Как раз сегодня за ужином почитывал книжечку и с удовольствие просмотрел партию Таль-Георгиу на межзональном в Риге 1979
(Перенос со старого форума 2011).
Первая часть до сих пор производит неизгладимое впечатление.
Не раз вспоминал уже Михаила Таля. Но этот год особенный. Сегодня ему могло бы исполниться семьдесят пять.
Перебираю фотографии. Каждое остановленное мгновение жизни окунает в прошлое, колет память. Грусть. Но порой - и улыбка тоже.
Несколько лет назад разговаривал с Борисом Спасским. Вспомнили и Таля: «Хотя наши партии почти всегда отличались ожесточенностью, отношения до самого конца оставались очень дружескими. Я думаю, Таль был самым светлым шахматистом второй половины XX века...»
Большинство фотографий не появлялось еще на страницах журналов или в виртуальном пространстве. Взгляните на них.
Самое большое везение, что я видел напрямую в зале шестую партию. Староиндийскую, где Таль поставил своего коня на f4. Что творилось! Партию перенесли за сцену, зал ревел. Ботвинник был красный, как рак, а Таль носился по сцене – поэтому и перенесли игру за кулисы. Наверное, нечто подобное было только раз, когда Ботвинник в 51-м году в девятой партии с Бронштейном выиграл ладью, сразу в дебюте проведя пешку в ферзи на а8, а тот продолжал играть, как ни в чем не бывало. Брат был на той партии и рассказывал мне, что творилось.
У Миши со вторым номером команды были непростые отношения. С детства они играли в сборной Латвии вместе, однако Айвар был представителем титульной национальности, что давало ему определенные преимущества. Несмотря на то, что он был членом КПСС, однажды он сказал мне в переполненном зале: “Здесь тебе Латвия, а не Советский Союз!” Не успел Таль жениться в Тбилиси, как на посту главного редактора рижского журнала его сменил Гипслис. Когда В.Корчной остался в Голландии, Айвар, кажется, был руководителем делегации. Когда он мне обрисовывал ситуацию, то не выдержал и в экстазе начал говорить: “Я бы перестал посылать за рубеж всех ев…” В этот момент он сообразил, кому говорит, и проглотил язык.
К этому времени стал “притчей во языцех” неудачный старт Таля в большинстве турниров. Поэтому еще в начале лета мы наметили провести тренировочный матч незадолго до межзонального. Однако не могли остановиться на фигуре спарринг-партнера. Во время Спартакиады народов СССР я предложил поговорить с 16-летним Г.Каспаровым и его мамой, которые за полгода до этого не раз бывали в гостях у меня в Минске во время Мемориала Сокольского. Миша промолчал, а когда я пересказал жене Таля разговор с Аидой, Геля на меня как-то странно посмотрела и сказала ошеломившую меня фразу: “Ты что? Миша на дух не переносит молодых талантов”. Все-таки я уговорил Таля сыграть этот матч, но полгода спустя.
В августе стало ясно, что играть не с кем, и придется делать это мне.
О блестящих победах Таля в этой системе известно всем. С присущим ему юмором он рассказал о его исследованиях здесь за последний год. После смерти Фурмана Карпов обратился к Талю с просьбой помочь ему в предстоящем трудном поединке с Корчным. Миша хотел вернуть сына из эмиграции, надеялся на Толины связи и представлял себя в роли наставника молодого чемпиона мира. Однако в итоге он оказался в связке с Игорем Зайцевым и Юрием Балашовым в качестве спинно-мозгового треста (по его же формулировке). В начале 1978 года многолетний тренер Каспарова Александр Никитин подарил Мише рукопись своей новой книги по шевенингену, которая путешествовала вместе с ним. Поскольку Таль терпеть не мог что-то записывать (на нашем сборе мы попросили Кобленца прислать кого-нибудь для записи анализов, и он выбрал 15-летнего А.Войткевича), то этим занимался Балашов, аккуратно заносивший результаты анализов в рукопись. Когда матч окончился, он вернул ее Мише со стертыми вариантами.
Во время межзонального Ригу охватила шахматная горячка. Лучший зал города – театр имени Я.Райниса – на месяц стал шахматной Меккой. Хотя от Мишиной квартиры до театра было около 10 минут пешком, специальным решением оргкомитет предоставил ему люкс в лучшей гостинице, где были размещены все участники. Естественно, я жил там же в комнате на служебном этаже, свободной от прослушивания, что в этом отеле было редкостью. А каково было Талю? Вся его жизнь была “под колпаком” КГБ. Хуже всего были постоянные стукачи со всех сторон. Однажды он сам предупредил меня об одном журналисте, который и много лет спустя после этого публиковал мемуары о своем друге Михаиле Тале. Однако, когда пламенный поклонник Таля, работавший на высокой должности в органах, конспиративно предупредил его о близком человеке из его окружения, Миша не поверил, и тот совершил должностное преступление, показав отчет с деталями, которые иначе КГБ не мог знать. Только человек, живший в СССР и выезжавший за рубеж, может понять иезуитскую систему получения разрешения на выезд за границу, когда Талю сообщали, что решение по его выезду принято положительное, но машинистка по ошибке напечатала другую дату, а следующее заседание выездной комиссии ЦК состоится, когда турнир станет достоянием истории! При всем этом Миша не мыслил себя в другой стране и терпеливо сносил все издевательства.
