В характеристике Бронштейна можно столкнуться с невероятным разнообразием оценок – мудр, невыносим, гениален, фальшив, последний романтик, шизофреник, жертва системы, пророк, опередивший свое время, зануда, мессия, ханжа с манией величия, безумец, Сократ.
На самом деле в нем было всего понемногу. Качества эти совсем не взаимо себя исключающие, и было бы неправильно, да и невозможно привести его к одному знаменателю.
Писать о Бронштейне вдвойне трудно еще и потому, что в многочисленных интервью он утверждал одно, в другой раз – совсем иное, в третий – опровергая всё, сказанное до этого. На почти каждое утверждение Бронштейна можно отыскать совершенно противоположное по смыслу его же самого.
орой казалось, что, жонглируя мыслями, он просто забавляется над собеседником. Он рассматривал события в разных ракурсах, придавая им различную подсветку и, как доцент в аудитории, время от времени переворачивал доску и рисовал на другой стороне новые формулы и доказательства. Завтра он мог опровергнуть их все, доказав противоположное со вчерашней убежденностью.
Когда я расспрашивал Макса Эйве о Савелии Тартаковере, экс-чемпион мира заметил, что из современных шахматистов Тартаковера больше всего ему напоминает Бронштейн: «тоже избывающий идеями, но какой-то странный, странный...»
Человеку, никогда «не бравшему в руки» шахмат, трудно объяснить, в чём гениальность Бронштейна. Его спортивные достижения более чем скромны. Правда, однажды, в 1951-м, он таки добрался до самого Ботвинника и сыграл с ним матч за звание чемпиона мира вничью. По существовавшим тогда правилам чемпион сохранил звание... Но это — всё. Ну или почти всё. Всего две победы в чемпионатах СССР, да столько же — в межзональных турнирах. Для топ-гроссмейстера — негусто.
Негусто, если оценивать размер таланта в кибернетической системе нулей и единиц, заработанных в турнирах и матчах. Но Бронштейн — это другое измерение шахмат, это — шахматное зазеркалье, в котором постоянно витали самые фантастические образы и идеи, требующие немедленного осуществления! Отсюда огромное количество курьёзов, нелепых «зевков», нехарактерных, в общем-то, для шахматистов такого уровня. Но отсюда же и ещё большее количество партий-шедевров, которым позавидовал бы любой из чемпионов мира. В девятой партии матча с Ботвинником — случай, вошедший в шахматную хрестоматию: увлёкшись одной из таких идей, он попросту «зевнул» ладью, а затем, продолжая играть как ни в чём не бывало, сумел сделать ничью!
«Для меня Давид Бронштейн был гением не только в шахматах, — рассказывает Татьяна Болеславская. — По сравнению с обычными людьми у него были иной способ мышления и другая система ценностей. Помню, в Париже я захотела посмотреть знаменитую статую Венеры Милосской. Виденные ранее репродукции никак не объясняли всеобщего восторга, который окружал скульптуру этой тяжеловесной женщины. В душе я уже согласилась с учёными, объяснявшими, что у древних греков был особый идеал женской красоты. Своим мнением я решила поделиться с мужем. «Подожди», — ответил Давид. В Лувре он подвёл меня к статуе не спереди, как подходили все посетители, а со спины. Фигура Венеры стояла к нам как бы вполоборота. И случилось чудо! Никогда в жизни я не видела столь пленительной женственности».
Его первый учитель и тренер А.М. Константинопольский как-то рассказывал, что очень часто все домашние заготовки, вся «стратегия», подготовленные ими совместно перед партией, сразу же после её начала шли прахом — Бронштейна захватывала какая-нибудь сумасшедшая идея и он, забыв обо всём, начинал импровизировать. В такие моменты предугадать его следующий ход было невозможно — они все казались такими же «сумасшедшими», как и сам Давид, пока наконец не становился ясен весь замысел. При этом сам Бронштейн утверждал, что «особенный талант в шахматах не нужен. Память, способность воспроизвести вариант. И всё!».
