На время(надеюсь, будут дополнения) прощаемся с Левитанским. У меня были другие планы(Багрицкий; почему-то в поэзии у меня всё евреи и полуевреи ; кровь наверное ), но ввиду последний событий - Юнна. У неё видимо старческий маразм, и она сделала несколько очень глупых и очень скандальных заявлений. Старость не радость Но. У неё есть несколько таких стихов, за которые она(для меня, по крайней мере) - великий поэт. Эти стихи важны. А её заявления не важны - как мракобесие и антисемитизм у Матюшина.
Беру, опять таки, в основном(а может и только) у Маши Школьниковой poetrylibrary.ru/stixiya/moric.html
Я не владею испанским, немецким, французским.
Мой кругозор остается достаточно узким -
Только любовь, только воздух и суша, и море,
Только цветы и деревья в моем кругозоре.
Я не владею английским, турецким и шведским.
Мой кругозор остается достаточно детским -
Только летучие радости, жгучее горе,
Только надежды и страхи в моем кругозоре.
Греческим я не владею, латынью, санскритом.
Мой кругозор допотопен, как прялка с корытом -
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна
В мой кругозор проникают и дышат просторно.
Я не владею морским, деревенским, спортивным.
Мой кругозор остается почти примитивным -
Только мое и твое сокровенное дело,
Чтобы земля с человечеством вечно летела.
Только любовь, только воздух, и суша, и море,
Только надежда и страхи в моем кругозоре.
В мой кругозор проникают и дышат просторно
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна.
Мне некогда ждать - я могла умереть,
Идеями светлыми крест подпереть,
Золой упорхнуть из трубы дымовой.
Кровавые розы войны мировой
Цветут над моей головой.
Мне некогда ждать - я сто раз сожжена,
Сто раз задохнулась, всплывая со дна,
Сто раз распахнула курган моровой.
Кровавые розы войны мировой
Цветут над моей головой.
Мне некогда ждать - ведь покуда живешь,
Летящая бомба, ползущая вошь
Летят и ползут на твой запах живой.
Кровавые розы войны мировой
Цветут над моей головой.
Давай же обнимемся, как жернова
На мельнице в нежную ночь рождества,
Погасим сознанье и выйдем на свет
На целую тысячу лет,
Где розы небесные над головой
В лазури цветут вековой,-
Ясней не скажу - тут неясности нет.
1979
Это 3-е гениальное стихотворение, оставшееся в моей памяти. Может есть у неё и другие того же уровня. Пойду по списку - увидим
Как я - горбонос, длинноглаз -
Пришел голубой водолаз
Из моря, из горького неба.
И я угадала: родной!
Мы оба - из бездны одной,
Там ловят форель по одной
И всех - на приманку из хлеба.
У груды атласных досок
Мы рядом легли на песок,
И тень откидная косила.
Финляндия слева была.
И низко над нами плыла
Бессмертия чистая сила.
Один можжевеловый куст
Расцвел. Я услышала хруст.
Я только подумала: с неба?
И вдруг увидала сама,
Как мама сходила с холма,
Холодная, словно из снега.
Я буду еще умирать,
Простынку в комок собирать,
Навеки себя покидая.
Угла не имела, котла,
Здоровья, такого тепла
Блаженного - не от огня.
Но мама какая была у меня!
Красивая и молодая!
Когда отхлынет кровь и выпрямится рот
И с птицей укреплю пронзительное сходство,
Тогда моя душа, мой маленький народ,
Забывший ради песен скотоводство,
Торговлю, земледелие, литье
И бортничество, пахнущее воском,
Пойдет к себе, возьмется за свое -
Щегленком петь по зимним перекресткам!
И пой как хочешь. Выбирай мотив.
Судьба - она останется судьбою.
Поэты, очи долу опустив,
Свободно видят вдаль перед собою -
Всем существом, как делает слепой.
Не озирайся! Не ищи огласки!
Минуйте нас и барский гнев и ласки,
Судьба - она останется судьбой.
Ни у кого не спрашивай: - Когда?-
Никто не знает, как длинна дорога
От первого двустишья до второго,
Тем более - до страшного суда.