Во время межзонального Ригу охватила шахматная горячка. Лучший зал города – театр имени Я.Райниса – на месяц стал шахматной Меккой.
Сидя в зале, я в этот момент был доволен инициативной позицией подопечного взамен пешки, но тут ко мне подошел председатель шахматной федерации Латвии Виллем Канеп. Он пользовался большим влиянием в республике не столько потому, что был министром здравоохранения, сколько благодаря своему тестю, члену Политбюро ЦК КПСС. Первая жена Таля Салли в своих мемуарах довольно подробно описывает их роман, из-за которого у Миши были непростые взаимоотношения с главой латышских шахмат. Министр передал мнение главного человека в республике, который пересчитал пешки и оказался неудовлетворен результатом, но, поскольку "жена Цезаря вне подозрений”, то виноват тренер. Я попытался объяснить плюсы позиции экс-чемпиона мира, однако Канеп посмотрел на меня недоуменно и изрек: “Но первый сказал!”.
Выиграв все четыре партии в напряженной борьбе, он мог продолжать играть в свое удовольствие на радость переполненному залу. Напряжение старта было так велико, что Миша позволил себе расслабиться и заказал бутылку водки для себя и вино для нас с Гелей. Мероприятие получило кодовое название “подготовка к мастеру”. Единственное, что вызывало Мишину озабоченность – как скрыть это во время утреннего визита врача; ему было неудобно перед занятым человеком, которого он уважал. Характерная для Миши деталь!
Однажды турнир удостоился посещения первого секретаря ЦК Латвии с сопровождающими лицами. Миша в этот день играл с ван Римсдейком черными.
Он ушел из жизни в июне 1992 года. Двадцать лет – ничтожный исторический срок, но реальный человек неотделим уже от мифотворного образа, запечатленного в памяти потомков. Тем более интересны свидетельства о гении шахмат тех, кто регулярно встречался и играл с Михаилом Нехемьевичем Талем.
Владимирович, большое спасибо за ссылки и посты. Я не знаю почему, но у меня всегда слёзы на глазах, когда я читаю воспоминания о Тале.
Забавные детали:
В Голландии после фестиваля в Вейк-ан-Зее устраивалось большое сеансовое шоу гроссмейстеров, и я слышал, как перед записью на участие в сеансе любители спрашивали: «А на Таля есть еще свободное местечко?.. Мне бы с Талем сыграть...»
В январе 1973-го давали сеанс в большом универмаге Амстердама. Перед началом (наши сеансы были рядом) шепнул мне: «Имей в виду: здесь другие сеансы, чем в Союзе. После десяти ходов у тебя будут стоять позиции из последнего «Информатора», но не волнуйся, потом они начнут играть в свою силу...»
Я и не знал, что в Голландии были такие продвинутые любители.
А фотографии просто блеск. Какое светлое лицо у этого адмирала Александра Михайловича Коровина, когда он смотрит на Таля:
Прошло более полувека с тех пор, как Михаил Таль стал чемпионом мира. В выдающемся ряду чемпионов фигура Таля до сих пор стоит особняком. Его вторжение в устоявшийся регламентированный мир шахмат напоминало скорее карательную экспедицию: он взял самую главную вершину приступом, растолкав уснувших современников. В застоявшийся воздух того времени Таль ворвался, возвратив в шахматы уже известное, но при современных методах защиты ушедшее, как полагали, навсегда.
Если бы он исчез после матча с Ботвинником, ушел из шахмат как Морфи, или просто умер, в истории игры он все равно остался бы пиратом, взорвавшим крюйт-камеру величественного лайнера, следовавшим курсом, вычерченным опытнейшим лоцманом. Мальчишкой с пронзительным взглядом и шевелюрой цвета вороньего крыла, который смотрит на нас со стендов шахматных клубов, напоминая о том незабываемом времени.
Когда в 1959 году к власти пришел Фидель Кастро, в кубинском посольстве в Москве был устроен пышный прием. На этот прием были приглашены многие знаменитости, в том числе и чемпион мира по шахматам. «Я особенно уважаю Капабланку за его нелюбовь к авантюрной игре...» - со значением заметил Ботвинник, когда его стали расспрашивать о молодом претенденте.
Ботвинник был тогда олицетворением шахмат в Советском Союзе: река – Волга, балет – Уланова, вратарь – Яшин, шахматист – Ботвинник. И вдруг - мальчишка с коротким как выстрел именем: Таль!
