www.casalive.com/texts/carnegie.html

Концерт в Carnegie Hall

Насколько я помню, впервые мысль о проведении юбилейного концерта Градского в Карнеги Холле появилась где-то в середине девяностых, во время ночного купания в Sea Gate.
В один прекрасный летний день несколько лет спустя Леха с композитором приехали ко мне домой, где и было окончательно решено - быть концерту. carnegie Леха приступил к организационной деятельности, я слепил информационный сайтик, и процесс пошел.
Концерт назначили на 5 марта 1999 года. Он должен был проходить в рамках празднования надвигавшегося пятидесятилетия маэстро.
Примерно за пару недель до концерта, мы с Градским поехали в Карнеги Холл обсуждать детали. Он и сам, в общем-то, мог кое-как изъясняться по-английски, но со мной ему было надежней.
Нас принял главный менеджер зала. Мы быстренько прошлись по условиям контракта, и подошли к главному, к звуку.
Менеджер оказался нахальным типом. Не вникнув в суть и недооценив оппонента, он объявил, что двух киловатт артисту хватит за глаза, и засобирался прощаться. Градский попросил меня перевести, что это вообще не разговор, на такой мощности он работать не будет, пускай тот сам поет в свои два киловатта.
Менеджер тут же взвинтился. Мы, якобы, не понимаем, о чем говорим. У него, мол, сама Арета Франклин работала на двух киловаттах, и вам этой мощности за глаза хватит.
Я предвосхитил ответ Градского, и ехидно улыбнулся, вспомнив профессора Преображенского из "Собачьего Сердца".
Выдержав паузу, композитор попросил меня перевести, что он не Арета Франклин, может быть ей и хватает двух кило, но ему этого будет недостаточно.
Менеджер прямо покраснел от негодования. Он вскочил, поволок нас в зал, размахивал руками, бегал по сцене, говорил что-то об акустических особенностях зала, о допустимом уровне звукового давления, но Александр был непреклонен. Он попросил показать аппаратуру.
- Зачем? - удивился менеджер.
- Надо! - ответил Градский.
Поняв, что быстро от нас отделаться не удастся, менеджер повел нас в святая-святых, в аппаратную.
На стеллажах красовалась дюжина грозных пятисотватных усилителей. Маэстро оживился - ну, это же совсем другое дело! Снова возобновились тяжелые переговоры, в итоге которых мы сошлись на восьми ящиках, в смысле на четырех киловаттах, и закрепили этот консенсус на бумаге. Когда мы, наконец, вышли на улицу, маэстро, со свойственной ему прямотой, объявил:
- Нехуй тебе в зале балдеть, сядешь за пульт.
Это был приказ, и я покорно согласился.
В день концерта мы приехали в Карнеги рано. С нами был папа Градского, клевый такой старикан, и жена (теперь уже бывшая) Марина. Все, кроме виновника торжества, немного волновались.
Леха весь день обзванивал билетные кассы, русское радио и телевидение.
Мне вообще, предстояло сидеть за огромной режиссерской консолью, и управлять звуком, де еще где! Градский был совершенно спокоен, как перед сэйшеном в каком-нибудь ДК "Энергетик".
Во время саунд-чека, я немного освоился с техникой. Тогда же выяснилось, что местный профсоюз не разрешает постороннему лицу находится за пультом без присутствия их штатного инженера. Сашке это сильно не понравилось, а у меня наоборот, немного отлегло.
Часть программы должна была проходить в сопровождении фортепьяно, часть под собственный аккомпанемент на гитаре, но отдельные номера шли в сопровождение оркестра, записанного на DAT. Я должен был, кроме всего, еще и вовремя давать фонограмму.
Мы с Лехой притащили из дома свои полуигрушечные клавиши, он Ямаху, а я Касио. Они красиво расположились на сцене, просто так, для интерьера. Во время пения под "оркестр", для убедительности, композитор делал вид, что играет на синтезаторах. Из зала не было заметно, что инструменты игрушечные, выглядело все очень достоверно.
Перед самым началом, мы договорились об условных знаках, которые маэстро будет мне подавать со сцены. Движение ладонью вверх - добавить громкость, вниз - убрать.
Затем, он отправился в свой Master suite, что бы переодеться в концертный костюм.
Огромный зал был практически полностью заполнен. В кассовом зале до последней минуты стояла очередь. Перед самым концертом, мы с Лехой поднялись на балкон и пересадили часть зрителей на остававшиеся свободные места в партере. Я сел за пульт в дальнем углу зала. Можно начинать.
В первом отделении подряд шли пять сложных партий мировой оперной классики - романс Неморино из оперы Доницетти "Любовный напиток", песенка Герцога из оперы Верди "Риголетто", ария Калафа из оперы Пуччини "Турандот", ария Лоэнгрина из одноимённой оперы Вагнера и, наконец, ария Каварадосси из оперы Пуччини "Тоска".
Аплодисменты, разумеется.
Затем пошли песни и русские романсы на музыку Сергея Рахманинова.
На мой вкус, звук был, все же, громковат. Пару раз ко мне подходили зрители из первых рядов, и просили чуточку убавить громкость. Я не мог этого сделать. Композитор делал мне знаки держать уровень, и мне приходилось балансировать на самой грани фидбэка. Он продолжал подавать мне условный сигнал, но я не мог добавить больше ни одного децибела. Ему не было видно с ярко освещенной сцены, как я чиркал ребром ладони себе по горлу, все мол, предел.
В антракте он наверно задушил бы меня, если бы штатный звукооператор не подтвердил, что сделать еще громче было уже невозможно. В начале второго отделения Саша взял гитару, и спел "Песню о друге" (Как ведется в Святой Руси) и "В полях под снегом и дождем". Зал неистовствовал! У меня всегда пробегают по коже мурашки, когда он ее поет эти две вещи.
Потом под минус он исполнял песни Джона Леннона, Пола Саймона, Стинга, а также "Музыка ночи" из оперы "Phantom of the Opera".
Я хотел бы признаться, что никогда все же не понимал Градского. Без сомнений, он талантливый музыкант с замечательным, сильным голосом, но его вкус, и соответственно репертуар меня обескураживает. Многие произведения в его репертуаре совершенно не вяжутся с его манерой исполнения, в одном флаконе перемешана Пахмутова, Верди и Стинг. В общем, я не понимаю на какую аудитории нацелено его творчество, кому все это нужно.
Но, это лирическое отступление, мое личное мнение, а концерт между тем подходил к концу.
Исполняя последний номер программы, Градский отошел шагов на десять от микрофона, в глубь сцены, и оттуда допел. Его мощный голос заполнял зал без всяких микрофонов, зритель оценил, и на прощанье искупал маэстро в овациях.
Это был успех!
После концерта мы с Лехой прошли к Маэстро в артистические покои, в те самые, в которых в мае 1891-го останавливался Чайковский. Где отдыхали после выступления Битлы, Бенни Гудман и еще сотни мировых звезд.
Градкий признался, что с юных лет мечтал выпить в Карнеги Холе портвейна.
Портвейн он привез c собой, из Москвы. Мы уселись на огромный кожаный диван, и, по старой рок'н'рольной традиции, раздавили на троих, прямо из горла.