Ни у кого не спрашивай: - Куда?-
Куда лететь, чтоб вовремя и к месту?
Природа крылья вычеркнет в отместку
За признаки отсутствия стыда.
Все хорошо. Так будь самим собой!
Все хорошо. И нас не убывает.
Судьба - она останется судьбой.
Все хорошо. И лучше не бывает.
В том городе мне было двадцать лет.
Там снег лежал с краев, а грязь - в середке.
Мы на отшибе жили. Жидкий свет
Сочился в окна. Веял день короткий.
И жил сверчок у нас в перегородке,
И пел жучок всего один куплет
О том, что в море невозможен след,
А все же чудно плыть хотя бы в лодке.
Была зима. Картошку на обед
Варили к атлантической селедке
И в три часа включали верхний свет.
В пятиугольной комнате громадной,
Прохладной, словно церковь, и пустой,
От синих стен сквозило нищетой,
Но эта нищета была нарядной
По-своему: древесной чистотой,
Тарелкой древней, глиной шоколадной,
Чернильницей с грустившей Ариадной
Над медной нитью, как над золотой.
И при разделе от квартиры той
Достались мне Державин, том шестой,
И ужас перед суетностью жадной.
Я там жила недолго, но тогда,
Когда была настолько молода,
Что кожа лба казалась голубою,
Душа была прозрачна, как вода,
Прозрачна и прохладна, как вода,
И стать могла нечаянно любою.
Но то, что привело меня сюда,
Не обнищало светом и любовью.
И одного усилья над собою
Достаточно бывает иногда,
Чтоб чудно просветлеть и над собою
Увидеть, как прекрасна та звезда,
Как все-таки прекрасна та звезда,
Которая сгорит с моей судьбою.
Страна вагонная, вагонное терпенье,
вагонная поэзия и пенье,
вагонное родство и воровство,
ходьба враскачку, сплетни, анекдоты,
впадая в спячку, забываешь - кто ты,
вагонный груз, людское вещество,
тебя везут, жара, обходчик в майке
гремит ключом, завинчивая гайки,
тебя везут, мороз, окно во льду,
и непроглядно - кто там в белой стуже
гремит ключом, затягивая туже
все те же гайки... Втянутый в езду,
в ее крутые яйца и галеты,
в ее пейзажи - забываешь, где ты,
и вдруг осатанелый проводник
кулачным стуком, окриком за дверью,
тоску и радость выдыхая зверью,
велит содрать постель!.. И в тот же миг,
о верхнюю башкой ударясь полку,
себя находишь - как в стогу иголку,
и молишься, о Боже, помоги
переступить зиянье в две ладони,
когда застынет поезд на перроне
и страшные в глазах пойдут круги.
1987
Стих слабый, как и все последние тут, в общем, поставлен ради последнего четверостишия. Очень ...
Там цвел миндаль. Сквозило море
Меж кровель, выступов, перил.
И жизни плавали в просторе,
И чей-то шепот говорил
Об этом. Нежно пахло летом,
Небесной влагой, огурцом.
Душа, стесненная скелетом,
Такое делала с лицом,
Что облик становился ликом
Судьбы. Торчали из резьбы
Черты в изломе полудиком:
Жаровней - глаз, скула - калмыком,
И сушь растресканной губы.
Над миндалем Бахчисарая,
Где скифы жарили форель,
Носилось время, пожирая
Аквамариновый апрель,
Меня с тобой, и всех со всеми,
Со всех сторон, с нутра, извне.
Всепожирающее время,
Неумирающее время
Вертело вертел на огне.
Но мне еще светила младость -
Послаще славы эта радость,
Крупней бессмертия вдвойне.
Пускай случится что угодно,-
Я счастлива была, свободна,
Любима, счастлива, свободна,
Со всеми и наедине!
Ходила в том, что так немодно,
Но жертвенно и благородно
Щадило время дух во мне.
А если тело ленится пахать
И, как младенец сытый, бьет баклуши,-
Душе придется с голоду сдыхать,
Отбросы жрать, другие грабить души.
