Морозов конечно даже близко не был светилом. Вся продукция этого алкоголика - бессмысленный трёп о Шекспире. Таких в мире сотни, если не тысячи. Если бы ему за его испражнения платили хотя бы копейку - даже это было бы перебор. А ему платили не копейки.
Считается, что последними словами Вильгельма Оранского, прозванного Молчаливым, первого стадтхаудера протестантских Голландии и Зеландии, застреленного идеалистом-католиком Бальтазаром Жераром, известным также как Франс Гюйон, 10 июля 1584 года от Р.Х., были «О Боже, сжалься над моей душой… Сжалься над этим бедным человеком... Пусть его не наказывают слишком сурово...».
Поэтому, после короткого разбирательства (при массе свидетелей и чистосердечном признании убийцы рассусоливать нужды не было), как сказано в судебном отчете, «Вынесен был советниками сему Бальтазару приговор и определено предварительное наказание. Доставленный в подсобное помещение университета, сперва был он подвешен на дыбе и бит плетью с медными крючьми так, что кожа слезла со спины и бедер. Затем раны его были смазаны медом пополам с солью и был приведен козел, дабы слизывать смесь своим шершавым языком, однако козел отказался касаться тела осужденного. После этого один день мэтр Мишель Фуко, хирург, по приказу магистрата лечил его, чтобы не позволить избежать свершения справедливого приговора, но и при лечении был он, Бальтазар, спутан, как мяч, руками и ногами назад, к спине, чтобы не мог он заснуть. В течение следующих дней висел он на дыбе, к каждому же из больших пальцев рук и ног был подвязан вес в 300 фунтов, снимаемый раз в два часа на полчаса. Раз в шесть часов его снимали с дыбы. На седьмой день, обув в башмаки из хорошо смазанной собачьей кожи, его поместили перед жаровней, чтобы кожа стягивалась, дробя нежные косточки ног. Когда ботинки были сняты, кожа с ног, наполовину прожареная, отставала сама собой. Затем серой прижигали ему подмышки, а покончив с этим, облекли его в холщовую сорочку, вымоченную в спирте. Наконец, поливали его кипящим салом, начиная с уже обожженных мест, а ногти с рук и с ног срывали специальными щипцами. Затем, за день до исполнения приговора, вновь поручили мэтру Мишелю Фуко лечить его так, чтобы мог он быть хотя бы сколько-то бодр. Достойно удивления, но сей Бальтазар во все дни пребывания в темнице оставался спокойным и, приходя в сознание, находил отвагу тихим голосом шутить с присутствующими и молиться за себя и всех, бывших с ним рядом».
Ровно две недели спустя после преступления и через десять дней по вынесении приговора, 24 июля, состоялась казнь.
«Выведя на помост, - записал в тот день в своем дневнике очевидец, дипломат Ханс Кевенхюллер, - Бальтазара привязали к тростниковому стволу, и палачи стреляли в него из пистолета частыми выстрелами, дробью, но так, чтобы не убить. Затем его полностью раздели, спустив до самых ступней панталоны. Один из палачей что есть силы зажал между двумя раскаленными пластинами железа его правую руку, жег ее и палил, так что на площади не было никого, кто мог бы терпеть ужасную вонь горящего мяса. Затем оба палача раскаленными щипцами трижды рвали куски из его груди, рук, ног, бедер, икр, и везде отовсюду, где было хоть немного мяса, которое бы можно было вырвать этими раскаленными щипцами или клещами. Проделав это, его растянули на скамье и отрезали мужской орган и гениталии, и, надрезав грудь, постепенно, мало-помалу, вытягивали кишки, печень и легкие и, вырвав сердце, которое все еще билось, хлестали им его по лицу. К чести его, Бальтазар все это время, сперва во всеуслышание, под конец тихим голосом молился, не выдавая криком страданий. Когда же наконец впал он в забытье и уже не приходил в себя, отрубив голову, тело разрубили на четырежды четыре части, которые были брошены у четырех главных ворот города, а голова, насаженная на пику, была оставлена у дверей университета, где чуть ранее он сидел в заключении, однако немногим позже была оттуда втайне снята (...) Многие на площади в течение всей казни, а потом и многие в магистрате, куда я зашел по некоторым важным делам, сокрушались, что наказание, назначенное преступнику, оказалось столь мягким и снисходительным, хотя и признавали в один голос, что нельзя было не уважить милосердную волю покойного принца, перед смертью, как всем ведомо, просившего во имя Господа не проявлять к своему убийце излишней суровости...».
