Один критик удивлялся, как это Энгр умудрился создать настолько разные картины, как "Жанна д'Арк" и "Турецкая баня"?
Энгр ответил:
"У меня есть несколько кистей!"
В 1846 году Бодлер писал о картинах Энгра:
"Одна из черт, по нашему мнению,отличает талант господина Энгра, - это любовь к женщине. Он никогда не бывает так счастлив и могущественен, как тогда, когда его гений находится под действием чар юной красоты".
Эдмон де Гонкур (1822-1896) в своём дневнике однажды сделал такую запись:
"...старик Энгр даже в своём преклонном возрасте остался сексуально сильным. Так, когда он возбудился от одной танцовщицы в Опере, он крикнул ей:
"Госпожа Энгр, в коляску!" -
и начал действовать уже по пути домой".
В 1854 году по заказу директора Школы изящных искусств Энгр написал свою "Жанну д'Арк". В качестве модели Энгр взял обнажённую натурщицу и сделал несколько десятков прекрасных рисунков. Только после этого он одел на женщину броню и потерял к модели всякий интерес, рисуя цинковые доспехи.
В 1842 году графиня д'Оссонвиль, внучка госпожи де Сталь, заказала Энгру свой портрет. Графиня согласилась на то. что на рисунках Энгр будет изображать её обнажённой, но, разумеется, позировать будет другая женщина. Так что на многочисленных эскизах голое тело натурщицы украшала голова графини. Когда эта картина была закончена в 1845 году, тело графини было одето и украшено самым должным образом.
К подобным уловкам Энгр прибегал и при создании ряда других портретов: баронессы Ротшильд, графини де Брольи или госпожи де Балай. Только развлекаясь подобным образом Энгр мог довести до конца процесс создания портретов надоевших ему моделей.
Однажды осенью в Петербурге, когда светский сезон в городе ещё не начался и приятелей было мало, Тютчев написал своему другу:
"Вернувшиеся из-за границы почти так же редки и малоосязаемы, как выходцы с того света, и, признаюсь, нельзя по совести обвинять тех, кто не возвращается, так как хотелось бы быть в их числе".
Перед очередным возвращением из-за границы Тютчев написал жене:
"Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь моей Родины".
В 1869 году Тютчев написал о положении в стране после начала реформ Александра II:
"Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла".
Тютчев прекрасно видел, что в окружении императора Александра II осталось довольно много людей из окружения Николая I. Однажды Тютчев сказал, что эти люди напоминают ему
"волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших ещё некоторое время после их погребения в могиле".
Последняя шутка поэта
Император Александр II никогда не бывал в доме Тютчевых, но перед смертью поэта выразил желание навестить его.
Когда Тютчеву сообщили о намерении императора, он нашёл в себе силы пошутить и заметил, что это приводит его в крайнее смущение: ведь будет крайне неделикатно, если он не умрёт на другой же день после Высочайшего посещения.
Бунин вспоминал, как однажды вечером в Москве он допоздна засиделся у Чехова, который его не отпускал:
"Я остался. Часу в третьем ночи раздался звонок, и Ольга Леонардовна точно впорхнула, весёлая, надушенная, щебечущая:
"Дусинька, ты не один, вот это отлично..."
Ей подали закусить, и она с аппетитом стала разгрызать какую-то холодную птицу. Чехов глядел на неё почти с ненавистью.
Когда потом в его записной книжке я наткнулся на фразу:
"Когда я вижу, как бездарная артистка жрёт куропатку, - мне жаль куропатки", -
я невольно вспомнил этот вечер.
А за всем тем как к женщине его неизменно влекло к Книппер".
После того как Сезанн впервые показал некоторые из своих полотен некоторым знакомым, их немедленно дружно осмеяли и ославили. После этого художник на все просьбы показать свои работы неизменно отвечал:
"А дерьма не хотите?"
Такой ответ обычно обращал просителей в паническое бегство, что очень веселило Сезанна.
Сезанн часто писал очень медленно, особенно на пленэре. Он мог долго вглядываться и размышлять минут 15, прежде чем положить очередной мазок.