Градский признался, что с юных лет мечтал выпить в Карнеги Холе портвейна.

Это он кросавчег! Наш человек

Юбка моей мечты

16 февраля 2015 10:15

Бывают такие периоды, когда мир размежевывается, расчерчивает границы, разделяется. Но были, не забудем, и другие времена: Александр Градский наводит мосты, ломает стену и объединяет Германию в колонке музыканта Вячеслава Малежика, щеголяющего в то же время в юбке.

— ЕДЕМ в город Ульм на встречу с творческой молодежью Федеративной Республики Германия. Попеть и, разумеется, попить. Бюргерские сосиски — в неограниченном количестве! — этот текст мой старинный товарищ Костя Воробьев, отвечавший за культуру в ЦК ВЛКСМ, произнес не как предложение, а как ультиматум.

И был стопроцентно прав: от таких предложений во второй половине 80-х не отказывались. Гласность и новое мышление набирали должное ускорение, по подиуму уже щеголяли девицы в длинных юбках с гордыми серпом и молотом на них и сверкающей надписью «Perestroyka» через все туловище. Михаил Горбачев популярен, как Элвис, но доллар на черном рынке все еще 18—20 рублей, а тебе перед загранкой вообще его меняют в банке по официальному курсу — 74 советские копейки. Ясно, что такое долго продолжаться не может и «лавочку» скоро прикроют, поэтому дураков не было: по ехали все, кого позвали, — группа «Оливер Твист» (название ансамбля я изменил по причинам, которые совсем скоро вам будут понятны) и Александр Градский.