Бронштейн — шахматный чудак. Паганель. Дон Кихот. Таким людям чужды не то что соображения практической выгоды, но даже естественное чувство опасности, заставляющее обычных людей рассчитывать возможные последствия своих поступков. Он поступал по велению души не потому, что был таким смелым, а просто потому, что не представлял себе других вариантов. По-видимому, вопрос «Что мне за это будет?» никогда даже не приходил ему в голову. К примеру, назвав родившегося у него сына Львом, он во всеуслышание заявлял всем, что это в честь его «однофамильца» Льва Троцкого...
В 1978-м, перед матчем на первенство мира Карпов — Корчной, ЦК КПСС и Шахматной федерацией СССР было инициировано открытое письмо советских шахматистов против «отщепенца» Корчного. Из нескольких десятков прославленных гроссмейстеров нашлись только четверо, отказавшихся поставить свою подпись. Но если Бориса Спасского, к тому времени уже женившегося на француженке, жившего в Париже и закончившего борьбу за чемпионское звание, власти достать не могли, а Михаилу Ботвиннику, считавшемуся «марксизмом-ленинизмом» советских шахмат, к тому времени уже было позволено абсолютно всё, то Давиду Бронштейну и Борису Гулько после этого пришлось несладко...
Разница не формальна. "Письмо гроссмейстеров" было подлым, а письмо Карпова(по содержанию; сам факт его написания конечно нехорош) - нет.
Разница не в содержании, я думаю.
Подписание коллективных писем всегда попахивает, если это не письмо в защиту любимого утреннего ларька от сноса
Личное же письмо подразумевает личную же ответственность.
Коллективный же разум предполагает лишь коллективную ответственность.
Но никак не личную. Чем и нехорош.
Разница была именно в содержании "Письмо гроссмейстеров" всячески обзывало Корчного и требовало его исключения из розыгрыша первенства мира. У Карпова не было ни того ни другого.
Разница была именно в содержании "Письмо гроссмейстеров" всячески обзывало Корчного и требовало его исключения из розыгрыша первенства мира. У Карпова не было ни того ни другого.
Нельзя совсем обойти молчанием отношения Бронштейна с Патриархом советских шахмат. Официально и в печати Давид Ионович превозносил Ботвинника всегда и всюду. Но за кулисами делился со слушателями своими обидами. Конечно, 6-й чемпион мира был с конкурентами достаточно жёсток, чтобы не сказать жесток (с ударением на втором слоге). Впрочем, таким же был и Эммануил Ласкер, которого Бронштейн боготворил – не забывал отмечать его дни рождения. Но, видимо, качество жёсткости и должно переходить в количество лет на шахматном троне. Такие демократичные и человеколюбивые чемпионы, как Эйве, Смыслов, Таль и Спасский, долго на нем не задерживались. Разумеется, с Ласкером Давиду Ионовичу делить было нечего, а вот Ботвиннику он не мог простить многое...
Началось, в частности, с обиды на способ, каким многократный советский чемпион зафиксировал свое поражение в первой партии между ними. Дело было на Всесоюзном первенстве 1944 года.
– Когда я отошел на минутку в буфет за чаем, – многократно рассказывал Давид Ионович, – то вернувшись в турнирный зал, не нашел там ни своей партии, ни Ботвинника, а только бланк с его подписью.
То есть лидер Советской Школы не поздравил молодого шахматиста, не пожелал пожать ему руки. Кстати, заметим, что в этой партии 20-летний мастер виртуозно провел защиту в худшем эндшпиле, а чемпион СССР где-то "перегнул палку"
Забегая вперед, заметим, что общепринятое мнение, будто молодой Бронштейн еще "не умел играть окончания", вряд ли соответствует действительности. Также, мол, и своей относительной неудаче в матче 1951 года он был обязан именно слабой игрой в эндшпиле! Да нет – когда хотел, и ранний Бронштейн мог превосходно провести эту фазу партии. Только когда очень хотел! Потому что его тонкий художественный вкус нередко испытывал дискомфорт в скучной технической стадии. Все-таки ряд окончаний мальца Дэвика еще в турнире школьников и киевских мастеров (1938 г.), а затем и в чемпионате Украины 1940 года (где 16-летний подросток выполнил норму мастера) произвёл тогда сильное впечатление. К сожалению, большинство его ранних партий из-за войны было утеряно.