Инфляция в наше время коснулась всего, даже понятия гений. Тогда же знали: живых гениальных шахматистов не бывает. И только про него произносилось слово, означающую высшую степень таланта у человека. О партиях Файна сказано: по ним можно учиться, но восхищаться ими нельзя. Переиграв партии Таля того периода, можно сказать противоположное: ими можно восхищаться, но учиться по ним? Как можно научиться тому, чем вас не одарила природа?
Вот, что писала тогда голландская газета, и это было характерно для реакции всего шахматного мира: «Для шахматиста мирового класса Таль играет удивительно бесшабашно, чтобы не сказать отчаянно и безответственно. Пока успех сопутствует ему, потому что самые опытные и испытанные защитники не выдерживают этого террора на шахматной доске. Он стремится в первую очередь к атаке, и в его партиях нередки жертвы одной или даже нескольких фигур. Об этой отчаянной манере игры мнения резко расходятся. Некоторые видят в нем не более чем авантюриста, которому просто улыбается фортуна, другие – гения, который открывает неизвестные области шахмат».
«Он явился нам таким, словно был создан из другого вещества, мы не завидовали ему, как не завидовали бы существу, упавшему с планеты, где воздух легче нашего…» - писали о молодом Вацлаве Нижинском. «Но зачем опускаться сразу же? Почему бы не остаться в воздухе немного, прежде чем опуститься...» – недоумевал сам великий танцовщик, когда спрашивали о секрете его необыкновенных прыжков.
Таль тоже мог бы сказать: рассматривая вариант, вы прекращаете расчет после шестого хода. Зачем же? Ведь можно пойти дальше, продолжить до десятого, двенадцатого, восемнадцатого ходов. Право, это не стоит никакого труда.
В старые времена в горах Швейцарии можно было встретить предостерегающую надпись: «Nur fűr Schwindelelfreie» – только не для боящихся головокружений. Головокружений должен был опасаться каждый, игравший с ним; даже у следивших за его партиями захватывало дух; бывало, соперник, отбив первую волну атаки, успокаивался и переводил дыхание. Напрасно: Таль шел вперед, следуя завету Пильсбери: ведите атаку таким образом, что когда огонь атаки погашен, ... он все-таки еще не погашен!
«Мое сердце полно радости, потому что путешествие меня очень забавляет. Потому что в карете жарко, потому что наш кучер славный малый и везет нас очень быстро» - писал двадцатилетний Моцарт. Жизненный настрой двадцатилетнего Таля был таким же. Тогда – конец пятидесятых, начало шестидесятых годов - все кипело, улыбалось ему, казалось, он мог проламывать стены и перешагивать через реки. Он нанес точный удар в точное время. В те годы Таль стал человеком судьбы.
В стоячее болото длительного маневрирования ворвался мальчишка, добровольно сдваивающий пешки на пятом ходу, чтобы открыть линии для атаки. Когда молодому графу из сказки братьев Гримм пришлось петь мессу, в которой он не знал ни единого слова, два голубя сидели на его плечах и подсказывали верные слова. Когда Таль играл с Ботвинником, он не знал в шахматах еще очень многого, но те же голуби подсказывали ему самые неприятные для его могучего соперника ходы.
Стиль его был так привлекателен, а победа в матче на мировое первенство настолько оглушительна, что многие пытались имитировать его манеру игры. С тем же успехом, что и бухарцы, перед боем падавшие и махавшие ногами в воздухе, увидев, что так делали шедшие на штурм русские солдаты (после прохождения брода, чтобы вытекла вода из сапог).
Только один человек жил тогда в шахматном мире полной жизнью, остальные стремились наполнить легкие тем воздухом, которым дышал он. Таль внес веселую бесшабашную струю в игру, все более превращавшуюся в науку. Он совершил тогда революцию в шахматах, когда неписаный закон побеждает писаный и устанавливает власть, которая не может долго продержаться (что и произошло), но которая придает игре новый импульс.
Опасность опасна для других, не для меня, а если мои атаки не вполне определяются требованиями позиции, тем хуже для этих требований – было написано на его штандартах. Его комбинации были так естественны, что казалось, «выливались у него сами собой» и «не стоили никакой работы». (Закавыченные строки взяты не из характеристики творчества Таля. Они относятся к рецензиям начала XIX века на стихотворения молодого Пушкина).
Для того чтобы понять феномен Таля, достаточно переиграть десяток-другой партий его раннего периода, дав отдых глазам, о которые и так трется слишком много партий на экране ноутбука.
Но даже переиграв эти ранние партии Таля, по-настоящему почувствовать их можно только повернув время вспять, окунувшись в атмосферу бурлящего турнирного зала, услышав вздохи сотен болельщиков, аплодисменты, то и дело раздававшиеся после его ходов, несмотря на предостерегающие таблички «Соблюдайте тишину».
Увидеть Ботвинника, по-профессорски поправляющего очки на сцене театра имени Пушкина и настаивающего на перенесении партии из-за шума в зале в комнату за сценой. Корифеев того времени, застывших с недоуменным вопросом, так ясно сформулированным Корчным: «Почему? Почему он? Разве он понимает шахматы лучше меня?»
.................
