Владимиру Набокову — 120 лет.
Не все знают: он отмечал День рождения именно сегодня, 23-го апреля.
Это его «Подражание древним» 1923 года, которое никогда не публиковалось.
Такое вот стихотворение. Необычное даже для Набокова.
Обнаружено моей женой Настенькой в нью-йоркском архиве.
Солнце взошло. Окно, как открытое сердце. Сегодня
некому больше сказать: «Знаешь, открыто окно
словно любовное сердце...» Тихо сижу и только
пальцы ласкаю свои, яркие ногти стригу:
щелкнул, упал на шёлк прозрачный, тонкий обрезок:
с ним мимолетно сравню месяца юного серп...
Странно мне думать, дальняя: вот твой венок вчерашний,
(— больше не будет таких) вот я сижу у окна...
После придут друзья, шумливо придут поэты —
этот влюблённый в огонь, тот раскрывающий сны, —
все — покорные Музе, — светлой иль смуглой — но той же...
Будут звенеть и гореть, будут стихи распевать...
Новые есть у меня, — что яркие, крепкие ногти;
кто же мне скажет теперь: «Ногти — одно, а стихи, —
милый, совсем другое!..» Странно мне думать, что солнце
видит тебя без меня, — странно, что солнце взошло...
По-моему, без рифмы он пишет лучше, чем с рифмой. Что и не удивительно. Хотя салонные эстеты и пытаются лепетать, что его проза - это так, для народа, а вот стихи - это для подлинных знатоков, но на самом деле он, конечно, полностью свободен и раскован только в прозе, стихи же его, как правило, имеют какой-то сероватый оттенок( а те стихи, которые он подарил герою "Дара", прямо-таки удивляют своей бездарностью).
Пусть заглохнут и не выёживаются с их безапелляционным мнением.
дело-то в том, что их мнение либеразтическое довольно топорно-примитивное and utterly unsophisticated, inferior: народ-быдло заслуживает якобы лучшего и бОльшего ; как правило, любой народ заслужил своих заправил, поскольку они не могут быть хуже его, АТО не добрались бы до власти; только дикари в сердцах или лицемеры могут убаюкивать себя таким постыдным, сугубо анти-интеллектуальным образом
Мне в ранней юности очень нравились, с тех пор не перечитывал и ничего не помню.
А вот про отношение к Солженицыну интересное
Существует широко распространенное (и усиленно распространяемое недоброжелателями А.И.С. типа Прилепина) мнение, что Набоков низко ценил Солженицына как писателя, считал его ничтожным стилистом и одобрял его чисто политически.
Эту ложь неожиданно легко опровергнуть.
В Туртуре Вера заболела, и из-за реакции на антибиотики ей по возвращении домой пришлось ненадолго лечь в больницу. Чтобы быть с ней рядом, Набоков вернулся в Монтрё, но по утрам по-прежнему носился по близлежащим холмам в поисках бабочек и проклинал пестициды, убивающие его добычу. Вера вышла из больницы, вновь заструились «Прозрачные вещи», и тут как раз появились все бабочки, которым, как выяснилось, до этого просто мешала плохая погода. После недели лежания в постели у Веры нарушилось кровообращение в ногах. Вечерами Набоков сидел на залитой солнцем террасе и читал ей «Август 1914» Солженицына
Брайан Бойд. Владимир Набоков. Американские годы. Глава 23. XI
Представьте себе что вы пожилой за семьдесят лет человек, ваша жена, с которой вы полвека вместе, болеет и не ходит, вы проводите с нею дни напролет на веранде и... читаете ей вслух автора, которого считаете плохим писателем, годным только для политических целей.
Я у Солженицына от начала до конца прочитал только "Раковый корпус", причем по-немецки. Читал, надо сказать, с увлечением, но, поскольку это был перевод, никаких особенностей его стиля я не воспринял( переводчик, по-моему, тоже не обратил на них никакого внимания ). Там было странное предисловие Белля, который увидел в этом произведении необходимый промежуточный этап при переходе от соцреализма к модернизму. Потом я в гостях наткнулся на сочинение Солженицына о евреях, но именно нарочитые и неуместные попытки словесной игры как-то сразу отбили у меня охоту эту книгу читать. Кто его знает - может, Набоков читал "Август..." по-английски, и переводчик тоже на словесные изыски Солженицына внимания не обратил?
Про евреев - это "сколько-то там лет вместе"? Так это не худлит, вроде.