Похоже, этот Керр лопал нипадеццки...
А Генералиссимус был в хорошем расположении юмора
«Керр говорит, что во время одного из приемов — это было уже в 4 часа утра — Генералиссимус Сталин обещал дать ему, Керру, звание князя и княжество на Кавказе. При этом Генералиссимус Сталин заметил, что к лицу Керра очень пойдет корона.
President Benjamin Harrison and his wife Caroline were the first to live in an electrified White House, but electricity was so new at the time that the couple refused to touch the light switches for fear of electric shock. The White House staff was in charge of turning the lights on and off.
1891 год, между прочим, а президент США всё ещё шарахается от электрического шайтана.
Русские цари стали пользоваться плодами прогресса раньше:
Прежде чем разрешить установку электрических лампочек в кабинете царя, царская охрана решила проверить это полезное изобретение на себе. Поэтому первым пользователем новинки стал начальник охраны: в его квартире появились 25 лампочек. 29 декабря 1883 года его квартиру посетил Александр III. Найдя освещение комфортным, а здоровье своего телохранителя не пошатнувшимся, император распорядился установить электрические лампочки в своем рабочем кабинете Гатчинского дворца. И осенью 1884 года на рабочем столе Александра III появились две электрические лампы
Что-то вся эта история очень похожа на занимательное вранье. Что это за гей-активисты, которые не знают о положении геев в СССР? Что это за кгбэшник, скрывающий от начальства достаточно важную информацию о деятельности тов.Капитонова? Что это за общественные туалеты, где можно прочесть на стенах телефоны находящихся в поиске геев? Все это как-то неправдоподобно, товарищи.
И вы видели, Григорий, на стенах московских общественных туалетов какие-то телефоны и адреса? Мне те мои товарищи, с которыми меня объединяла когда-то любовь к портвейну, рассказывали о куда более изящном решении геев этой проблемы с "контактами": они собирались в сквере у Большого театра. Сама эта близость Большого должна была объяснять и то, почему там образовалось скопление народа, и то, почему этот народ выглядел как-то чересчур элегантно.
Погодите, но она же явно не из гей-тусовки. Насчет телефонов в общественных туалетах она просто пересказывала слухи, которые тогда про гомосексуалистов могли ходить любые
Если бы подобное было сказано про нашу провинцию, то я бы однозначно сказал натуральное вранье
Ибо в наших общественных туалетах если что и было, так любовно оторванные и примазанные к стенке заголовки из Правды типа "В Закрома Родины" или "Пятилетку - досрочно!"
Но Москва, Большой театр...
В общем я был лучшего мнения о товарище Капитонове
А почему немецкие гей-активисты имеют настолько смутные представления о советских реалиях? Это же не американцы - у них под боком ГДР. В том-то и дело, что весь рассказ напоминает художественную обработку разнообразных слухов - с проколами вроде "лимузина" и ни о чем не ведающем кгбэшнике, которые автор поскорей пытается заштопать первым попавшимся "объяснением".
Но зачем бы выдумывать эту историю? Для клеветы на СССР? Но тут нет никакой клеветы.
К тому же в истории присутствует как минимум бывший муж со знаменитыми штанами, это еще с ним надо договариваться, чтоб не оспаривал историю. Для чего всё это надо?
Между прочим, в ГДР гомосексуализм легализовали в 1968 году, на год раньше, чем в ФРГ, а применять знаменитый параграф 175 перестали с 1957 года (а в ФРГ при Аденауэре было около 100 тысяч уголовных дел против гомосексуалистов).
Так что это восточно-немецкие геи должны были узнавать о западных ужасах, а не наоборот
Видимо, есть у этой истории какая-то правдивая основа. Но автор, очевидно, так часто рассказывала ее в разнообразных компаниях, что она обросла такими подробностями, которые вызывают смех у аудитории, но не вполне соответствуют тому, что было на самом деле. Правда, никаких доказательств этой гипотезы у меня нет, но таким рассказчикам обычно бывает свойственно идти навстречу ожиданиям своей аудитории.
Объяснение начальника Первомайского районного отдела НКВД Я.В.Зислина на имя заместителя начальника отдела кадров УНКВД по Одесской области Бенде – почему я потерял хватку, 29.01.1938 г.