Корифеев того времени, застывших с недоуменным вопросом, так ясно сформулированным Корчным: «Почему? Почему он? Разве он понимает шахматы лучше меня?»
Понимание шахмат у обоих было не самым хорошим, особенно в то время (недаром Корчной потом признавался, что уже будучи трёхкратным чемпионом СССР вдруг понял, что в сущности не умеет играть) но варианты Корчной считал конечно лучше, и талевский блеф разбивался о стену трезвого расчёта...
...И папа бы никогда не вышел на оппозиционный марш белоленточников! Он НИКОГДА не поливал свою Родину. И никогда даже не возникало у него мысли предать ее. То, как сейчас это делают некоторые.
Когда откладывалась партия первого, уже безнадежно проигрываемого Ботвинником матча, и Патриарх думал в одиночестве на сцене над записанным ходом, Таль маялся где-то в отдалении: как же уйти, не попрощавшись с соперником? Наконец Ботвинник решился: взяв в руки конверт, он оглянулся и заметил стоящего возле кулис претендента. «Вы, можете быть, позволите мне записать ход?» - не разжимая зубов, как он это умел, выдавил из себя Ботвинник.
От болезни сверхделикатности Таль постепенно исцелился, но джентльменство осталось. Находящемуся в цейтноте сопернику, Таль любезно сообщал о количестве остающихся до контроля ходов. Увидев, что партнер потянулся за сигаретой (тогда разрешалось курить во время партии), он всегда подносил тому огонек, когда и за свое время. Не помню, чтобы Миша с громким стуком перевел часы или, играя блиц, первым нажал кнопку часов соперника перед началом партии.
Весной 1968 года Александр Кобленц рассказывал о подробностях переговоров о переносе сроков матч-реванша.
«Знаем мы этих рижских врачей, они любую справку дадут, - говорил Ботвинник, когда его ознакомили с ходатайством Латвийского Спорткомитета. - Вот приедет врач из Москвы, осмотрит, засвидетельствует, что Таль не может играть - тогда другое дело…»
«И знаешь, Геня, что Мишенька сказал тогда?» - лукаво спрашивал меня Кобленц.
«Как я могу знать, Маэстро?»
«Так он настаивает на враче из Москвы, из Спорткомитета? Да я старого пердуна и полуживым прибью!»
«Правда, Мишель?» - спрашивал я Таля, не без удовольствия слушавшего рассказ Маэстро. Улыбаясь и закуривая очередную сигарету, Миша кокетливо склонял голову.
«В 1988 году на Кубке Мира в Рейкьвике Миша лидировал после стартовых туров, но потом начал делать короткие ничьи, - вспоминает Ян Тимман. - Закончив партию, он немедленно отправлялся в комнату для участников. Там же помещался и бар. Обычно он заказывал виски, потом еще одно... Как-то я сидел рядом и увидел, что лицо его побледнело, и Таль отключается. Это продолжалось секунд двадцать, после чего он крепко заснул. Он не проснулся ни в такси, куда его погрузили, ни в гостинице, когда его внесли в номер...»
В другой раз в том же Рейкьявике он просто заснул в конце банкета. Корчной и Спасский, тоже игравшие там, были тогда в натянутых отношениях. Но делать было нечего, они посмотрели друг на друга. «Понесем, что ли?» – спросил один. «Понесем», – ответил другой. Соперники его юности справились со своей задачей превосходно, а ошарашенному портье гостиницы было объяснено, что вот шахматист – долго думал, сильно устал...
Но даже скатываясь в бездну опьянения, он никогда не становился агрессивным, злобным, неприятным. Шахматы, его шахматы всегда оставались с ним. После шестнадцатой партии матча Карпова с Каспаровым в 1986 году Юрий Разуваев, получив ходы, начал диктовать их Талю. Когда дошли до критической позиции, Разуваев на секунду перевел дыхание, а Миша, уже очень сильно под градусом, улыбнулся: «Неужели d6 пропустил? Попался на такой дешевке?»
Три года спустя вместе с Разуваевым Таль летел на партии немецкой бундеслиги. Оказавшись в самолете, он первым делом извлек бутылку виски и посмотрел многозначительно на своего коллегу. «Миша, в девять утра?» - начал сопротивляться Разуваев. «Юра, - поджимал губы Таль, - вы же мне никогда не отказывали…» К концу полета бутылка была пуста.
Альберт Капенгут, работавший в 1979-1980 годы с Талем, вспоминает, как предложил пригласить на сбор молодого Каспарова. Хотя тому было только шестнадцать, было уже видно, какого калибра этот шахматист: «Когда я обронил фамилию Каспарова, Миша начал как-то мяться, что-то говорить о Холмове... Геля, жена Миши, странно посмотрев на меня, улучила момент, и отведя в сторонку, шепнула: “Ты что? Миша на дух не переносит молодых талантов...”