Его манера ввернуть вычурное словцо, явно вычитанное в словаре, а не естественно вставленное в речь, меня тоже раздражала.
Кстати, мнение, что слава у Солженицына, скорее, политическая, чем литературная, высказывал Саша Соколов, который тогда вернулся из эмиграции и сразу стал среди советских любителей словесности очень популярен. Что-то я краем уха слышал про какие-то отношения между Соколовым и Набоковым, но не стал узнавать подробности, так что ничего определенного по этому поводу не могу сказать.
Детям часто перед сном сказки читают, а пожилые люди любят дремать у телевизора, вот и больная жена Набокова забывалась под нечленораздельный успокаивающий бубнеж...
Детям часто перед сном сказки читают, а пожилые люди любят дремать у телевизора, вот и больная жена Набокова забывалась под нечленораздельный успокаивающий бубнеж...
Конечно, автор считает решающим аргумент, который не является таковым. Вряд ли Набоков стал бы читать больной жене вслух Джойса или Пруста, поскольку их тексты и "на бумаге" могут воспринять далеко не все. Старый Семен рассказывал в свое время, как он с большим трудом раздобыл ставшего очень модным в СССР Пруста, нетерпеливо открыл книгу еще по дороге домой, предвкушая огромное эстетическое наслаждение - и убедился, что читать этот текст не может. Для чтения вслух, тем более пожилому больному человеку, больше подходит чтиво полегче - интересное в первую очередь или поворотами сюжета, или познавательной фактурой. Второе, пожалуй, для больного человека предпочтительней - а если дело еще происходит на солнечной террасе, в живописной местности, то пейзаж и свежий воздух могут компенсировать недостатки и довольно убогого текста. Решающим аргументом было бы одобрительное высказывание Набокова о творчестве Солженицына. Но биограф не сообщает даже мнения Набокова о той книге, которую тот читал у него на глазах. Неужели не догадался спросить? Или спросил, но Набоков настойчиво попросил его не предавать это мнение гласности? Или он пишет об этом с чужих слов, не называя имени очевидца? В общем, мы имеем дело только с "косвенной уликой", для окончательного приговора недостаточной.
Конечно, автор считает решающим аргумент, который не является таковым. Вряд ли Набоков стал бы читать больной жене вслух Джойса или Пруста, поскольку их тексты и "на бумаге" могут воспринять далеко не все.
Боюсь, вы неверно интерпретировали его аргумент. Набоков не обязательно стал бы читать жене что-то запредельно гениальное, но уж точно не стал бы читать то, что считал бездарной литературой, политической агиткой
Ну, Солженицын в любом случае не заслуживает настолько сурового приговора. Речь может идти только о статусе Солженицына как классика российской словесности, как "одного из величайших". А далеко не бездарных авторов в СССР было много, и большинство из них ныне забыто.
Я нашел у Набокова только довольно пренебрежительную характеристику Архипелага Гулага по части литературных достоинств (ну опять же это не вполне худлит)
His style is a kind of juicy journalese, formless, wordy and repetitious, but endowed with considerable oratorical force. The lasting virtue of the work is its trenchant historical truth annihilating the smugness of old Leninists.
"Его стиль - своего рода сочная журналистика, бесформенная, многословная и однообразная - но наделенная немалой ораторской силой"
Бесконечно педалирующий тему “пошлости”, рассуждающий о ней с понятной брезгливостью, Набоков всегда слишком навязчив “в этой теме”. Поднимая снова и снова “тему пошлости” с маниакальной неумеренной назидательностью, он неизменно попадает в ту же “ловушку”, избегать которую являлось “идеей фикс” самого “преподавателя хорошего вкуса”. В пошлость брезгливого брюзгливого педанта. Он напоминает одновременно мизофоба и гаптофоба. Чем, у нравственно и физически здорового человека, не может не вызывать чувство смеха, порожденное комичностью и нелепостью его “естества”. Совершенно больное нутро этого археоптерикса мертвой вычурной культуры “лезет” из каждой фразы внешне “изящного господина” и, на первых взгляд, “вполне живого”.Письмецо русским мертвякам, написанное на вершине “Пилатуса”.