«Во время работы и в разгар работы по тройке, когда под моим руководством, как начальника опергруппы (руководил 21 районом), наносили удары не сотням, а тысячам врагов, у меня создалось такое положение, что в течение 1,5 месяцев лежала при смерти жена и крохотный ребёнок. Однако я не посчитался с семьёй, работы не оставил, и создалось такое положение, что я оставил их одних, совершенно беспомощных, так как я сознавал, что долг перед партией выше всего, я ни перед чем не останавливался, и у меня не было даже возможности побеспокоиться об их судьбе, не было кому меня подменить, и я, с болью в душе, оставлял при смерти семью и не колебался ни на одну йоту, выполнял свой долг коммуниста-чекиста.
Во время разгара работы тройки я заболел дизентерией (кровавый понос), проболел 2 недели, но работу не оставил ни на одну минуту. Больной, разбитый, но работал.Ни одной тройки я не пропустил. Были случаи, когда я в полуобморочном состоянии докладывал дела и доводил их до конца, а только потом падал в обморок. Здоровье моё безостановочным трудом потеряно, но неделя-две отпуска привели бы меня в прежнее, боевое состояние».
В Ростове с Севским вспоминали Юру Саблина — большевистского главковерха, который не расстрелял ни одного человека и ел в неограниченном количестве шоколадные конфеты. Этот мальчишка, действительно, колоритная фигура нашей дурацкой эпохи. Помню его в Москве в первые дни революции, юнкером. Тогда не было еще никакой левизны, а только слишком рьяное устремление за маленькими актрисочками, вроде Жени Гославской, Шуры Робэн и т.д., и т.д. <...> Настоящею причиною Юрочкина полевения едва ли не была Робэн. Погибал по ней Юрочка (она действительно хорошенькая, и была модна сверх меры: юбка шириной с Царь-Колокол, сапожки высотою чуть ли не до носу и т.д.), а она ему натянула нос. И разочарованный любовник пошел искать утешения в разрушительных теориях.
Уже в сентябре он выступил в Петербурге на демократическом представлении в Александринке с кровожадными речами, а в дни октябрьского восстания оказался московским Катилиной. <...> Подвиги Юрочки в октябрьские дни извергли его из лона московской богемы, которая в те поры пылала контрреволюционным гневом, жаждала реакции и молила о возвращении еще год назад ненавистной монархии. Однажды был случай, когда Юрочка, войдя к «Бому», поклонился знаменитому угловому столику, где всегда заседали писатели, актеры и т.д. — и никто ему не ответил на поклон. А сидели там: Матусевич, Пессимист, Аминадо, Койранский, Зайцев и кто-то из дам.
Извержение из лона богемы окончательно отдалило Юрочку от Робэн и, с горя, он направился на поля битвы — добывать славу. «Иль на щите, иль со щитом!»
Сначала — поход на Дон. Надо отдать справедливость, здесь Юрочка вел себя порядочно; на его совести нет ни одного расстрела, ни одного зверства; он только читал стихи, ел шоколад и норовил не терять личные знакомства с «буржуями», которым нередко помогал. <...> После Дона — поход на германцев. Но тут Юрию Владимировичу не повезло. Романтически решив дать немцам бой под Полтавой, Юрочка двинулся навстречу им с огромною толпою всякой сволочи. И, подлинно, «было дело под Полтавой»: после первой же артиллерийской очереди Юрочкина армада брызнула так, что опомнилась только за Белгородом. Сам Юрочка отнесся к такому результату довольно юмористически; помню, встретив его в Москве, я привел его в полный восторг вопросом:
— Что, Бонапарте, вы, кажется, начали прямо с Ватерлоо?
В другой раз один журналист осведомился, правда ли, что он в бою под Полтавой потерял двести пятьдесят семь пулеметов?
— Клевета буржуазной печати! — ответил Юрочка. — Не двести пятьдесят семь, а двести семьдесят пять!
Находился он в это время в опале у Кремля и весьма фрондировал, нарочно подчеркивая свое милосердие к белогвардейцам, предрекал Коммунии скорую гибель и настойчиво требовал продолжения войны с немцами до победного конца. Особенно ему хотелось нагрянуть на Финляндию. На митингах он уверял, что причиной этой пылкой воли является гр. Маннергейм — «мучитель Красной Финляндии», но в действительности, кажется, больше всего хотелось ему покорить под ноги финнов потому, что Робэн в это время бежала в Гельсингфорс.