Своему другу Иоахиму Гаске (1873-1921) Сезанн писал:
"Мои глаза до такой степени прикованы к точке, на которую я смотрю, что мне кажется, будто из них вот-вот брызнет кровь... Скажите, не сошел ли я с ума?.. Иногда, поверьте, я сам себе задаю этот вопрос".
Сезанн также утверждал, что мог бы месяцами писать на берегу реки, “не меняя места”, ибо
“один и тот же мотив предоставляет взору столько разных аспектов; всё зависит от того, стоять ли немного вправо или влево”.
В мае 1899 года состоялась распродажа картин известного коллекционера графа Армана Дориа (1824-1896). На этом аукционе картина Сезанна “Таяние снегов в лесу Фонтенбло” была продана за неслыханную сумму в 6750 франков. Ошеломлённая публика стала обвинять организаторов аукциона в мошенничестве и требовала назвать имя покупателя. Тогда в середине зала поднялся полный человек с бородой:
"Покупатель – я, Клод Моне".
Сезанн довольно критично относился к творчеству многих известных художников. О Доминике Энгре (1780-1867) он мог отозваться следующим образом:
"Этот Доминик чертовски сильный мастер, но от него тошнит".
Писатель и критик Эмиль Дюранти (1833-1880) презрительно-иронично говорил о полотнах Сезанна:
"Видимо, Сезанн потому кладет столько зелёного на своё полотно, что воображает, будто килограмм зелёного зеленее, чем один грамм".
Как бы полемизируя с Дюранти, Поль Гоген (1848-1903) позднее написал:
"Килограмм зелёного зеленее, чем полкило. Тебе, молодой художник, следует поразмыслить над этой прописной истиной".
Имя Михаила Александровича Дмитриева (1796-1866) во времена СССР, в основном, просто замалчивалось, и современным читателям оно практически неизвестно.
Ну, ещё бы, этот камергер и писателишка осмеливался критиковать Грибоедова и даже (о, ужас!) Пушкина, нападал на Белинского, полемизировал с Добролюбовым, враждовал с Вяземским. Большевикам не нужен был такой поэт и писатель. Консерваторы тоже не слишком жаловали М.А. Дмитриева за его независимость суждений и нежелание лаять вместе со стаей. Вот и был прочно, но совершенно незаслуженно, позабыт этот талантливый литератор. Только после 1985 года о нём вспомнили и напечатали “Мелочи из запаса моей памяти” с избранными стихотворениями, а в 1998 году - “Главы из воспоминаний моей жизни”.
Понятно, что Василия Кирилловича Тредиаковского (1709-1769) М.А. Дмитриев не мог знать лично. Более того:
"О Тредьяковском я слыхал мало и никого не встречал, кто бы знал его лично".
Единственные сведения о Тредиаковском М.А. Дмитриев получил от своего двоюродного дяди Платона Петровича Бекетова (1761-1836), который подтверждал справедливость многих сплетен об известном поэте и говорил, что
"когда при торжественном случае Тредьяковский подносил императрице Анне свою оду, он должен был от самых дверей залы до трона ползти на коленях".
У М.А. Дмитриева не было оснований не верить своему родственнику, и он в мемуарах чуть ли не с удовольствием пишет:
"Я думаю, хороша была картина! Судя по всем об нём рассказам, кажется, что Лажечников в своем романе “Ледяной дом” изобразил его и его характер очень верно".
Платон Петрович Бекетов был сыном Петра Афанасьевича Бекетова (1734-1796), родного брата Екатерины Афанасьевны.
Иван Иванович Лажечников издал роман “Ледяной дом” в 1835 году.
Кстати, Александр Сергеевич Пушкин, наоборот, достаточно высоко ценил Тредиаковского:
"Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел в русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного. В “Тилемахиде” находится много хороших стихов и счастливых оборотов..."
О Михаиле Васильевиче Ломоносове (1711-1765) М.А. Дмитриев рассказывал со слов своего деда, Ивана Гавриловича, который Ломоносова только видел, но знаком с ним не был. И.Г. Дмитриев всегда с уважением говорил о Ломоносове и оправдывал его в рассказах о ссорах последнего с Сумароковым.