Вот почему я не хожу в ряды,
Где барствует высокое паренье,
Осанка для заоблачной езды,
Ухоженное ленью оперенье.
Ведь если тело ленится пахать
И, как младенец сытый, бьет баклуши,-
Душе придется с голоду сдыхать,
Отбросы жрать, другие грабить души.
Вот почему я не сижу в кругу,
Где пустозвонство барствует в обнимку
С отвагой лживой, наводя тоску
Своей готовностью нырнуть в любую дымку.
Ведь если тело ленится пахать
И, как младенец сытый, бьет баклуши,-
Душе придется с голоду сдыхать,
Отбросы жрать, другие грабить души.
Вот почему я не лечу на свет,
Пылающий в очах нечистой силы,
С ума сводящей свистом праздных лет,
Ленивой, праздной пряностью могилы.
Ведь если тело ленится пахать
И, как младенец сытый, бьет баклуши,-
Душе придется с голоду сдыхать,
Отбросы жрать, другие грабить души.
До встречи! В тех прозрачных облаках,
Где в валенках летают и в галошах,
Зимой - в пальто, а летом - в пиджаках,
Травой и незабудками заросших.
До встречи! На ветвях среди небес,
Где, выхолостив память как подстрочник,
Мы все узнаем настоящий вес
Того, что нам сгибало позвоночник
И было телом - вьючным, ломовым"
В огне горящим, тонущим, дрожащим,
Рожающим, сияющим, живым,
Рабом души, собой не дорожащим!
Ведь если тело ленится пахать
И, как младенец сытый, бьет баклуши,-
Душе придется с голоду сдыхать,
Отбросы жрать, другие грабить души.
Привычка жить в тисках
животного инстинкта,
Кошмары созерцать
и полнить вымена,
Рождаться и рождать
из фосфора и цинка -
Чтоб не кончалась плоть
и длились времена.
Привычка тосковать
и выть от одиночеств,
Вынюхивая след
себе подобных стад, -
Чтоб тосковать и выть
в ярме имен и отчеств,
И плуг любви тащить
с восхода на закат.
Привычка нянчить свет,
чья узкая полоска
Сквозь мрак сочится к нам,
как божье мумие, -
Чтоб лепестки огня
над столбиками воска
Очеловечили скотину и зверье.
Девочка, не жалуйся на скуку.
Мальчик, обрати ее вниманье -
Что за существа парят в тумане,
К тайному прислушиваясь звуку?
Эти переливчатые тени
Воздухом питаются, росою,
Лепестками розы и сирени,
Ярко увядающей красою.
Вот где собираются фиалки,
Лип и одуванчиков пушинки,
Ряска и прохладные кувшинки
Из садов, где плавают русалки.
Вот где мы однажды вечно будем,
Будем вечно жить, не умирая,
Как душа, мерцающая людям,
Чьи тела возьмет земля сырая.
Наши переливчатые тени
Тоже будут воздухом питаться,
Лепестками розы и сирени
И в тумане осенью сплетаться,
К дальнему прислушиваясь пенью,
Узнавая сладкий голос жизни,
Детский хор тоски по вдохновенью,
Древний хор любви к земной отчизне!.
Девочка, не жалуйся на скуку,
Мальчик, обрати ее вниманье -
Что за существа парят в тумане,
К тайному прислушиваясь звуку?
Девочка, не жалуйся на скуку.
Мальчик, обрати ее вниманье...
Даты сражений, побед, поражений, имена полководцев,
названия мест, городов и рек, где все это было,-
ничего я не помню, в каком-то бездонном колодце
память моя на такие вещи растворилась, как мыло.
Численность армий, количество жен и трахнутых мальчиков,
имена перевалов горных и перешейков,
вооружений качество, драгоценностей, срубленных с шеек и пальчиков
цариц и рабынь из гаремов царей, королей и шейхов,
механизмы интриг, шпионства, железных масок и каменных,
казней и козней, предательства и фаворитства -
это мы проходили!.. Шпаргалки, отметки, экзамены,
знала я назубок и в лицо эти крепости, хитрости, лица...
