. Тогда он предпринял третью попытку: «Коперник жил до Рождества Христова или после?». На что класс в едином порыве ответил: «Конечно, до!». По окончании урока Клейн, составляя свой отчёт о посещении, записал: «Помимо основных задач образования, которые решает школа, необходимо добиться, чтобы учащиеся, отвечая на этот вопрос, не употребляли слово конечно».

.

Математик Григорий Перельман дал первое в жизни интервью спустя год, после того как отказался от Премии тысячелетия в $1 млн, присужденной ему за доказательство гипотезы Пуанкаре.
Ученый дал интервью исполнительному продюсеру московской кинокомпании «Президент-фильм» Александру Забровскому и даже согласился на съемки о нем художественного фильма.

«Для чего столько лет нужно было биться над доказательством гипотезы Пуанкаре? Я научился вычислять пустоты, вместе с моими коллегами мы познаем механизмы заполнения социальных и экономических «пустот». Пустоты есть везде. Их можно вычислять, и это дает большие возможности… Я знаю, как управлять Вселенной. И скажите: зачем же мне бежать за миллионом?!» – цитирует интервью «Комсомольская правда».

Перельман также рассказал, что в молодости хотел поступать в консерваторию и сейчас мог бы быть музыкантом.
«А вы знаете, что мне пришлось поломать голову, выбирая профессию? Я имел право без экзаменов поступать в любое учебное заведение Советского Союза. Вот и колебался между мехматом и консерваторией. Выбрал математику…», – сказал математик.

Кроме этого, ученый рассказал, что, когда писал «несложную» диссертацию («Седловидные поверхности в евклидовой геометрии»), пришел к выводу, что Министерство сельского хозяйства «ни к чему».
«Нам нужно измерить «впадины» между ними. Стоит ли косить сено между тремя холмами? Сколько людей и машин для этого надо? Министерство сельского хозяйства, оказывается, ни к чему. Есть формула. Пользуйся. Считай. И никакие кризисы тебе не страшны», – отметил ученый.