ФРГ… Наконец-то мы увидим настоящую заграницу — не эти венгрии-болгарии-польши. Мы возбудимся от этого царства разврата — ведь под скрежет первых видаков мы уже надкусили запретный плод, уже слышали все эти пышногрудые «я-я, даст ист фантастиш, гут, супергут!». И сладкий воздух свободы защекочет нам ноздри…

Но пока нам с Александром Борисовичем Градским щекотал ноздри совсем другой запах.

— По-моему, «Твисты» дунули травы, — озабоченно шептал мне на ухо Градский, провожая их взглядом из шереметьевского туалета.

— Думаешь?

— Уверен. Похоже, в самолете им будет весело.

— А может, так и надо, Саша? В загранку же летим! Настоящую!! «Люфтганзой»!!! Надо ж, так сказать, соответствовать!

И они, кстати, продолжали соответствовать, не прекращая принимать от стюардесс хваленое и халявное бутылочное немецкое пиво. Именно им «Твисты» отчаянно лакировали дурманящий дым каннабиса, приходя во все более и более приподнятое расположение духа.

Вскоре аэропорт Франкфурта-на-Майне гостеприимно распахнул перед гостями из Москвы двери своего семиэтажного здания. Константин Павлович Воробьев тут же отбыл искать автобус, на котором мы будем добираться до города Ульма, а развеселый «Оливер Твист» мутной стайкой отправился на экскурсию по магазинам аэровокзала. Нас с Градским оставили на хозяйстве — сторожить вещи. Скучали мы, прямо скажем, недолго. Не прошло и 15 минут, как к нам направилась пестрая компания: трое штатских под охраной двух военных с автоматами практически на изготовку. В штатских мы признали музыкантов из «Оливера», которые были уже не столько пьяны, сколько перепуганы. Автоматчики выглядели браво — как бойцы, только что обезвредившие террористов из «Черного сентября» на Мюнхенской Олимпиаде.

— Что случилось? — Голос будущего повелителя «Голоса» Градского звучал одновременно угрожающе и участливо.

— Эти джентльмены нарушили общественный порядок и будут задержаны до суда, — пояснил один из автоматчиков на английском.

— Джентльмены! — Александр Борисович переключил свой регистр на взволнованный фальцет и снова обратился к «Твистам». — Так что же случилось?

— Да, блин, — начал сбивчиво объяснять басист группы, — наткнулись мы на секс-шоп, зашли туда…

— Ну?

— Ну, начали рассматривать игрушки разные для этого дела. Ты даже не представляешь — чего там только нет!

— Короче, Склифосовский!

— Сначала мы смотрели на все на это с интересом, а потом Коля мне кричит: «Толик, зырь!» — и кидает мне какой-то агрегат из двух этих, ну ты понимаешь…

— Фаллосов?

— Ага, их, поганцев.

— Дальше, — требовал Градский.

— А дальше я ему этот фаллос кинул обратно, и… нас «ха-ха» накрыло. Мы начали тупо ржать. А продавщица взяла и охранную кнопку нажала, и пришли эти двое. — Толик укоризненно показал на автоматчиков. — Кто ж знал, что в этом королевстве разврата насмехание над фаллосами карается по закону?

— Так. — Градский традиционным жестом поправил на носу очки и обратился к автоматчикам. Его речь была бурлящей смесью английских и русских слов, отчего, похоже, лишь прибавила в убедительности. — Господа, если вы сейчас же не отпустите этих троих джентльменов, то музыкальный фестиваль в Ульме не состоится. И дело перестройки умрет, а мосты дружбы, которые строят Горбачев и ваш канцлер, рухнут. А самое главное, Берлинская стена никогда не будет разрушена и никогда не быть Германии единой!

Градский сделал театральную паузу и с пафосом спросил:
— Ну что, солдаты: мосты или стены? Что вы выбираете? От вас зависит судьба германского народа!

— Мосты, мосты, — хором ответили служивые и впервые улыбнулись.

— Тогда, — продолжал сеанс гипноза Саша, — можете взять у ребят автографы.

В руках одного из солдат откуда-то появился фотоаппарат, и он попросил меня сделать совместное фото Градского, «Оливера Твиста» и их — доблестных охранников порядка в еще не объединенной Германии.

К возвращению Кости инцидент был полностью исчерпан, и мы отправились в Ульм.

