Если бы страны всякий раз сбивали без предупреждения самолеты, нарушающие воздушное пространство, то мы бы каждый день имели бы сбитые самолеты. Зря Асад решил дразнить турков, они ему это еще припомнят. Например могут сбить самолет на котором Асад будет бежать из страны.

Ну вот кукловоды в кипах уже и Путина научили танцевать под свою дудку.

Что касается дразнить турков, то я уже предложил пролететь над Турцией на Миг-25 и посмотреть как они будут реагировать.

Может все-таки кукловоды разные?

Кукловод тот самый, который натравил Буша на Ирак.

Ага, этот самый...

И Сирию сейчас сдадут, затем и Путин в Израиль и ездил.

Россия приостановила выполнение контракта на поставку Сирии зенитно-ракетных комплексов С-300ПМУ-2. Как пишет 26 июня газета Ведомости со ссылкой на источники в оборонно-промышленном комплексе России, отгрузка С-300 в Сирию была отменена по указанию сверху.

Само существование ранее не оглашавшегося контракта, как пишут Ведомости, подтверждается в годовом отчете Нижегородского машиностроительного завода (входит в концерн Алмаз-Антей) за 2011 год. В нем, в частности, прописаны контракты с Алжиром и Сирией на поставку С-300 стоимостью 39 и 105 миллионов долларов соответственно.

Поставки должны были завершиться в 2012 - начале 2013 года. Отгрузка трех дивизионов С-300 в Алжир, по словам представителя Рособоронэкспорта, уже состоялась.

Против поставки оружия в Сирию, где идет гражданская война, выступают ряд западных государств, включая США и страны Евросоюза. По предположению источника Ведомостей, Россия могла отказаться от поставки ЗРК С-300 режиму сирийского президента Башара Асада, чтобы не осложнять отношения с западными партнерами. В 2010 году Россия аннулировала контракт на поставку С-300ПМУ-2 Ирану.

Вместе с тем, со слов собеседника издания, Россия продолжает (или уже завершила) поставки Сирии зенитных ракетных комплексов средней дальности Бук М-2, зенитных ракетно-пушечных комплексов Панцирь-С, а также комплексов Печора-2М.

18 июня у побережья Шотландии был остановлен российских сухогруз Алаид с отремонтированными для Сирии транспортно-боевыми вертолетами Ми-25. Как сообщалось, британские власти заподозрили Россию в снабжении режима Асада оружием. Россия подобные подозрения отвергла. Впрочем, судно впоследствии вернулось в Кольский залив.

ЗРК С-300 способны обнаруживать цели на расстоянии до 300 километров и одновременно обстреливать до 36 объектов. В случае принятия таких комплексов на вооружение, Сирия получит существенное преимущество перед авиацией потенциального противника. 22 июня в небе над Сирией был сбит турецкий истребитель F-4. За инцидент сирийские власти извинились. Однако впоследствии сирийцами был обстрелян еще один турецкий самолет, участвовавший в операции по поиску обломков сбитого F-4.

контракты с Алжиром и Сирией на поставку С-300 стоимостью 39 и 105 миллионов долларов соответственно.

Поставки должны были завершиться в 2012 - начале 2013 года. Отгрузка трех дивизионов С-300 в Алжир, по словам представителя Рособоронэкспорта, уже состоялась.

Меня убивают такие цены, конечно. Получается, какой-то жалкий миллиард долларов - это штук 80 дивизионов С300. В каждом дивизионе - 4 ПУ, вроде бы. И это любой диктатор какого-нибудь Того может себе позволить. И небо будет прикрыто лучше, чем у Китая.

— Как стать аспирантом американского университета?

— Система рекрутирования аспирантов отличается от таковой для постдоков и, на мой взгляд, хорошо работала в 50-е годы, а сейчас несколько устарела.

В США после окончания университета дурной тон остаться там же в аспирантуре. Выпускник должен сменить вуз.


Для этого на факультеты (а не в профессору) подают заявки, анкеты. Там оценивают их уровень знания английского, учитываются баллы в дипломе, проводят собеседование. Уже затем прошедших отбор кандидатов распределяют среди профессоров. Эта система была хороша, когда Америка была Меккой и университет гарантированно получал много сильных заявок. Сейчас это не так, есть конкуренты и по качеству образования, и по перспективам работы. Наш маленький факультет получает около 50 заявок в аспирантуру. Из них от силы две или три сильные заявки. А нужно набрать порядка 15 аспирантов.