Что особенно режет “живой слух” – его феноменальная антимузыкальность мысли и речи. Абсолютная “душевная дубовость” при тонком уме. Вечная покрытость сущности души Набокова “хитиновым покровом”, в котором ему от рождения было суждено существовать. Никогда не “смочь” выйти из “смерти-кокона”, в котором “вызревают” его “горячо любимые” бабочки. Символ вечной жизни души, освобожденной от бренного “тела-гусеницы”, мучительно перерождающегося через “смерть” в “гробе-коконе” в вечную “душу-бабочку”, которую Набоков так “страстно” протыкал всю жизнь булавками. Не от подсознательного ли отчаяния о “невозможности жить”? Уж о “бабочке”, как “энтелехии” куколки, как души для тела он-то должен был знать.
Жить он, по-видимому, не мог физически. Поэтическому мертвяку бы на завтрак каждое утро по Лолите с круассаном и кофе, был бы, возможно, живее. Вампирическая сущность человека, носящего в себе мертвую душу, проявляется в каждом субтоне каждого слова и мысли Набокова. Не чувствовать этого могут лишь люди, не имеющие слуха и вкуса. Мертвое противоречит живому, безжизненное искусство претит живому слуху и вкусу. Нестерпимо “режет ухо”. Как бы ни был красив мертвец.
Читая и перечитывая его литературное и поэтическое творчество в юности, всегда ощущал присутствие умного человека-собеседника, но никогда не мог подавить непереносимое ощущение мертвечины, веющей от каждой его строчки. Находясь в его литературно-поэтических декорациях и увлекаясь его мыслями, его добротным пером, всегда приходилось преодолевать неловкое ощущение неестественности жизни среди мертвых конструкций мертвого ума и мертвой души. И это при том, что человек необыкновенно “поэтичен”, даже “величественно возвышен” в мыслях и чувствах.Как бы ни была изящна любая его фраза, любое предложение, как ни возвышенны и умны литературные периоды, покоятся они не на “живых ногах”, а на ходулях, не на крыльях, а перепончатых протезах крыльев из папье маше, которыми только и умеет пользоваться мертвая душа, имитирующая жизнь.
Литератор, лишенный музыки в своих строках, что поэтических, что прозаических – мертвый человек, творящий мертвое искусство. Как бы не была “умна” его литература, она свидетельствует о самом большом изъяне – мертворожденной душе. Сотни тысяч мертвецов, читающих и любящих его литературу никогда не поймут и не услышат того, о чем написано выше. Как не поймут и не “услышат” серьезной живой музыки. А если пробудится чья душа с помощью живительной силы музыки или любви (редко, но случается), тот никогда больше не сможет жить с мертвыми строками умного, брезгливого и нелепо-смешного мертвеца русской литературы.
...Что особенно режет “живой слух” – его феноменальная антимузыкальность мысли и речи...
...Никогда не “смочь” выйти из “смерти-кокона”, в котором “вызревают” его “горячо любимые” бабочки...
...Поэтическому мертвяку бы на завтрак каждое утро по Лолите с круассаном и кофе, был бы, возможно, живее....
Вообще, у энтого Гаврилова крайне неплохой слог, но тут он предается какой то своей давнишней эпигенетической аллергии на Владимира Владимировича, усугубленной прочтением "Лолиты", кою и я смог прочитать лишь несколько страниц. Да еще "Камера обскура", возможно, должна быть отнесена к гавриловскому описанию. Но в остальном Набоков совершенно стилист и называть его произведения антимузыкальными может лишь только явно упоротый набокофоб.
После прочтения Лолиты у меня появился какой-то внутренний запрет на чтение Набоква, потому собственного мнения о его прозе у меня нет. Но мнение Гаврилова всегда заслуживает как минимум внимания
А чего ничего не говорите про Набокова-шахматиста? Я вот у него кроме Защиты Лужина ничего не читал вообще.
Вики wrote:
Серьёзно увлекался шахматами: был достаточно сильным практическим игроком и опубликовал ряд интересных шахматных задач.
В некоторых романах шахматный мотив становится сквозным: помимо очевидной зависимости ткани «Защиты Лужина» от шахматной тематики, в «Истинной жизни Себастьяна Найта» многие смыслы раскрываются, если правильно прочитать фамилии героев: главный герой Найт — конь на шахматной доске романа, Бишоп — слон.
Защита Лужина мне не понравилась, но я не буду ее ругать. Спасский, говорил, что это его любимая книга, а ему виднее. Каждому - своё...
Но как то там все ненатурально, на мой взгляд, ненормальный там псих Лужин...
