Война- продолжение полити...
Спасибо за стихи. Задуматься заставляют. Прощелся по ссылке, в ВИКИ. Очень понятная и даже созвучная мысль: По собственным словам,[1] «рос юным фанатиком, беззаветно преданным коммунистическому строю».
И не такая же бескомпромисная:
Мы… чувствовали себя «смертниками», и нам было глубоко плевать, где нас убьют, в танковой атаке в родной бригаде или в стрелковом строю штрафного батальона.
Как-то услышал, что каждый раненый после госпиталя стремился попасть в свою часть (оказывается старожилов реже использовали как пушечное мясо).
Война, наверное и тем страшна,
что неподвластна нам она,
ведь силой страшной правоты
доводит всех до слепоты.
И называем войны мы,-
Отчизны грозные сыны-
словами страшно лучшими:
Великая, Отечественная,
Гражданская, локальная,
не каждая война для нас
становится опальная.
Прошу простить за рифму (ниже начало стиха со стихи.ру)
Фи я23 Призыв по Розенталю
Мыкола Инфолиократ
Всем! Всем! Всем!
Землю делящим неистово:
Фашистам, коммунистам, террористам!
Разрешите, Б(ольшие) люди-ЛеДи, докричаться:
Берегите жизнь! Цивилизацию!
Весь мир един, но люди стали,
как Сталин-Гитлер всё топтать.
Пусть каждый спросит: чего ради
себе погибель приближать?
Война вторая мировая
60 лет назад- словно вчера-
завершилась. Всем вновь угрожает,
как своим палачам Розенталь. (Умер вчера.)...
Когда мне было столько лет, я, знаешь,
хотела очень броситься под поезд.
Не бросилась, поскольку до деревни
Дорог железных нам не провели.
Сквозь слезы изучала я в кровати
Рисунок тонких трещин потолочных,
И узнавала, что такое ревность
И прочие обычаи земли.
Когда мне было столько лет, я тоже
Однажды прямо в Автово сбежала,
И ехала в метро, расправив спину,
Прекрасно, удивительно одна.
Потом бродила в незнакомых липах,
Сбивала кожу новеньких сандалий,
А воздух пах апрелем, прелым пивом,
Влюбленным светом, ждущим дотемна.
Когда мне было - правда, это было,
Что возраст начинался с единицы,
Что правое колено было бурым
От ссадин, от кровавых синяков,
Тогда мне, помню, было так хреново,
Тогда, я знаю, было так чудесно,
От запаха обид и свежих булок
С укропом, сыром, свежим чесноком.
...........................................
.......................................
Я помню запах курицы и хлеба,
Война и мир, показ ночной и тайный.
Французский дух, гусарский тонкий ментик,
А завтра нужно встать уже к шести.
Ты хочешь спать, Андрей лежит под дубом,
На выпуклом экране титры тают.
Ты веришь, ты спасешь его от смерти,
Тебе осталось только подрасти.
====================================
Мир-капкан,от которого лучше бежать.
Лучше с милой всю жизнь на лужайке лежать,
Пламя скорби гаси утешительной влагой.
Ветру смерти не дай себя с прахом смешать.
За любовь к тебе пусть все осудят вокруг,
Мне всегда с неваждами спорить,поверь,недосуг.
Лишь мужей исцеляет любовный напиток,
А ханжам он приносит жестокий недуг.
ЛИЛИТ
Я умер. Яворы и ставни
горячий теребил Эол
вдоль пыльной улицы. Я шел,
и фавны шли, и в каждом фавне
я мнил, что Пана узнаю:
«Добро, я, кажется, в раю».
От солнца заслонясь, сверкая
подмышкой рыжею, в дверях
вдруг встала девочка нагая
с речною лилией в кудрях,
стройна, как женщина, и нежно
цвели сосцы — и вспомнил я
весну земного бытия,
когда из-за ольхи прибрежной
я близко-близко видеть мог,
как дочка мельника меньшая
шла из воды, вся золотая,
с бородкой мокрой между ног.
И вот теперь, в том самом фраке,
в котором был вчера убит,
с усмешкой хищною гуляки
я подошел к моей Лилит.
Через плечо зеленым глазом
она взглянула — а на мне
одежды вспыхнули и разом
испепелились.
В глубине
был греческий диван мохнатый,
вино на столике, гранаты
и в вольной росписи стена.
Двумя холодными перстами
по-детски взяв меня за пламя:
«Сюда»,— промолвила она.
Без принужденья, без усилья,
лишь с медленностью озорной,
она раздвинула, как крылья,
свои коленки предо мной.
И обольстителен и весел
был запрокинувшийся лик,
и яростным ударом чресел
я в незабытую проник.