Сильные заявки — это, как правило, китайцы. По официальной статистике, у нас в университете среди аспирантов 35% китайцев, корейцев и японцев.

Если учесть, что они резко доминируют на естественных факультетах, а на факультете права, живописи и т. п. их вообще нет, то картина будет еще более впечатляющая. У меня в лаборатории все аспиранты — китайцы, много китайских постдоков.

Срок аспирантуры — 5 лет, и во время первого года аспирант проводит около 70% времени, занимаясь преподаванием, проводя лабораторные работы. Каждый профессор сообщает руководству факультета, сколько ему нужно помощников для его курса, и сообща принимается решение о привлечении аспирантов. Эта система отчасти похожа на педагогическую практику аспирантов в России, однако здесь ее объем больше, а ребятам неплохо платят за преподавание. То есть в первый год аспирантуры предполагается, что аспирант не занимается наукой, а только преподает, зарплату ему платит университет, а не профессор. На мой взгляд, это хорошая система. Здесь очень ценятся коммуникативные качества, и при преподавании они проверяются и даже развиваются. Здесь слабое школьное образование, и ребята подтягивают свой уровень даже не столько в университете, сколько в аспирантуре. Так, в первый год они латают дыры своего школьного образования, знакомятся с лабораторией, входят в курс дела. Если что-то не получается, есть возможность без ущерба для работы перейти к другому профессору. Этот год является очень полезным буфером и для аспирантов, и для профессора.

— Каких университетов в США больше — частных или государственных?

— Большинство университетов в США частные, и среди них наибольшее число сильнейших вузов: Гарвардский университет, Массачусетский технологический институт (MIT), Калифорнийский технологический институт (CalTech), Принстон, Йель — это все частные университеты. Однако и среди государственных университетов есть очень сильные — это система университетов в Калифорнии, Пенсильвании, Миннесоте, Нью-Йорке, где работаю я.

— Как управляются американские университеты?

— Поскольку университеты различаются — и по форме собственности, и по размеру, и по специализации, детали их устройства варьируются.

Тем не менее в целом система имеет схожие черты.

Формально университетом руководит попечительский совет. В частных университетах его роль выше, чем в государственных. Исполнительным руководителем университета является президент — аналог ректора в России. Президент отвечает за принятие самых важных решений, является официальным представителем университета и занимается привлечением финансовых и материальных ресурсов. Традиционно последняя функция была определяющей в частных университетах, но сегодня в условиях сокращения финансирования и государственные университеты активно прибегают к привлечению частных денег.

— Как происходят выборы президента?

— Его выбирают представители сената — совета университета, куда входит вся профессура. Сенат назначает выборщиков, которые затем выбирают президента. Президент работает в тесном контакте с так называемым провостом — проректором, который отвечает за научную и педагогическую работу. Кроме того, есть вице-президенты, отвечающие за технические вопросы — кампус, финансы, кадры, развитие и связи с общественностью.

— Университеты делятся на факультеты?

— Не совсем так. Следующей ступенью структуры являются школы или колледжи. У нас, например, самое большое подразделение — это так называемый колледж искусств и наук, куда входят все важнейшие факультеты — и гуманитарные, и естественные.

Среди них физика, химия, математика, биология, геология, театр, живопись. Это чуть ли не 80% университета.

Кроме того, у нас есть школы бизнеса, инженерии, медицины.

Уже эти школы (или колледжи) делятся на факультеты.

— Как управляются факультеты?

— Деканов, как и в России, выбирают внутри факультета, однако условия здесь более жесткие. Декан не может работать на своем посту более двух сроков. Обычно большая часть профессоров за время своей работы в университете успевают поработать деканом. Каждые три года среди них проводится опрос, и они говорят, кого бы хотели видеть деканом. Составляется список претендентов, и проходит голосование.

Надо сказать, что здесь быть деканом — чистое проклятие, и я надеюсь, что мне удастся этого избежать.

Чтобы добровольно на это согласиться, мне кажется, нужно быть или фанатом тяжелейшей организационной работы, или иметь финансовые проблемы — деканы получают серьезную надбавку.


— Почему так? В чем сложность работы декана?