Но, выходя на улицу, где сирень цвела и черемуха,
все забывала начисто: полководца и войско в панике,
имена короля, кардинала, роль влиятельной сучки и конюха,-
особенно даты... Нет у меня сексуальной памяти.
Душа облегченная тонет
В блаженстве любви и свобод,
И море счастливое стонет,
И в лоне полощется плод.
Есть в роще миндальной веранда,
Где в равенстве свет и тетрадь,
И нету нежней варианта,
Чем в Ялту в апреле удрать.
Еще на вокзале, с вещами,
В толкучке, внушающей грусть,
Я вздрогнула - кто-то клещами
Раздавливал горло и грудь!
И чья-то безумная нежность
По капле отжала, как яд,
Угрюмство. И сердце, и внешность
Оставил в покое разлад.
Такие дошкольные блики
На лике. Такие черты, -
Наверное, кто-то великий
Со мною нежнее, чем ты.
И свет изменился в размере,
И ангел, которого нет,
Поет у вертящейся двери
Из рая, которого нет.
И голос, которого нету,
Внушает счастливую весть:
Что я обладаю, поскольку страдаю,
Душою, которая есть.
1967
Ну наконец-то, после нескольких вялых, средних стихов, которые поставил потому что надоело листать - хорошее стихотворение. Не уровня первых 3-ёх, но хорошее.
И ещё.
У Маши это в "непроверенном"("прислал читатель" - она выверяла очень тщательно, знаю по собственному опыту - я присылал ей Е М, набитого по памяти, и она мне сделал втык за ошибки)), и там есть опечатка. И все, кто кормятся её трудом, поместили с опечаткой("страд" вместо "страдаю") . Халявщики хреновы.
Если работать в осеннюю ночь до утра,
Странные вещи случаются, странные вещи.
Вдруг в тишине завывают по-волчьи ветра,
Или кулак по стеклу колошматит зловеще.
Не говорите, что это никто и нигде!
Вас я не хуже толкую явленья природы.
Есть небывалая чуткость в полночном труде -
Так отраженье рождают бегущие воды.
Зеркало нас переводит на мертвый язык,
Точность его простирается только на тело.
И в переводе зеркальном читается вмиг
То, что от глади отпрянув, душа отлетела.
Дело другое - когда сумашедший ручей
Или река, на порогах встающая дыбом,
Запечатлят мимолетом лохмотья грачей,
Старую грушу и всякую душу на выбор.
Зыбью и рябью принежив дыханную суть,
В путь прихватив ее образ, а также идею,
Всю эту живность они в своих ритмах пасут,
Не подражая природе, а будучи ею.
Чуткие знают об этой особой среде,
Сердце сжимающей, бьющей на совесть все хлеще.
Не говорите, что это никто и нигде!
Странные вещи случаются, странные вещи.
Есть силы тайные
в глубокой тьме ночной —
они мышей летучих окрыляют,
моря магнитят, бездны углубляют,
вкрапляют искру божью
в труд ручной
и сны прядут.
На этот свет ведут
они младенцев, голых и голодных,
на тот — холодных, голых мертвецов.
Они в мирах царят подземных и подводных,
и матерей нам выбирают, и отцов.
Есть мудрость в том,
что эти силы нам незримы,
что не они у нас, а мы у них в руках:
мы слишком молоды и слишком уязвимы
в просторах звездных,
в этих грозных тайниках!
Нас гений выдохнул на землю одинокий,
чтоб нас вдохнуть. И слышит тот, кто не оглох,
что вся природа — это вздох его глубокий,
и вся поэзия — его глубокий вздох.
Запах пены морской и горящей листвы,
и цыганские взоры ворон привокзальных.
Это осень, мой друг! Это волны молвы
о вещах шерстяных и простудах банальных.
Кто зубами стучит в облака сентября,
кастаньетами клацает у колоколен?
Это осень, мой друг! Это клюв журавля,
это звук сотрясаемых в яблоке зерен.
Лишь бульварный фонарь в это время цветущ,
на чугунных ветвях темноту освещая.
Это осень, мой друг! Это свежая тушь
расползается, тщательно дни сокращая.