Змея в змее, сосуд в сосуде,
к ней пригнанный, я в ней скользил,
уже восторг в растущем зуде
неописуемый сквозил, —
как вдруг она легко рванулась
отпрянула, и ноги сжав,
вуаль какую-то подняв,
в нее по бедра завернулась,
и полон сил, на полпути
к блаженству, я ни с чем остался
и ринулся и зашатался
от ветра странного. «Впусти»,—
и крикнул, с ужасом заметя,
что вновь на улице стою,
и мерзко блеющие дети
глядят на булаву мою.
«Впусти»,— и козлоногий, рыжий
народ все множился. «Впусти же,
иначе я с ума сойду!»
Молчала дверь. И перед всеми
мучительно я пролил семя
и понял вдруг, что я в аду.
Я люблю, когда коченеет
И разжаться готова рука,
И холодное небо бледнеет
За сутулой спиной игрока.
Вечер, вечер, как радостна вечность,
Немота проигравших сердец,
Потрясающая беспечность
Голосов, говорящих: конец.
Поразительной тленностью полны
Розовеют святые тела,
Сквозь холодные, быстрые волны
Отвращенья, забвенья и зла.
Где они, эти лунные братья,
Что когда-то гуляли по ней?
Но над ними сомкнулись объятья
Золотых привидений и фей.
Улыбается тело тщедушно,
И на козырь надеется смерд.
Но уносит свой выигрыш душу
Передернуть сумевшая смерть.
Я помню весну… Это был выходной
По случаю Первого мая.
Нечаянно я у гражданки одной
Бумажник попятил в трамвае.
Как будто во сне, соскользнула рука
От тряски на рельсовом стыке.
И я не нарочно, неведомо как,
Лопатник у тёти заныкал.
.
В бумажнике был профсоюзный билет
На имя Козловой Терезы,
Какого-то фраера фотопортрет
И сорок копеек железом.
А город нарядный укутан в кумач,
Повсюду весёлые лица,
И только лишь тётеньки жалобный плач
С тех пор мне не может забыться.
.
«О, горе мне, горе!» – рыдала она,
Довольно густым баритоном.
И эхо ей вторило грустно со дна
Пустого в горошек бидона.
Огромные слёзы катились из глаз,
Душил астматический кашель…
Я к ней обратился: «Простите, у Вас
Чего-то упало, мамаша!»
.
Из воздуха ловким движеньем извлёк
И ей протянул на ладони
Протёртый до дырок её кошелёк.
И спрыгнул с подножки вагона.
Я шёл вдоль по улице. Было тепло.
И солнце светило, как летом.
Смотрело с улыбкой Генсека ебло
С огромных парадных портретов.
Я и сам не понимаю - как меня сей жребий миновал?
Может, я, а не Сергей Минаев был убит под Клином наповал.
Может, не его, меня зарыли после боя - в выжженном селе,
но из списков вычеркнуть забыли - и живу, живу я на земле.
И, щемящей памятью влекомый в годы те, где все гремит война,
я стою у насыпи знакомой, у могилы, где схоронен я...
Гонимая ветрами,
Душа над облаками,
Плененная планетой,
Туманами одетой,
Водою отраженной,
Кострами опаленной,
Предстанет перед Ним.
Кто любит, тот любим...
Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.
Я тащил на усталой спине свой единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали слова.
И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.
И разжег я костер на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивленно и тихо горел...
А потом зашагал я опять среди черных полей.
Нет креста за спиной...
Даже в ссылке некогда скучать:
Протекали дни в трудах-работах.
После важных дел у Ильича
Наступал закономерный отдых.
Мысль свою чеканя и граня
Ленин в шахматах играл толково:
Кржижановскому давал коня,
Без ладьи обыгрывал Старкова!
В развалинах мерцает огонек,
Там кто-то жив, зажав огонь зубами.
И нет войны, и мы идем из бани,
И мир пригож, и путь мой так далек!..
И пахнет от меня за три версты
Живым куском хозяйственного мыла,
И чистая над нами реет сила -
Фланель чиста и волосы чисты!
И я одета в чистый балахон,
И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу почти что засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И серебрится банный узелок
С тряпьем. И серебрится мирозданье.
И нет войны, и мы идем из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далек!..
И мы в трамвай не сядем ни за что -
Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!
И мир пригож, и путь мой так далек,
И бедным быть для жизни не опасно,
И, господи, как страшно и прекрасно
В развалинах мерцает огонек.
Привычка жить в тисках
животного инстинкта,
Кошмары созерцать
и полнить вымена,
Рождаться и рождать
из фосфора и цинка -
Чтоб не кончалась плоть
и длились времена.
Привычка тосковать
и выть от одиночеств,
Вынюхивая след
себе подобных стад, -
Чтоб тосковать и выть
в ярме имен и отчеств,
И плуг любви тащить
с восхода на закат.
Привычка нянчить свет,
чья узкая полоска
Сквозь мрак сочится к нам,
как божье мумие, -
Чтоб лепестки огня
над столбиками воска
Очеловечили скотину и зверье