— Декан, хотя и остается профессором, 90% своего времени тратит на административную работу. Через него проходят все бумаги за его подписью, все заявки всех профессоров на гранты, на оборудование. Он обязан присутствовать на всех заседаниях сената и многочисленных специальных комитетов. Он занимается всеми номинации на премии. Декан — связующее звено между факультетом и администрацией университета. Он ответствен за все финансовые вопросы. Если сокращают бюджет, декан участвует во всех дискуссиях, ищет статьи сокращения расходов, предлагает, кого уволить. С каждым уволенным он должен затем отдельно поговорить.

Научный результат этих трудов, как правило, плачевный.

Когда человек становится деканом, у него обычно исчезают публикации, гранты заканчиваются и, соответственно, расформировывается группа. После работы деканом профессор возвращается к «нормальной жизни», но ему приходится строить коллектив фактически с нуля.

— Следующее административное звено — профессура?

— Это звено следующее и отчасти последнее. В американских университетах, кроме профессоров, нет постоянных научных сотрудников. Постоянные ставки имеют административные работники — секретари, уборщицы или техники, как герой Алексея Баталова из «Москва слезам не верит». Хотя сейчас у нас на факультете из-за сокращения бюджета уволили всех техников.

Есть две ветви профессуры — обычные профессора и профессора-исследователи.

Вторые занимаются только научной работой, их позиции временные, контракты обновляются каждые пару лет (часто их зарплата идет целиком из грантов), и это почва для большого стресса для этих людей. Профессора-исследователя получить легче — для этого не нужен общий университетский конкурс.

Профессора-преподаватели проходят через три ступени. Сначала по конкурсу вчерашний постдок может получить позицию младшего профессора — Assistant Professor. Это не постоянная позиция, на ней человек работает 5—6 лет, а после этого его работу оценивает факультет, его документы высылаются рецензентам. Они дают рекомендации — или не продлевать контракт, или дать ученому позицию Associate Professor. Это уже постоянная позиция, и достаточно много ученых дальше нее не продвигаются. Через 3—4 года можно попытаться получить позицию Full Professor, но отличается она только размером заработной платы, суть та же.

— Каковы служебные обязанности университетского профессора?

— Если человек находится на постоянной позиции, у него, в принципе, нет обязанности заниматься научной работой, но есть обязанность преподавать. У нас на факультете преподавания очень мало — в среднем около двух пар в неделю, так как предполагается, что все остальное время профессор посвещает науке.

«Отлынивать» долго не получится: если профессор перестает заниматься научной работой, у него исчезают гранты и становится мало публикаций, факультет возложит на него дополнительные обязанности преподавания — 7—8 пар в неделю

плюс бюрократическая работа во всевозможных комитетах. Это дополнительный стимул продолжать научную работу.

— Кто составляет штат научной лаборатории?

— Кроме вспомогательного персонала это аспиранты и постдоки. Постдоки — это младшие научные сотрудники, защитившие диссертацию и продолжающие научную работу по временным контрактам. Аспиранты, как и в России, выпускники вузов (здесь это бакалавриат). И тем и другим зарплата платится с грантов профессора. Постдок подает заявку на работу непосредственно профессору, и его принимают или не принимают на работу в зависимости от опыта, списка опубликованных работ, квалификации.

В России можно и нужно открывать международные научные лаборатории, а Китай уже сейчас становится научной сверхдержавой, считает известный кристаллограф Артем Оганов. Научившись предсказывать кристаллические структуры, он считает главным достижением своей жизни осуществление мечты. В планах ученого лекция в Политехническом музее, а чуть позже – предсказание структуры белков.

– Важно ли для ученого заниматься популяризацией науки?
– У нас в университете каждую неделю читаются очень хорошие научно-популярные лекции по разным темам – одну неделю физики, другую химики, третью геологи и т. д. Я прочитал пару таких лекций и собираюсь еще их читать. Каждый раз это новый интересный опыт. Как-то читал даже популярную лекцию для швейцарских политиков. В апреле читал научно-популярную лекцию в Киеве.

В четверг состоится моя популярная лекция в Политехническом музее, чему я страшно рад.