Мне все же удалось уговорить его сыграть с Каспаровым, и зимой 1980 года мы приехали в Баку. Из планировавшихся шести партий, к сожалению, были сыграны только две. Первая партия закончилась вничью. Вторую Миша проиграл белыми. Когда Гарик, не скрывая радости, воскликнул: “Это моя первая победа в Каро-Канне над гроссмейстером!” - на Мишу нельзя было смотреть. Как гроссмейстером? Просто гроссмейстером? Он сильно принял после партии, и тут ему сообщили о смерти брата. Это было уже слишком. “Позвони Кларе Шагеновне, – сказал он, – чтобы она организовала укол...”»
Борьбу с телесными недугами можно вести двояко: по мере сил и возможностей противодействовать им или стараться их игнорировать. Таль относился к своим болячкам с юмором, по возможности не обращая на них внимания, если уж совсем не брало за горло. Выгодно отличаясь от многих, которые не могут удержаться, чтобы не нагрузить собеседника массой сведений о собственных болезненных ощущениях и способах борьбы с ними. «Если проблемы со здоровьем возникли сами, они должны сами и исчезнуть», - объяснял незамысловатый подход к собственным недугам Таль.
Он сильно нуждался в эти последние годы. Давал сеансы, если вспоминали о нем, играл за клуб, читал лекции, соглашаясь на любые гонорары. Как когда-то, начиная рискованные атаки, он не очень заботился о предстоящем эндшпиле, так и в жизни - совсем не думал о материальных тылах. Заготовлять что-либо впрок, чтобы сделать старость по возможности приемлемой и даже приятной, он не хотел и не умел и умер, как и жил, бессребренником.
Он принадлежал к той редкой категории людей, которые как нечто само собой разумеющееся отмели от себя всё, к чему стремится большинство, прошли по жизни легкой походкой, – избранники судьбы, украшение Земли. Сжигая жизнь, он знал, что это – не генеральная репетиция, что другой – не будет. Но жить по-другому не хотел и не умел.
Он жил как хотел и умер, когда жизнь уже совершенно вытекла из него. Дело было даже не в том, что организм его был непоправимо разрушен - прошло его время. Уйти из жизни вместе со своей эпохой – участь людей исторических, они не должны переживать самих себя. Таль избыл свою миссию на земле и сделал все, что должен был сделать. Наступало время других звезд.
Компьюторные шахматы начали уже наступление по всему фронту, но для него ли было: беспрестанно сверяться с «железом», всякий раз убеждаясь в его правоте? Или до партии несколько часов кряду, уставясь в стекляшку экрана, освежать в памяти длиннющие разветвления форсированных вариантов?
Кое-кто думает: в его время пробиться наверх было много легче чем сегодня, когда объем информации гигантский, и требуется каждодневная многочасовая работа. Наивные! Невозможно представить, какую колоссальную армию, какую толщу выдающихся шахматистов нужно было пробить в то время!
Хотя со дня смерти его не прошло и четверти века, для молодого шахматиста имя Таля из такой же седой истории, как имя Морфи или Стейница. Когда я спросил одного гроссмейстера, что говорит ему этот имя, тот ответил, что это был чемпион мира, многие комбинации которого имели «дыры» и сегодня опровергнуты компьютором. Никак не буду комментировать эти слова.
Что и говорить, в партиях Таля есть где разгуляться машине, но для вечности это не играет никакой роли: красота и величие замысла не меркнут.
Странно, что эта партия далеко не в каждой книге о Тале...
И у Каспарова ее нет...
А ведь это дас ист фантастиш - просто играть против Портиша без ладьи.
Это не та партия, где Таль бросил башню на е6, там то он быстро отожрал что-то в компенсацию.
25...h5! особенно впечатляет.
Таль был уже чемпионом страны, но продолжал преподавать литературу в школе. Войдя однажды в класс, он обнаружил на подоконнике доску с расставленными фигурами. Нетрудно было убедиться, что белые объявляют мат в четыре хода. Но Таль не стал конфликтовать с ребятами и повел свой рассказ о «лишних людях». Однако, снова взглянув на доску, он понял, что сам является лишним человеком...
За это время в партии было сделано еще несколько ходов. Если бы «белые» довели партию до логического конца и заматовали неприятельского короля, то в Тале скорее всего взял бы верх шахматист и он простил нарушителей дисциплины. Но, к несчастью для них, «белые» не только упустили возможность дать мат, а вообще оказались у разбитого корыта. Оставлять такое поведение учеников без наказания было непедагогично, и Таль потребовал у них дневники.
Правда, к концу урока немного успокоился и ограничился внушением. «Черные» обрадовались, что все обошлось, а «белые» попросили оставить автограф в дневнике. Единственный раз в жизни Таль сделал строгую запись: «Не нашел мат в четыре хода на уроке литературы».
2 апреля ознаменовалось премьерой в кинотеатре
Silver Screen документального фильма Станислава Токалова «Михаил Таль. Издалека». По такому случаю в Даугавпилс прибыл сам режиссер. После просмотра киноленты газета «СейЧас» задала С. Токалову несколько вопросов.