Помню, тогда я с ним встретился <...>. В дальнейшем я, впрочем, стремился избегать этих встреч, но от сплетника Равича, шнырявшего везде и всюду, довольно подробно знал, «как живет и работает Юрий Владимирович Каталина». Жизнь была безобразная, а работа одна: сломя голову носиться на автомобиле, ежедневно сшибая по «дежурной старушке». Ухаживал он тогда за Татьяной Павловой; Таня соответствовала: во-первых, она тогда собиралась бежать на Юг, и ей нужна была заручка, чтобы вывезти драгоценности, а во-вторых, — «са fait tant de plaisir et coûte si peu» [«это приносит столько удовольствия и стоит так дешево»].
Кроме того, устраивал какие-то афинские вечера, с выпивоном и кокаином, на которые собиралась компания аховая: махровое комиссарье, до знаменитого сотрудника Дзержинского — Делафара (этот Делафар носил космы до плеч, бархатную куртку, писал стихи и уверял, будто бы он — французский маркиз, потомок крестоносцев; полагаю, что крестоносцем он был наоборот: те — шли в Палестину, а он — вышел из Палестины) включительно — с одной стороны, а с другой — девчонки от «Бома», маленькие артисточки кино и миниатюр, консерватории и т.п., «Мими и Мюзетты» московской богемы. <...> Во время дурацкого восстания левых эс-эров Саблин оказался единственным умным человеком среди этого ослиного табуна.
А именно, когда повстанцы взяли в плен Дзержинского, он настаивал, чтоб этого мерзавца немедленно повесить, и указывал для сей цели на весьма уютную акацию во дворе Покровских казарм. Болваны его не послушали, посадили Дзержинского в казарму под охраной матросов, а через два часа Дзержинский, распропагандировав своих сторожей, ударил повстанцам в тыл".
«Сидят три приятеля: некий революционер Саблин, награждённый орденом Красного Знамени № 5, Владимир Маяковский и Велимир Хлебников. Каждый говорит о себе. Саблин: „Таких, как я, в стране — пять!“. Маяковский: „Таких, как я, — один!“. Хлебников: „Таких, как я, — вообще нет!“»
Вроде, раньше утверждали, что в тот момент, когда Дзержинский попал в плен к эсерам, решающую поддержку большевикам оказали латышские стрелки. А Амфитеатров пишет, что Дзержинский сам справился, переманив с помощью красноречия на свою сторону тех, в чьем плену он находился. Я, конечно, историю и в школе, и в вузе изучал не очень прилежно, но мне вспоминается такая цепочка событий: Дзержинский едет арестовывать эсеров, сам попадает под арест, Ленин кидается к командиру стрелков, тот, поразмыслив, решает поддержать большевиков - и революция, едва не завершившаяся в самом начале, все-таки продолжает свое победоносное шествие. Но я, конечно, мог что-то забыть или перепутать.
Кто-то из главарей мятежников, пробегая мимо помещения, куда после начала обстрела были переведены арестованные, крикнул:
— Расстрелять!
Поповцы, охранявшие Дзержинского, Лациса и других большевиков, схватились за винтовки и повернули дула против того, кто отдал эту команду. Прислушиваясь к словам Дзержинского, рядовые бойцы отряда Попова все отчетливее понимали, в какую подлую, бесчестную авантюру их втянули. Они продолжали охранять Феликса Эдмундовича, охраняли еще тщательнее, чем вначале, но теперь уже охраняли его от собственных главарей, взяв на себя заботу о его безопасности.
К полудню сопротивление мятежников было окончательно сломлено. Последние группы складывали оружие. Во двор особняка ворвался патруль красноармейцев. Навстречу вышли Дзержинский, Лацис, Смидович и другие большевики, ведя за собою собственных сторожей, добровольно сдавшихся своим пленным. Мятеж левых эсеров был ликвидирован.
Похоже, попал под раздачу в 1939. В 1941 - простой рядовой особого отряда войск НКВД (это из начальников райотдела).
Интересный персонаж. Написано, что в РККА - с 1917 года (с 14 лет!), но участие в Гражданской войне не написано. Подозреваю, что паренек был на побегушках у Одесской ЧК.
1917-18, 1920-39, 41
В 19-м году, наверное, обучался где-то, а в 1939 был то ли разжалован, то ли вообще посажен, а в 1941 выпущен рядовым воевать. Но выслужился из рядовых до капитанов.
Странно, что НКВД и РККА смешаны, не мог же он одновременно быть и там, и там.