Дело в том, что, когда я был совсем маленьким, я ходил туда на вечерние лекции по химии для студентов. Мне было тогда семь лет, а ребятам, которые туда ходили, лет по семнадцать – и они в шутку называли меня «профессором». Лекции были очень интересными – их конспектировала моя героическая мама, потому что мне не хватало скорости руки: лектор читал очень быстро. Сейчас сбывается мечта моей жизни: я сам буду читать лекцию в том самом Политехническом музее, который в свое время был для меня вершиной всего, чего только можно желать. Кстати, в Политехническом музее я часто бывал не только на лекциях, но и в самих выставочных залах. Я очень любил этот музей и завидовал старушкам, которые охраняют экспозиции. И когда у меня однажды спросили, кем я мечтаю стать, я ответил, что мечтаю стать «старушкой» в Политехническом музее. Хотя, наверное, этой мечте не суждено сбыться.


– Как бы вы сформулировали свое главное достижение человеку «с улицы», ничего не знающему о науке?
– Наверное, самое важное то, что мне удалось воплотить в жизнь свою мечту. Причем практически буквально. Когда я был маленьким, с шести лет я увлекался химией, и моим кумиром был великий англичанин Гемфри Дэви, которые открыл много химических элементов, например натрий, калий, кальций, магний и бор. Я тоже мечтал стать химиком и открывать химические элементы. Когда я стал старше, я захотел стать минералогом и открыть много новых минералов. Потом я поступил в МГУ на геологический факультет и решил стать кристаллографом, потому что это мне позволяло воплотить в жизнь сразу обе мечты – стать и минералогом, и химиком. Я начинал с исследований минералов, потом перешел к исследованию минералов под давлением, и в этой области мне (действительно, как я и хотел) удалось открыть много новых минералов. Потом это привело меня к изучению химии высоких давлений, и я открыл довольно много новых форм химических соединений и элементов под давлением.

Новых элементов я не открыл, но открыл немало новых форм уже известных элементов. И самые интересные найденные мной новые формы были как раз для тех элементов, которые открыл Дэви.

Даже эту мечту – в таких деталях – мне удалось воплотить. А когда о моей работе стали писать издания, перед которыми я так преклонялся («Химия и жизнь», например), это было для меня как знак. Приглашение прочитать лекцию в Политехническом музее, куда я ходил два раза в неделю, как в Мекку, – это тоже сбывшаяся мечта. Мои мечты сбылись – теперь можно уходить на пенсию и сажать огород.

– Каковы же теперь ваши планы и мечты?
– Теперь у меня новые мечты, которых я сам боюсь, если честно. Моя мечта – научиться предсказывать структуры белков. Структуры белков чрезвычайно сложны, причем я боюсь не столько их математической сложности (с этим мы совладаем), а их биологической сложности. Они хорошо изучены, но я сам про них пока знаю довольно мало. Смогу ли я все это освоить? Но это мечта. В шесть лет я даже боялся верить, что добьюсь многого в науке, но мечтал об этом – публиковаться в ведущих журналах, читать лекции в Политехническом музее. Но это сбылось, причем безо всяких усилий с моей стороны, как-то само собой.

Может быть, через 10 лет я так же буду рассказывать о том, как нам удалось на молекулярном уровне через исследования структуры белков побороть болезнь Альцгеймера или другой бич человечества – кто знает?


Так или иначе, то, чем мы занимаемся, может быть естественным образом приложено к задачам молекулярной биологии, просто надо научиться белковой науке. Сейчас успешные предсказания белковых структур единичны, и не факт, что эта задача вообще решаема.

– Чем отличается публикация статьи в высокорейтинговом журнале от обычной публикации?
– Принципиальных отличий нет. По моему опыту, опубликоваться в Nature не сложнее (или по крайней мере не намного сложнее), чем опубликоваться в любом обычном научном журнале. Происходит ровно одно и то же – рецензирование вашей статьи, которая может понравиться или не понравиться рецензенту. Он может согласиться или не согласиться с вами, может оказаться хорошим или плохим – и все. Дальше уже все зависит от удачи и от вас, от вашей работы. Если тема заслуживает внимания и вы ее подаете в Nature, то у вас будет ровно такая же ситуация, как и в любом другом журнале. Важно, чтобы тематика смогла бы заинтересовать много людей. Что касается меня, то мне когда-то просто повезло, я так считаю. Есть же люди, которые вытаскивают лотерейные билеты, и я один из них. За это просто надо благодарить судьбу.