Когда 10 мая 1960 года юный Михаил Таль вернулся в Ригу из Москвы с титулом чемпиона мира, на железнодорожном вокзале его c восторгом встречало множество людей.
Сохранившиеся документальные кадры свидетельствуют, что это походило на встречу Гагарина, – народа было столько, что некоторые, не имеющие возможности протиснуться сквозь толпу, чтобы лицезреть живого чемпиона в лавровом венке, забирались на фонарные столбы. Таля несли на руках, поднимали вместе с машиной… Доска, отражающая исторический матч Таля и Ботвинника, была установлена у памятника Свободы. (Матч на первенство мира по шахматам между чемпионом мира Ботвинником и победителем турнира претендентов Талем проходил с 15 марта по 7 мая 1960 года.)
С годами редеет круг людей, знавших великого шахматиста лично. И совсем уже немного осталось тех, кто бы мог причислить себя к его ближайшему окружению. В фильме Токалова зрители увидят не только самого Михаила Таля, но также его детей – Жанну и Георгия; соратников – тренера Валентина Кириллова, хирурга Рафаила Розенталя, товарища школьных лет Абрама Клецкина (из 22-й Рижской средней школы, где учился Таль, четыре года подряд выпускались чемпионы Латвии по шахматам!) и других, призванных помочь выстроить личность шахматного гения, как выстраивались причудливые узоры в игрушечном калейдоскопе его советского детства.
В фильме звучит музыка Рахманинова и Баха – произведения любимых композиторов Михаила Таля исполняет Жанна Таль и латвийские пианисты. 60-минутная кинолента щедро насыщена метафорами и аллегориями. Бесстрастный ход времени подчеркивается тем, что Таль по ходу фильма молодеет – рельсы, символично выступающие действующим лицом картины, ведут из старости в молодость. Станислав Токалов, будучи еще молодым по режиссерским меркам человеком, ему всего-то 29, проявился в этой работе как философ. Философия меняющегося бытия преломляется через множество деталей, которые внимательный зритель обязательно разглядит. Остановлюсь на одной – шахматисты-дети и шахматисты старшего поколения. Камера отслеживает моменты интеллектуальной игры, при этом в кадре ноги играющих: у молодых и юных нетерпеливое притопывание под столом передает нервное напряжение, пульсацию мысли, тогда как ноги людей пожилых остаются почти неподвижны…
– Станислав, Таль подходил под стереотипы гения?
– Вполне! Этот его горящий взгляд, небрежность во внешнем облике, концентрация на самом главном и невнимание к мелочам жизни. Таль занимал мировой трон короткий срок, но до сих пор продолжает считаться гением шахмат. Он олицетворял их высший смысл. Играл азартно, импровизировал. Образ дополняла неординарность с рождения – правая рука была трехпалой», – говорит режиссер, не ставший, однако, акцентировать внимание в фильме на причинах отмеченного им отклонения от нормы.
Между тем биографы Таля указывали, что родители шахматиста – врачи Нехемий и Ида Таль являлись родственниками, двоюродными братом и сестрой, что могло дать генетические сбои, в данном случае проявиться аномалией. Известен и тот факт, что в детстве Михаил Таль переболел менингитом. Подобное воспаление могло воздействовать на мозг самым неожиданным образом, в том числе при удачном исходе болезни значительно усиливая эффективность его работы. Так предполагают медики. Отметим, что в Рижский университет на филологический факультет Таль поступил в 15-летнем возрасте. С детских лет этот еврейский мальчик обладал феноменальной памятью. В шахматной игре Миша Таль совершенствовался в кружке рижского Дворца пионеров. В 13 лет он – участник юношеской сборной команды Латвийской ССР, а в 17 – чемпион республики. В то же время Миша с увлечением играл в футбол. И это несмотря на рано обнаруженную патологию в работе почек.
– Таль также был известен своими афоризмами. К примеру, таким: «Шахматы – мир, очень похожий на настоящий, но это все-таки не настоящий мир».
– В настоящем были не только шахматы, но и боль. В фильме один из тех, кто знал Таля, говорит, что он своим талантом преодолевал болезнь, что людей, способных на это, очень мало. Гениев нередко подводило собственное тело. Таль жил, балансируя на грани. В 1969-м он перенес сложнейшую операцию – удалили почку. Никто не верил, что выживет. В журнале «Шахматы» уже набрали текст некролога...
– Вероятно, отсюда в фильме возникает паровозная топка и разбегающиеся рельсы... Помимо шахматной популярности, Таль имел популярность у женщин. Известно, что Михаил Таль был трижды женат.
– Конечно, были романы. Его первой женой стала актриса Рижского ТЮЗа Салли Ландау. Поженились они в 1958-м, родился сын, позднее ставший врачом, сегодня Георгий Таль проживает в Израиле. Во второй раз Таль женился на грузинской актрисе, брак был скоротечным и, видимо, фиктивным, в том же году он расписался с Ангелиной, сотрудницей отдела шахматного журнала. С Ангелиной Таль прожил до конца своих дней. В этом продолжительном браке родилась дочь Жанна.