Скоро все, что способно, покроется льдом,
синей толщей классической толстой обложки.
Это осень, мой друг! Это мысли о том,
как поить стариков и младенцев из ложки.
Как дрожать одному надо всеми людьми,
словно ивовый лист или кто его знает...
Это осень, мой друг! Это слезы любви
по всему, что без этой любви умирает.
И дорого счастье полета,
и незачем ветру-судьбе
доказывать с помощью фото,
что крылья твои при тебе,
и солнца на них позолота,
и ночи серебряный свет...
и песни пронзительной нота -
твой самый прекрасный портрет.
Многие из нас помнят поэтессу Юнну Мориц как автора текстов к детским песням советского времени — таким, например, как «Резиновый ежик», «Собака бывает кусачей», «Большой секрет для маленькой компании» и целого ряда других. Не все при этом догадываются, что Юнна Мориц не только жива и продолжает активную творческую деятельность, но и освоила в свои 79 лет новые формы общения с аудиторией, став сетевым поэтом и публикуя у себя в фейсбуке не реже одного стихотворения в несколько дней, а то и чаще!
К сожалению, мы не можем порекомендовать нашим читателям как можно скорее приобщиться к этим текстам, потому что мура-патриотическое содержание одержало в них решительную победу над смыслом и эстетической формой. Собственно говоря, нас заинтересовал во всей этой истории только один общетеоретический момент — противоречие между поэтической техникой и поэтическим лексиконом.
В случае с Юнной Мориц, сравнивая ее «детские» и «взрослые» стихи, мы видим, что поэтический лексикон может со временем меняться, а вот поэтическая техника — нет. Поясним это на простом примере. За время сочинения стихов для детских песен у Юнны Мориц выработалась характерная стилистическая черта — бексонечное повторение одних и тех же лексем вкупе с насыщением текста однокоренными словами. Вспомним:
Не секрет, что друзья — это честь и отвага.
Это верность, отвага и честь.
А отвага и честь — это рыцарь и шпага…
Пони девочек катает,
Пони мальчиков катает,
Пони бегает по кругу…
Собака бывает кусачей
Только от жизни собачей,
Только от жизни, от жизни собачьей…
Прошли годы. Юнна Мориц переключилась с сочинения стихов про ежика и его друга елочку на ритмизацию брызгов антизападных слюней. Близкое ранее слово «обезьяна» стало в ее устах значить что-то оскорбительное, а поэтический лексикон в целом пополнили такие слова, как «палач», «фашист», «русофоб», «дебил», «идиот», «дурак», «гитлерьё», «полицаи», «допинг», «гадина», «фейсбух», «кремлядь», «деньгосало» и проч. и проч.
Но вот что по-настоящему удивительно — засевшая в голове техника лексических повторов никуда не ушла.
…Которая — одна, другая не дана,
Она без блатарей, без тех блатных дверей,
Где торг идет блатной на сходке блатарей!
…Пироманов на леченье в психбольницу надо класть,
Но пируют пироманы, возглавляя кучу стран,
Где в ушах торчат бананы пироманских обезьян.
Просто русофобов ненависть к России,
Просто их об этом просто попросили
Просто джентльмены, просто леди, лорды…
Жиреют боровы в богемах,
Где русофобов жир свиной
И комиссары в жирных шлемах…
Как чудесно ты пахнешь, мой милый,
драгоценный, единственный мой,-
пахнешь юностью, яблоней, силой
океана, рожденного тьмой.
В данный миг я держу в своих лапах
кисти мокрые, полные глаз,
и портретом становится запах,
на холсте вспоминающий нас.
Там свиваются розы, улитки,
волноликие трубки осок.
Мы с тобой не исчезнем, как в слитке
золотой исчезает песок.
Наша боль умирает последней,
не надежда, а именно боль -
эта сила не может быть средней,
потому что разлука - под ноль,
но за ней, средь небесных подпалин
что-то есть, несомненно, для нас...
Как чудесно ты пахнешь, мой парень,-
жизнью, парень, ты пахнешь сейчас.
; кровь наверное 