Михаил Александрович написал со слов деда:
"Ломоносов был неподатлив на знакомства и не имел нисколько той живости, которою отличался Сумароков и которою тем более надоедал он Ломоносову, что тот был не скор на ответы. Ломоносов был на них иногда довольно резок, но эта резкость сопровождалась грубостью; а Сумароков был дерзок, но остер: выигрыш был на стороне последнего! Иногда, говорил мой дед, их нарочно сводили и приглашали на обеды, особенно тогдашние вельможи с тем, чтобы стравить их".
Ахматова так и не признала Есенина хорошим поэтом, и у неё существовал целый набор отрицательных суждений о его творчестве. Когда ей возражали, что у Есенина есть значительные удачи, и приводили соответствующие примеры, она спокойно отвечала:
"Да, вот мне так обычно говорят. Я начинаю читать и опять наталкиваюсь на очень плохие стихи".
Свои последние годы писатель Виктор Гюго жил в особняке на парижской улице, которую ещё при его жизни назвали авеню Виктора Гюго. В качестве обратного адреса на письмах писатель просто указывал: «Месье Виктору Гюго на его авеню в Париже».
Однажды Александр Грин и Михаил Слонимский обсуждали в шашлычной какую-то важную проблему. Деньги у них закончились, проблема не была решена, и тут Грина осенило:
"Самый простой выход — это поехать и выиграть в лото".
Дело было во времена НЭП’а, на Невском, 72, работало электрическое лото, и два собутыльника направились туда, будучи твёрдо уверенными в том, что они непременно выиграют.
Случилось чудо, и они действительно выиграли. На следующий день приятели очень удивились – откуда у них столько денег, а потом припомнили, как они добыли эти деньги.
Когда Евгений Шварц помогал Чуковскому составлять комментарии к “Воспоминаниям” Панаевой, он однажды тоскливо спросил:
"Неужели я и в примечания никогда не попаду?"
Чуковский со странной недоброй улыбкой ответил:
"Не беспокойтесь, попадёте!"
Евгений Шварц считал Юрия Тынянова удивительным человеком,“удивительнее своих книг”. О знакомстве с Тыняновым Шварц писал:
"Я познакомился с ним, когда он был здоров и счастливо влюблён в молодую женщину. С ней мимоходом, не придавая этому значения, разлучил его грубый парень Шкловский. И она горевала об этом до самой смерти, а вечный мальчик Тынянов попросту был убит. Это бывает, бывает. Юрий Николаевич был особенным, редким существом. Измена, даже мимолётная, случайная, от досады, имела для него такое значение, которое взрослому Шкловскому и не снилось".
Другая запись относится к их последней встрече:
"Когда я Юрия Николаевича видел в последний раз, он всё так же, по-прежнему походил на лицейский портрет Пушкина, был строен, как мальчик, но здоровье ушло навеки, безнадёжная болезнь победила, притупила победительный, праздничный блеск его ума, его единственного, трогательного собственного значения".
Ахматова так и не признала Есенина хорошим поэтом, и у неё существовал целый набор отрицательных суждений о его творчестве. Когда ей возражали, что у Есенина есть значительные удачи, и приводили соответствующие примеры, она спокойно отвечала:
"Да, вот мне так обычно говорят. Я начинаю читать и опять наталкиваюсь на очень плохие стихи".
Интересно,были ли случаи,чтобы Ахматова меняла свою точку зрения? Кстати,Пожалуйста,напомните кого она хвалила (Бродского?)
Из известных мне только Пастернак восторженно отзывался о всех соратниках - и о Маяковском, и о Есенине, и о других. Маяковский например презрительно отзывался о Мандельштаме(а тот Маяковского боготворил ), да в общем и о Есенине, Есенин Маяковского и за поэта-то не считал
Но касательно Есенина до некоторой степени Ахматова имхо права - кроме гениальных стихов последних 2-х лет почти всё остальное у него имхо никуда не годится. Тут логический парадокс - а откуда тогда взялись последние 2 года?