– И еще одно откровение Таля: «Я пью, курю, гуляю с женщинами, играю в азартные игры, но шахматы по переписке – грех, которого на мне нет». То есть «по переписке» в шахматы Таль никогда не играл?
– Он мотивировал это тем, что играет не с доской, а с человеком. Талю важно было видеть глаза того, кто напротив, играл как жил.
– Таль состоял в каких-то удивительных отношениях с жизнью и смертью.
– Да, здоровья ему никто не пророчил, учитывая ряд особых моментов. Но этот больной рвал все границы, восставал против всех тогдашних устоев. Отсюда и «инопланетянин». Буквально за несколько дней до смерти Таль обыграл на Открытом чемпионате Москвы действующего чемпиона мира Каспарова.
Самая моя большая удача в рамках снятого фильма – встреча с профессором Латвийского университета А. Клецкиным – ему удалось абстрагироваться от личного знакомства и сформулировать взгляд со стороны, издалека. Эпиграфом к картине служат слова Таля: «Время, которого у нас нет, дороже фигур, которые у нас есть». Тут не только о шахматах… К сожалению, сегодня мало кто из юных латвийских шахматистов ответит, кто такой Таль. И это притом что Латвия небольшая страна, в которой таланты по пальцам пересчитать можно.
– Вам, вероятно, знакомо, высказывание Жанны Таль по поводу патриотизма ее отца, о его отношении к политике, предательству. Жанна пишет, что М. Таль «был патриот до мозга костей». Что ему предлагали уехать в США, Европу или в Израиль, но для Таля такого варианта не существовало, несмотря на давление системы.
– То, что Таль был патриот – бесспорно, в этой связи он неоднократно подтверждал свою позицию. Таль преданно любил родную для него Ригу, но потом, когда его и без того слабое здоровье ухудшилось, пришлось перебраться туда, где медицина была развита лучше. В настоящее время Жанна Таль переехала жить в Россию.
P. S. Последний свой международный турнир Таль играл в Барселоне. Чувствовал себя плохо, температурил. Ровно через месяц, 28 июня 1992 года, Михаил Таль скончался в Москве. В Ригу был переправлен его прах. Похоронили на еврейском кладбище Шмерли. Вдова Таля Ангелина в одном из интервью поясняла, что Таль умер от гепатита С и хронического сепсиса – стафилококковой инфекции. В могилу бросали не комья земли, а шахматные фигуры… Памятник Талю поставила его первая жена Салли.
«Я болела за Таля... Он отстал на пол-очка», — с сожалением говорила мама Деточкина в фильме «Берегись автомобиля». Во второй половине XX века шахматы стали одним из любимейших и самых успешных видов спорта в СССР, а Михаил Таль — возможно, самым любимым в народе виртуозом этой игры.
Он появился словно из ниоткуда, из давно ушедших времён шахматной романтики, и был прозван «волшебником» и «шахматным Паганини» за неповторимый, увлекательный стиль игры.
В отличие от Ботвинника, Таль очень любил общение с людьми. Уже будучи всемирно известным, он мог с легкостью сорваться из дому, чтобы просто поиграть в шахматы с ребятами из кружка Дворца пионеров. Или прокрасться на сеанс одновременной игры, проводимый кем-то из коллег, чтобы сесть за доску под видом «любителя». Понятно, что Таля вскоре разоблачали, но он получал от этого невероятное удовольствие.
15 марта 1960 года матч Ботвинник — Таль стартовал в Москве, в театре имени Пушкина. До этого момента соперники ни разу не играли друг с другом. Неистовый стиль Таля оказался не по зубам чемпиону мира: 7 мая 1960 года претендент одержал досрочную победу со счётом 12½:8½.
Слабое здоровье не мешало Талю жить на всю катушку. Он обожал шумные компании, крепкие напитки, хорошие сигареты и красивых женщин.
Романов у Таля было много, а приписывалось ему и того больше. Михаил Нехемьевич не отличался ни высоким ростом, ни фигурой Аполлона. Однако на женщин он действовал гипнотически, и они падали в его объятия, словно спелые яблоки.
В 1990 году пошли слухи, что экс-чемпион, наконец, решился принять гражданство Израиля. Гарри Каспаров в интервью газете «Новое русское слово» заявил, что Таль уезжает, потому что очень серьёзно болен, а в СССР заболевание вылечить не могут.
«Все мы знаем Гарри как гениального шахматиста, способного бизнесмена и политика. Но мы даже не догадывались, насколько он сведущ в ближневосточной медицине!», — съязвил Таль, когда журналисты добрались до него самого.
Хочу рассказать об одной истории 25-летней давности, которая периодически всплывает в прессе и, обрастая домыслами и легендами, в искажённом виде кочует по журналам и книгам с неверной подачи Геннадия Сосонко. Я говорю о его статье, написанной вскоре после смерти Таля сначала в журнале New in Chess, а позже переведённой и напечатанной в "64 - Шахматное обозрение" (1992). Должен сказать, что сам я всегда с большим интересом читаю эссе большого мастера слова Геннадия Борисовича, а также его статьи на CN. Но либо он был неправильно информирован, либо решил просто приукрасить. В любом случае всё было совсем не так, как он пишет. Ещё хуже это обставлено в одном из опусов Евгения Гика.