– Исходя из вашего длительного опыта работы на Западе, чего не хватает российской системе науки?
– Я думаю, нашей системе не хватает открытости. Мы слишком много варимся в собственном соку, и многие наши ученые не владеют английским языком (а это язык науки) и не знают текущих научных работ. Не хватает традиций поддержки молодых ученых. Не хватает мобильности. При всех недостатках западных временных позиций, ученому необходимо раз или два переехать – как для профессионального, так и для личностного роста. Я сам всегда был против переездов, старался остаться на одном месте, но меня влекли более интересные предложения, и сейчас я признаю, что смена мест работы крайне полезна. Неправильно, чтобы человек родился в Москве, работал там же и умер там же.

Если бы у нас можно было родиться в Новосибирске, выучиться в Санкт-Петербурге, съездить на постдок в Швейцарию, а потом получить постоянную позицию в Самаре, это было бы более правильно.

Но у нас этого нет, хотя когда-нибудь обязательно будет, как это уже стало обыденностью у китайцев. У них сейчас почти невозможно претендовать на хорошую позицию на родине, если не имеешь опыта работы в достойной зарубежной лаборатории.


– Кстати, как вы оцениваете научный рост Китая последних лет?
– Китай развивается крайне активно, привлекая к работе в стране как своих соотечественников, так и ведущих ученых со всего мира. У них давно есть программы «мегагрантов»: сначала была программа «100 талантов», сейчас появилась программа «1000 талантов». Цифры эти неким образом связаны с китайской ментальностью: 100 для китайцев – это много, а 1000 – это очень много, почти бесконечность.

Поэтому первая программа была нацелена на возвращение китайских талантов, а вторая предполагает попытку вообще перетянуть к себе в Китай лучшие таланты всего мира.

Они приглашают людей на очень хороших условиях: например, зарплата ведущего ученого по этой программе составляет порядка 1 млн юаней в год, что там по покупательной способности эквивалентно $1 млн в год – конечно, ни у кого из нас таких зарплат нет, и эти условия очень привлекательные. В Китае можно без особых проблем создать огромную научную группу – в 20–30 человек, что на Западе встречается крайне редко. Многие западные ученые стремятся попасть в Китай и остаться там работать постоянно.

Что касается уровня китайской науки, то он сейчас весьма и весьма высок.

У нас есть предубеждение, что китайцы способны лишь на механическую работу, но это не так: китайская культура по сути своей достаточно творческая.

Однако последние пару сотен лет в ней наблюдался некий застой, который они сейчас пытаются преодолеть. Я каждый год езжу в Китай и поражаюсь тому, как они работают. Китайский ученый имеет только будни – работает 7 дней в неделю с 8 утра до 10 вечера. У них есть отпуска, но очень короткие. Причем в этом нечеловеческом режиме они действительно работают – они в лаборатории чай не пьют. Половина моей лаборатории в США – это китайцы. Не потому, что я испытываю к ним особые чувства, а потому, что столько толковых китайцев подают заявки, что статистически они в половине случаев выигрывают в совершенно непредвзятом отборе.

Конечно, и китайцы бывают всякие – как толковые, так и бестолковые. Но при полуторамиллиардном населении даже если сотая процента – толковые люди, то получается население целой страны, обладающее исключительными талантами. А людей, обладающих исключительными талантами, в Китае очень много, плюс они очень трудоспособные. У некоторых из них, правда, есть некая склонность к прямолинейному подходу в решении задач:

русский постарается придумать, как эту задачу элегантнее решить, а китаец, поняв задачу, будет идти к цели через стены, через горы – максимально прямым путем.

Но при этом я знаю достаточно много китайских ученых, которые проявляют прекрасные творческие способности в сочетании с невероятным трудолюбием. Впрочем, такая напряженная работа, видимо, необходима китайской науке для наверстывания упущенного. Вы знаете, что во времена «культурной революции» наука была полностью разрушена, ученых принуждали переселяться в деревню и становиться крестьянами. Китай был отброшен в развитии, наверное, на полстолетия назад, и китайская наука еще 10 лет назад собой ничего серьезного не представляла. Сейчас Китай признан многими научными издательствами второй сверхдержавой – после США.