Сантехники тоже редко хорошо отзываются Друг о Друго(((
не будучи культурным,тем не менее не совсем с Вами согласен,Григорий
КОЛДУНЬЯ
Косы растрепаны, страшная, белая,
Бегает, бегает, резвая, смелая.
Темная ночь молчаливо пугается,
Шалями тучек луна закрывается.
Ветер-певун с завываньем кликуш
Мчится в лесную дремучую глушь.
Роща грозится еловыми пиками,
Прячутся совы с пугливыми криками.
Машет колдунья руками костлявыми.
Звезды моргают из туч над дубравами.
Серьгами змеи под космы привешены,
Кружится с вьюгою страшно и бешено.
Пляшет колдунья под звон сосняка.
С черною дрожью плывут облака.
‹1915›
написано в 20 лет (вообще,имхо 30-40- расцвет Поэтов ,а Есенину просто не дали расцвести полностью((( ).
Имхо,в этом почти наугад взятом стихотворении-ни одного непонятного,искусственного или редкого слова или оборота(чем так "радуют" Поэты,считающие себя гениями),потрясающий ритм ,я бы даже сказал, варварский драйв.
а что я знаю об Ахматовой,кроме ее фото и байки про "кто организовал вставание?",ничего... не мои стихи. А Есенин...
кроме гениальных стихов последних 2-х лет почти всё остальное у него имхо никуда не годится. Тут логический парадокс - а откуда тогда взялись последние 2 года?
Вы опять чрезмерно категоричны, Григорий....
Это вот, например, было раньше...
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым....
Не знаю - не напутал ли тут что-нибудь уважаемый Григорий? Мандельштам, боготворящий Маяковского? Маяковский, презирающий Мандельштама? Я лично этой проблематикой не занимался - а потому мне хотелось бы узнать, на чем основано это суждение.Просто чтобы быть в курсе дела.
О Мандельштаме, боготворящем Маяковского - совершенно точно. Кажется верно и о Маяковском, презрительно относящемся к Мандельштаму. Но ссылок не дам - давно читал, причём в 1-м так уверен, потому что помню целикм эпизод - кто-то(уже после, кажется смерти Маяковского о нём отозвался неуважительно(кажется, на каком-то диспуте) и Мандельштам пряо взорвaлся.
Владимировичу. Безусловно, это стихотворение гениально и одно из моих самых любимых. Может я немного сузил - но точно помню впечатление - отрезок прилегающий к 25 году - и всё остальное.
Вообще Мандельштам и Маяковский считались литературными антиподами. Я читал у кого-то рассказ о том, как они случайно встретились в продуктовом, кажется, магазине. Мандельштам холодно кивнул Маяковскому, Маяковский холодно кивнул Мандельштаму. Мандельштам купил какую-то мелочевку и удалился. После чего Маяковский, смакуя слова, произнес: "Россия, Лета, Лорелея. Кто еще мог бы так написать?" Вот примерно так. Но могу и ошибиться в деталях.Читал я все это, кажется, даже прямо здесь, в шахрунете - возможно, на чесспро.
Вот хорошая подборка о взаимоотношениях М-М: silverage.ru/lekmmajak/
Там приводится и цитата, на основании которой я говорил о "боготворении":
"Выступая вслед за Б.М. Эйхенбаумом (чей доклад мы уже цитировали в этой заметке) на собственном поэтическом вечере, состоявшемся 14 марта 1932 года, Мандельштам, как вспоминает очевидец, «минут тридцать пять (без преувеличения) говорил о том, что Эйхенбаум оскорбил Маяковского, что он не смел даже произносить его имени рядом с именами остальных (как нельзя, недопустимо сравнивать Есенина, Пастернака, Мандельштама с Пушкиным или Гете). Маяковский гигант, мы не достойны даже целовать его колени»."
Что касается Ахматовой, то она с большой теплотой отзывалась о поэзии Гумилева. Но Бродский цинично объяснял это лямурными, а не литературными причинами.Сам он к Гумилеву относился вполне пренебрежительно.