Поскольку этот мелкий эпизод был одним из последних в жизни шахматного титана, естественно, что его смаковали и продолжают смаковать до сих пор не только шахматисты и журналисты (например, его упомянули в своих последних книгах Максим Длуги и Иван Соколов), но и люди, не имеющие к этому никакого отношения. И я подумал, что пора положить конец всем домыслам и рассказать, как было на самом деле непосредственному участнику событий, тем более, что второй участник сделать это по уважительной причине уже не может.
Речь идёт о моей единственной партии с Талем (Барселона, 1992) и о том, что ей предшествовало. Но перед тем как перейти к самому рассказу, хотел бы отметить, что это была моя далеко не первая встреча с Талем. Первая состоялась на Спартакиаде народов СССР в Волгограде (1985). Затем мы встречались на финальном турнире ГМА в Москве (1990). А близко удалось познакомиться, когда Таль, Ваганян, Юсупов и я были приглашены на мероприятие в Париже (1990).
Это был мой первый крупный круговой турнир, и будучи чемпионом мира среди юношей до 20 лет, естественно, я хотел выступить как можно лучше. Игра шла, и за два тура до конца я делил первое место. Предстояло играть в предпоследнем туре белыми с Корчным и в последнем чёрными с Талем; с обоими - впервые.
И в этот момент (накануне партии с Корчным) Таль предложил мне ничью, но не напрямую, а через переводчицу турнира Таню - жену одного из участников, а ныне президента испанской шахматной федерации Очоа де Эчагуэна. Я сказал, также через переводчицу, что сейчас дать ответ не могу, так как полностью ситуация прояснится только после партии с Корчным. Упустив в этой партии не очень сложный выигрыш, я теперь должен был решать, что делать дальше.
Должен сказать, что я всегда был против коротких ничьих, а тут ещё такая уникальная возможность - сыграть с самим Талем. Здесь я хотел бы привести свой комментарий к партии с Багировым (Капель-ла-Гранд, 1999) сделанный после 13-го хода белых (я играл чёрными):
"Наша партия состоялась в первом туре. Я сейчас уже точно не помню, но где-то в этом районе Владимир Константинович предложил ничью. В своё время так же поступил его великий земляк - Михаил Нехемьевич Таль, на турнире в Барселоне в 1992 году, (речь идёт о предложении Талем ничьей во время партии - см. дальше. В.А.), только там дело было в последнем туре. В обоих случаях я отказался и отнюдь не потому, что рассчитывал их сокрушить, а просто хотелось сыграть полноценную партию с соперниками, партий с которыми могло больше и не быть. Увы, так оно и вышло".
Короче, я принял решение бороться в последнем туре, о чём и передал опять же через переводчицу. Заостряю внимание читателя на том, что личного контакта с Талем до партии у нас не было, и только перед самым её началом, когда я шёл на игру, Михаил Нехемьевич "подкараулил" меня на улице и, словно не было никаких предшествующих переговоров, спросил: "Володя, Вы как настроены на сегодняшнюю партию?" - "Я хотел бы с Вами поиграть, Михаил Нехемьевич!" - "Без вопросов", - сказал Таль, и мы отправились в турнирный зал.
Как видите, всё очень просто, и история не стоит выеденного яйца. Что же пишет Сосонко в эссе "Мой Миша"? "В заключительном туре, полагая, что будет быстрая ничья, сыграл в сицилианской защите 3.Bb5, предложил ничью, получил отказ. В проигранной позиции уже под атакой его молодой соперник сам предложил ничью. Это была последняя выигранная Мишей турнирная партия". Кроме фактических данных о последнем туре и ходе 3.Bb5 в сицилианской, правда здесь только последняя фраза. Читатель уже в курсе, что Таль не мог полагать, что будет быстрая ничья, так как должен был знать ещё за день до партии (или ему не передали?), а за пять минут до начала игры уже точно з н а л, что будет борьба. По этой же причине он не предлагал ничью после своего третьего хода.
Что же касается "проигранной позиции" и "под атакой", это мы сейчас увидим, разобрав памятную для меня партию..........
. О скоротечности и эпохи, и чемпионства никто ещё не догадывается… Спустя пару месяцев после матча, когда Ботвинник уже объявит о намерении использовать своё право на реванш, Кобленц предложит Талю посмотреть партии экс-чемпиона. Таль в ответ только рассмеётся и выскажет мнение, что партии Ботвинника совсем неинтересные, и смотреть давно уже надо партии Петросяна. Так к ответственным соревнованиям готовиться, конечно, нельзя. Даже Талю. Но он никогда не стал бы Чемпионом, если бы не был уверен, что ему можно всё.
.jpg)