Там нас с Александром Борисовичем поселили в один номер. В свободное от обсуждения судьбы русского рок-н-ролла время мы обсуждали… конечно, шмотки. Или даже наоборот. Одежка… Для нас, с остервенением смотревших «ихние» музыкальные каналы, стараясь ничего не упускать — ни жеста, ни звука, ни пуговицы богочеловеков с гитарами, — она была неотъемлемой частью этого самого рок-н-ролла. Именно она не позволяла транжирить на всякую ерунду типа еды заветные дойчмарки. Мы все наполняли в загранках свою утробу супчиками из пакетов, которые кто-то удачно назвал «суп-письмо», а также колбасой сырокопченой и чаем. Такие жертвы приносились в угоду джинсам, дубленкам и всякой шузне. Зато как поднимался твой статус, когда ты и твоя жена надевали фирменные шмотки и выходили в свет. При этом мы, звезды СССР, не могли позволить себе всякий польско-венгерско-гэдээровский ширпотреб: ведь «Но-То-Цо», «Иллеш» и «Скальды» часто заруливали в Москву, и в нашей музыкальной тусовке было дурным тоном восхищаться ими. В общем, под конец поездки, затоварившись вещами для себя любимых, пришла пора позаботиться и о семье: Саша хотел прикупить детские кроссовки, а я обещал своей жене моднейшую юбку-шорты. Сама мысль о том, что это товар «два в одном», уже сводил с ума любую советскую женщину.

В предыдущие поездки, когда я обновлял гардероб своей жены, мне удалось набить руку и безошибочно попадать в размеры Татьяны. Обувь и джинсы, свитера и дубленки — все было подвластно мне. Могу похвастаться: я ни разу не привез домой ничего такого, что пришлось бы перепродавать или передаривать. Поэтому какая-то там юбка-шорты не вызывала у меня в этом смысле беспокойства. Тем более компанию нам с Градским вызвался составить Воробьев, прекрасно владевший немецким. Наказанные за свои выходки «Твисты» остались в отеле.

Десантировавшись в огромном торговом центре, мы практически сразу потеряли Сашу. В погоне за модной детской обувью он рванул в сторону одного бутика, потом второго и — исчез из виду. Нашли мы его, в общем-то, случайно, по раздававшимся из маленького магазинчика равномерным и монотонным, будто звуки метронома, матерным словам. Испугавшись, что с другом приключилось неладное, мы прильнули к витрине и увидели следующую картину: Градский брал со стеллажей детские кроссовки, поворачивал их подошвой к себе и изысканно матерился. В те годы мы еще не привыкли, что детские вещи могут стоить дороже взрослых. Мы думали: раз меньше материи или кожи потрачено, значит, и цена должна быть ниже. На подошвах в том немецком магазине как раз наклеивали ценник…

Пока Костя успокаивал Александра Борисовича, я наконец обнаружил шмотку-мечту — юбку-шорты. Да не единственную — три фасона! К такому богатству империалистического выбора я не был готов. На ломаном английском я попросил продавщицу подать товар и живо начал толковать с ней о размерах и ценах, то и дело прикладывая шорты к себе для наглядности. Когда наша беседа зашла в прогнозируемый тупик, девушка в отчаянии призвала на помощь Костю. Они обменялись какими-то беглыми фразами, после чего Костя небрежно сообщил: «Предлагает тебе самому все примерить, чтоб с фасоном определиться».

Рассудив, что так действительно будет нагляднее всего, я отправился в примерочную, скинул с себя джинсы и напялил юбку. Повертевшись перед зеркалом и решив, что Татьяне не может не понравиться мой выбор, я резко отдернул шторку, заслонявшую меня от зала магазина. И театрально, на цыпочках, выйдя почти на середину зала, произнес: «Ну как?» — «Отлично, давай, вторую показывай!» — еле сдерживали хохот Воробьев с Градским. Выйдя во второй обновке, я огляделся и понял: работа бутика парализована. Обслуживавшая меня продавщица и несколько ее коллег, торговавших за соседними прилавками, заколдованно смотрели в мою сторону. На третьем «показе» я увидел среди зрителей директора бутика и сорвал бурные аплодисменты его сотрудниц. Тучный директор с холодным взглядом подошел к Воробьеву, что-то сказал ему и удалился.

— Надо валить, Слава, хорош, повеселились, — скомандовал Воробьев. — Если уйдем в течение 5 минут, тебе сделают крупную скидку на любую юбку.

— А в чем, собственно, дело? — с вызовом полюбопытствовал я.

— Ну как сказать… Понимаешь, твоя продавщица изначально подозвала меня со словами: «Извините, не могли бы вы показать своей подружке, где находятся примерочные?» А таких «артистов», Малежик, даже здесь, оказывается, не любят.