Кстати, скептическое отношение к Есенину было свойственно не только Ахматовой, но и другому известному акмеисту - Георгию Иванову.С его точки зрения, начинал Есенин с талантливых самобытных стихов, но для того, чтобы вполне состояться как поэту, ему необходимо было всерьез поработать над своей культуркой. Он же увлекся ролью глашатая сермяжной правды, "озорного повесы" и хулигана, и фактически прокутил свой талант.Мнение, конечно, спорное, и, возможно, после самоубийства Есенина Иванов его изменил.С резкой критикой позднего Есенина, кстати, выступил недавно и всем известный Быков.
1. Анна Андреевна Горенко (Ахматова). Известна:
замечательными стихами; принципиальным категорическим дистанцированием от большевистских игрищ, свершений и прочих занятий; бессребреничеством, равнодушием к привычным выгодам (деньгам и чинам); помощью пищевыми ресурсами окружающим в тяжелое для них время; почти полным отсутствием добрых чувств; наличем плохо понятого, но твердо принятого – из любви к славе и определенной красоте поз – кодекса чести (с уродливыми зияниями в нем, вызванными тем, что она плохо понимала, для чего он вообще нужен и какова его природа, да и не стремилась понимать – ей это было не нужно); изумительно ложным, бессердечным и неумным романтизмом; отвращением к большинству настоящих человеческих ценностей в реальной жизни; искусным отображением их же в литературе (не без сбоев, связанных с тем, что на деле она их не ощущала, а лишь принимала соответствующие позы в собственном воображении, увлеченная славой этих поз и в меру своего ограниченного их понимания); тяжелым тщеславием; соответствующей систематической ложью и позерством; смешными, но злокачественными попытками творить легенды о своих победах и подвигах; систематической клеветой на тех, в ком видела угрозу создаваемым ей легендам или подходящий материал для них; чванным и самодурным (по мелочам) обращением с теми своими доброхотными адъютантами, кто готов был таковое терпеть; нелюдским по омерзительности поведением по отношению к собственному сыну во время его последнего заключения; твердой порядочностью в большинстве дел, помимо вышеперечисленных; уверенностью в том, что она входит в число величайших русских поэтов XX века; уверенностью самих этих поэтов (кроме Цветаевой) в том, что это совершенно не так (как большого поэта ее всерьез никто из них, кроме Цветаевой, не принимал); исключительно высоким качеством стихов – и здесь круг замыкается.
2. Тамара Катаева. Известна терпимым и просвещенным христианством, любовью к поэзии, любовью к Цветаевой, но главным образом - ненавистничеством по отношению к Ахматовой (из-за большей части вышеперечисленного), иной раз доходящим до высокого самозабвенного кликушеств. Написала книгу «Анти-Ахматова» (несколько изданий в 2007 – 2008, с предисловием петербургского критика Виктора Топорова), где стремилась как можно ярче изобразить то, чем Ахматова вызывает ее ненависть. Примерно две трети ее утверждений – правда. Книга вызвала множество негодующих отзывов со стороны рыцарей отечественной культуры, как правило, очень пафосных и очень глупых (эта оценка относится не к рыцарям, а к отзывам): пафосных – потому, что по-другому не умеют, а глупых – потому, что авторы этих отзывов (об умных отзывах я тут не говорю, их очень мало) не знают, что возразить Катаевой по существу. Не знают же они этого потому, что, как уже упоминалось, на две трети инвективы Катаевой отвечают действительности, так что против них можно только глупости и выставить, а на оставшуюся треть инвективы Катаевой не анализируются должным образом по причине того, что ежели уже прибег к пафосным глупостям как главному приему, то дополнительно применять разумный анализ как-то и не к месту. "
Поражаюсь самому себе - я в своё время в полемике на чесспро сказал примерно то же: "обыкновенная баба", чем вызвал лютую ненависть Ма кса(так и оставшуюся с тех пор). При том что с интуицией у меня неважно и с фактологией я знаком по верхам. Но - это демонстрирует силу прямого и честного подхода по фактам и силу общих соображений.
При том что с интуицией у меня неважно и с фактологией я знаком по верхам. Но - это демонстрирует силу прямого и честного подхода по фактам и силу общих соображений.
), да в общем и о Есенине, Есенин Маяковского и за поэта-то не считал 