Иногда на Бронштейна накатывались приступы меланхолии. Давид вспоминал довоенные годы. Его мечтой было стать математиком – он планировал после окончания школы поступить на физмат Киевского университета. Не успел – помешала война. Всю оставшуюся жизнь он испытывал моральный комплекс из-за отсутствия высшего математического образования. Причем его, мягко говоря, сожаления по этому поводу явно перехлёстывали через край! Однажды, когда уже стало невмоготу, ваш покорный слуга решился взять грех на душу и "вылечить" Давида Ионовича раз и навсегда.
– Хорошо, гроссмейстер, давайте проведем тест на математические способности. Вот, например, маленький Гаусс за пару секунд сосчитал сумму всех чисел от единицы до ста! Сумеете ли Вы, талантливый шахматист и якобы нереализованный математик решить несложную задачку на части?
Я-то знал, что математические способности крайне редко сочетаются с шахматными, тем более с таким огромным талантом. И наоборот. Это убедительно подтвердилось: через 30 минут напряженного обдумывания с карандашом и бумагой экзамен был прекращен. В норме подобная задача средне способным математиком решается устно не более чем за 15 секунд! Больше мне никогда не приходилось слышать о математике из уст Давида, побеждавшего многих шахматных Голиафов.
Виктор Львович Корчной (1931-2016) так отзывался о Бронштейне:
"У него было много причуд, сначала естественных, потом наигранных. Бронштейн понял, что этим интересен и культивировал эти причуды в себе, поэтому разговаривать с ним было интересно, но и очень утомительно. Он всегда стремился если не эпатировать, то, во всяком случае, удивлять слушателя".
Юрий Львович Авербах (1922- ) более детально проанализировал поведение Бронштейна в обществе. Он считал, что это — провинциальный мальчик, ставший кумиром, от которого все ждут каких-то откровений, и который стал вести себя соответственно:
"А мальчик-то был гениален только в одной области, но понимает, что должен говорить что-то значительное, не может повторять мнение всех. У Давида это приняло извращённую форму, это относилось буквально ко всему, начиная с самых невинных вещей. Если все шли в одну сторону, он шёл в другую. Если все заказывали кофе, он отдавал предпочтение чаю, и наоборот. Если все полагали, что турнир очень силён, он говорил, что не понимает, что это значит. И т.д., и т.п."
За два месяца до начала матча с Ботвинником Бронштейна встретил в переходе метро Яков Исаевич Нейштадт (1923- ) и поинтересовался:
"Готовишься?"
Давид прищурился и ответил вопросом на вопрос:
"У тебя кролики когда-нибудь были?"
"?"
Бронштейн после немой сцены продолжил:
"Они ведь всё время шевелят чем-нибудь: ноздрями, ушами. Так вот и я готовлюсь..."
Перед матчем на первенство мира Бронштейн спросил у Григория Яковлевича Левенвиша (1889-1961), как ему успешнее готовиться к игре с Ботвинником, и тот дал ему такой совет:
"А вы повесьте над кроватью фотографию Ботвинника и каждое утро, проснувшись, разглядывайте её, приучайтесь. Ведь вам придётся два месяца кряду смотреть на эту физиономию".
По Москве потом долго ходили упорные слухи, что Бронштейн так и поступил, а некоторые даже добавляли, что подобный психологический сеанс обычно заканчивался плевком в фотографию противника.
Во время подготовки к матчу между Ботвинником и Бронштейном возник вопрос о походах в туалет с сопровождающим членом судейской коллегии.
Ботвинник предложил, чтобы вместе с участником в обязательном порядке отправлялся бы в туалет один из членов команды соперника.