Я не увидел в этом опусе ни одного мало-мальски конкретного высказывания о творчестве Набокова. Бесконечно повторяется одно и то же: у Набокова мертвая душа, он - мертвец, он пишет для мертвецов, его читают только мертвецы, он - мертворожденный, его произведения мертвы... Хочется прервать автора, успокоить его: ну хорошо, хорошо, ты это уже сказал, все это уже услышали, теперь попробуй это как-нибудь обосновать, предъяви нам примеры этой "мертвечины", сопоставь их, для большей ясности, с полными жизни образцами, выскажи что-нибудь не о личностных недостатках Набокова, а о конкретных недостатках его текстов... Но автор не может остановиться и продолжает повторять одно и то же, подтверждая свои слова аргументом: тот, кто этого не видит, не увидит этого никогда, потому что он сам- мертвец, и он не услышит этого поэтому никогда, хотя это так и есть, потому что он сам... и т.д.
Вчера 7 мая, в день всероссийского траура, несмотря на рекомендации МЧС не проводить мероприятий в пожароопасных местах и приказ Президента Российского отделения Международного ПЕН-клуба «Русский ПЕН-центр» о запрещении увеселительных мероприятий в этот скорбный день, группа бывшего директора Демченкова устроила в помещении ПЕН-центра пьянку, а также пыталась принять решения, направленные на раскол нашего ПЕНа.
Не вышло! Сомнительное мероприятие посетило всего 10-12 человек. В основном это были технические работники ПЕНа (кстати, в штате не числящиеся), которые в течение 10 последних лет получали от Демченкова деньги, мошеннически выманивавшиеся у доверчивых писателей, или прямо изымавшиеся бывшим директором из государственных субсидий. К нашему сожалению, на этой пирушке был замечен Виктор Ерофеев, очевидно введённый в заблуждение, а также поддерживающая в последние месяцы все незаконные действия М. И. Демченкова – Екатерина Турчанинова.
Дорогие коллеги! Сегодня мы публикуем официальный документ (Постановление межрайонного прокурора), из которого, как мы надеемся, станет ясно: кто и куда вас ведёт!
Пресс-бюро Русского ПЕН-центра
Я не увидел в этом опусе ни одного мало-мальски конкретного высказывания о творчестве Набокова. Бесконечно повторяется одно и то же: у Набокова мертвая душа, он - мертвец, он пишет для мертвецов, его читают только мертвецы, он - мертворожденный, его произведения мертвы... Хочется прервать автора, успокоить его: ну хорошо, хорошо, ты это уже сказал, все это уже услышали, теперь попробуй это как-нибудь обосновать, предъяви нам примеры этой "мертвечины", сопоставь их, для большей ясности, с полными жизни образцами, выскажи что-нибудь не о личностных недостатках Набокова, а о конкретных недостатках его текстов... Но автор не может остановиться и продолжает повторять одно и то же, подтверждая свои слова аргументом: тот, кто этого не видит, не увидит этого никогда, потому что он сам- мертвец, и он не услышит этого поэтому никогда, хотя это так и есть, потому что он сам... и т.д.
Как не пісатель и ныне невеоикий читатель сразу вспомнил великое достижение- социалистический реализм. Точнее, как он появился: ... казнили РЕАЛИСТА, казнили РОМАНИСТА (за то, что сухорукого безногого одноглазого царя точно и/или сильно приукрашенным изобразили) и поощрили "соцреалиста"... Так что и Маяковский (стихи которого в школе мне легко давлись, как и прочее патриотическое),
в 1913 году. Красафчег
, тоже писал то что надо, чтобы жить все 100 томов... Система требовала жизнеутверждения - все ради Человека, а кто "хоть пальцем", хоть словечком против - тот
назывался
становился
превращался в
Стоит ли отделять Толстого-мыслителя от Толстого-писателя, что такое арзамасский ужас и почему Наташа Ростова, выйдя замуж, перестала петь? По просьбе «Горького» Мария Нестеренко поговорила с Андреем Зориным, который написал новую биографию Толстого (она выйдет на английском в начале следующего года и только потом на русском).
«Анархизм Толстого хорошо известен. Толстой много раз повторял, что любое государственное устройство — это зло. Он не применял к себе слова „анархист“, потому что тогда оно обозначало революционера. Толстой был уверен, что общество, которое создано насильственными способами, будет хуже того, которому пришло на смену. То же, кстати, относится и к слову „социализм“. Толстой говорил, что социализм невозможен без насилия. Но в современной терминологии учение Толстого, конечно, глубоко анархистское, потому что оно отрицает легитимность любой государственной власти и вообще права одних людей давать приказы другим».