…А юбка-шорты жене оказалась впору, и она ее очень полюбила. Даже сейчас, спустя много лет, она иногда ее надевает — на даче, занимаясь сельхозработами. Окучивая грядки, Татьяна вместе с участницей первого гей-парада советского артиста в Европе выглядит ну очень сексуально.

И они, кстати, продолжали соответствовать, не прекращая принимать от стюардесс хваленое и халявное бутылочное немецкое пиво.

Нашли чего пить. Немецкое пиво...
Тем более в Люфтганзе все время Warsteiner подают (или Хайнекен)

Передача 2004 года. Обсуждение Фабрики звёзд-5

Вначале Градский их всех привычно опустил, и популярно объяснил почему они - говно и не умеют петь.
Потом объяснил какому-то рэперу что тот не умееть читать рэп.
Рэпующий Градский тоже смотрелся довольно интересно, жаль что так мало давал мастер-класс, не знал, кстати, что он слушает Эминема...
Ну и конечно страшная тёлочка, клеющаяся к Маэстро во время песни тоже доставила...
В общем Малахов свою работу знает, немножко срача, немножко трэша, и из говна выходит вполне годная передача.

ну че ты понимаешь в моих мыселях, милейший?

BB wrote: В прямом. Эта песня и в обычном исполнении мегапафосная, а под гитарку это конкретный гламур, муси-пуси.
На моей памяти ни один стройотрядовец ее не пел, окромя как со сцены.

Я тоже в стройотряды ездил. И даже эту песню пел. Как все, впочем. Не помню такого, чтоб одни в строяк, а другие баррикады строить
А песню эту надо в другой версии слушать

Я тоже в стройотряды ездил. И даже эту песню пел. Как все, впочем.

BB wrote: Мутная мысль комментатора, даже не аффтара ЖЖ

Вот уже более десяти лет Александр Градский живет со своей гражданской женой Мариной Коташенко. Несмотря на такой солидный срок, пара не торопится оформлять отношения. Александр и Марина познакомились на улице. Музыкант подъехал на машине к девушке, как ему показалось, «небесной красоты». Марина не признала в незнакомце звезду, но телефон все же взяла, а через две недели перезвонила. Как признавался Градский несколько лет назад в интервью газете «Комсомольская правда», у них с Мариной в отношениях царят гармония и любовь. По его мнению, девушка с такими внешними данными смогла бы найти себе партию повыгоднее, чем он. Поэтому артист уверен, что Коташенко не может преследовать корыстных целей, живя с ним.
1 сентября у супругов родился сын, которого назвали как и его знаменитого отца — Александром. Всю беременность Марина наблюдалась в одной из элитных клиник Нью-Йорка. Через несколько дней после рождения мальчика Градский отправился в США. А спустя несколько недель музыкант с женой и новорожденным вернулся в Москву.

Вот уже более десяти лет Александр Градский живет со своей гражданской женой Мариной Коташенко.

Диски Градского изданные в Японии являются раритетом, а его романсы на японском языке я до сих пор не могу найти, у нас они не выходили.

у них с Мариной в отношениях царят гармония и любовь. По его мнению, девушка с такими внешними данными смогла бы найти себе партию повыгоднее, чем он. Поэтому артист уверен, что Коташенко не может преследовать корыстных целей, живя с ним.

Градский любит котлеты. А котлеты любят певца. Такая взаимосимпатия. Да, Саша умеет их готовить. О да. И любит их трескать. Увы! Оттуда и сто двадцать килограммов массы а-ля Паваротти.

Рассказывал не без гордости:
«На мои котлеты съезжаются все друзья. Как-то одна хрупкая девушка поставила рекорд – съела за вечер восемь с половиной котлет».
Вообще у него дома все вкусно. Даже купленные тут же, в Елисеевском, батоны (его хоромы располагаются на втором этаже, рядом с легендарным гастрономом номер раз). Потому что хозяин генерирует правильную ауру и умеет выстроить контекст пищепотребления.

Саша привык быть хозяином положения во всем. Я помню, как играючи он терял вес, когда хотел. В 90-е модно было приглашать звезд в круизы, и мы с женой часто оказывались с Градскими в этих морских вояжах. И Саша часто зарекался есть во время путешествия и легко терял за пару недель килограммов десять, а то и пятнадцать. Он так привык к тому, что без проблем управляет своим весом, что эти амплитуды между грузностью и стройностью становились все значительней. А потом он просто перестал возвращаться в форму. Привык к мысли, что он и так красавец и телками востребован в полный рост. И сейчас парит мне, что, мол, худеть ему просто профессионально противопоказано.