Бронштейн на это возразил:
"В команде “Динамо” не найдётся человека для подобного рода походов".
После этого вопрос как-то отпал.
А вот это Ионович молодца
За несколько лет до смерти Бронштейн давал интервью одному бельгийскому журналисту, и тот что-то спросил его о Ботвиннике.
Бронштейн переспросил:
"Как вы сказали? Ботвинник? Бо-твин-ник?"
Потом отрицательно покачал головой:
"Никогда не слышал такого имени".
Однажды Корчного спросили, является ли Бронштейн выдающимся шахматистом. Корчной неожиданно пылко ответил:
"Выдающийся ли игрок Бронштейн? Он — гений! Гений! Ведь гений — это человек, который идёт впереди своего времени, а Бронштейн заметно опередил своё время. Если Ботвинник говорил, что Бронштейн очень хорош при переходе из дебюта в миттельшпиль, это очень слабо сформулировано. На самом деле Бронштейн продемонстрировал в этой стадии множество идей, явившихся абсолютными откровениями. Это признак гения. В период 1945-1951 годов он превосходил всех по пониманию шахматной игры. Не появись тогда Бронштейна, не возникло бы в шахматном мире Таля".
В 1963 году во время турнира в Вейк-ан-Зее в течение всего соревнования Авербах и Бронштейн делили одну комнату на двоих. Об этих днях с Бронштейном и оставил Авербах любопытные воспоминания:
"Идеи бурлили у него в голове. Он буквально исходил ими, безостановочно высказывая всё, что приходило ему на ум".
Однажды Авербах спросил:
"Как только дома жена выдерживает твой речевой фонтан?"
И Бронштейн с виноватой улыбкой признался:
"А когда она не выдерживает, к соседям уходит".
Когда голландец Том Фюрстенберг работал вместе с Бронштейном над книгой “Ученик чародея”, учебником шахматной игры, он тоже страдал от излишней болтливости своего соавтора. Фюрстенберг писал:
"Я не думаю, что был более терпелив, чем другие, но с ним просто вынужден был быть таковым. Когда моё терпение лопалось, я говорил:
"Дэвик! Ты можешь помолчать ну, хоть немного?"
И тогда он замолкал, пусть и ненадолго".
Два года Бронштейн прожил в испанском городе Овьедо, где работал тренером местной университетской команды. Его испанского языка было вполне достаточно, чтобы давать шахматные уроки, но его болтливость...
Фюрстенберг пишет:
"Всё шло к тому, что ему предложат постоянное место, но они не могли выдержать его бесконечного монолога. Это и стало причиной того, что ему не продлили контракт в Овьедо".
Я не думаю, что стоит называть идиотом человека, который по сути лишь очень узкий, но очень хороший специалист.
Тяга распространять свою значимость на другие сферы среди них очень развита, особенно среди гроссмейстеров.
Но это просто человеческая слабость.
Бронштейн был шикарен, настоящий гений.
Его талант был сопоставим с талантами Капабланки, Холмова, Штейнберга, Ананда...
Но как человек он был эгоистичным слабаком, к тому же, по-видимому, шизофреником.
Я о другом. Данная позиция в том турнире была у Бронштейна только с Джонгсмой (могу ошибиться в транскрипции) но одет Ионыч был в пидждак а не джемпер.
Есть у меня подозрение, что фотография почтенного Кота всё же с другого турнира.
Или у Бронштейна джемпер был под пиджаком и между двумя фотками он пиджак снял?
Не совсем в тему, но не нашёл более подходящего места. Альбурт в интервью,опубликованном на чесспро chesspro.ru/interview/lev_alburt_interview
говорит, что существует книга Найдорфа о Цюрихе 53, хоть и уступающая книге Б-В, но не намного, и освещающая турнир совсем по другому. кстати, замечу, что конец турнира у Б-В явно скомкан. Владимирович, другие спецы здесь - веидели книгу Найдорфа, где её можно посмотреть?