Растет не только количество, но и качество работ. Еще 10 лет назад, даже 5 лет назад из Китая в моей области не было ни одной нормальной публикации. Все, что они публиковали, было мусором. Сейчас китайцы публикуются в самых лучших международных журналах; у них выходят очень сильные статьи. Конечно, есть и процент барахла, но кто не печатает барахла? Его печатают и американцы, и русские, и британцы. Все зависит от того, каков процент сильных статей.

В Китае процент сильных статей примерно 6 лет назад был равен нулю, а сейчас это, скажем, 10–15%.

В США это 20–30% – отличие не такое уж большое. И Китай продолжает развиваться, каждый год значительно увеличивая инвестиции в науку: открываются университеты, оснащаются новые лаборатории. Уже сейчас суперкомпьютер № 1 находится в Китае, суперкомпьютер № 3 тоже в Китае. И Китай делает все возможное, чтобы занять лидирующие позиции. В то же время поддержка науки на Западе сейчас не слишком сильна. И для западных ученых сейчас вся надежда на Китай: либо там будут созданы интересные рабочие места, куда можно будет приезжать работать, либо Китай создаст достаточную угрозу для Америки в смысле военно-технического превосходства, и они будут вынуждены снова поддерживать науку, как в годы «холодной войны» с СССР.

– Вы могли бы создать современную лабораторию в России?
– Я мечтаю построить в России интернациональную лабораторию мирового уровня. Конечно, это зависит не только от меня: нужно финансирование. И сейчас я готовлю документы для участия в конкурсе так называемых «мегагрантов» совместно с Московским физико-техническим институтом. Первый этап этого конкурса, мне кажется, был проведен блестяще – выбрали очень достойных ученых. Я сейчас подаю на второй этап и надеюсь получить этот грант. Мне хочется поддерживать связь с Россией: я люблю эту страну и комфортно здесь себя чувствую. Когда я переехал на Запад, я понял, что никогда не буду тем, кем я не являюсь. Я культурно происхожу из России. Хотя по крови я не русский, но в душе я русский, и я не могу и не хочу в душе стать англичанином, швейцарцем или американцем.

Я принадлежу к русской научной школе и горжусь этим, поэтому приложу все усилия, чтобы русская наука выросла и окрепла.

Я хочу построить здесь передовую научную лабораторию – такую, как я построил в Швейцарии и в Америке. Эти гранты вполне позволяют это сделать. Я смогу собрать хорошие научные кадры для этой лаборатории. Сейчас в мою американскую группу на каждую позицию приходит от 10 до 50 заявок, сейчас у меня есть целая очередь достойных кандидатов на работу в моей лаборатории. Поэтому, если я получу мегагрант в России, я смогу в короткий срок сформировать хороший международный коллектив. По условиям этого контакта я должен буду проводить по 4 месяца в году в России, мой университет в США на это согласен, и я с удовольствием буду проводить здесь даже больше времени. Я для себя никогда не закрывал темы возвращения в Россию, однако, конечно, возвращаться стоит только на очень хорошие условия.

Вот давеча ув. РР нам объяснял, что тупые китайцы делают все по лицензиям и разработкам США. Оказывается, по разработкам китайцев в США с участием русскоязычных мозгов.

Ляжет доллар и вернутся все домой делать то же самое.

Вы вот например знаете, что в Китае есть ограничения на размер семьи?

И так называемый китайский суперкомпьютер, если мне не изменяет память, сделан на чипах интела.

У Китая масса проблем, но они развиваются; причем хочу заметить, гораздо быстрее США

Пока наверное, ну и что? Вопрос времени...

Уже нет И так называемый китайский суперкомпьютер, если мне не изменяет память, сделан на чипах интела.

Тут надо не чтобы доллар лег, а чтобы дома были нормальные условия для жизни. Вы вот например знаете, что в Китае есть ограничения на размер семьи? Я уже не говорю об общем качестве жизни, стоимости жилья, экологии, итд. Если ляжет доллар то спецы себе место найдут, не волнуйтесь, но в нормальной стране. Например народ говорит, что в Сингапуре неплохо.

А вот тут это пока будет длиться очень и очень долго, возможно даже так будет всегда.

А вот тут это пока будет длиться очень и очень долго, возможно даже так будет всегда.

Пока наверное, ну и что? Вопрос времени...

А это ничего, что американцы делают свои изделия из редкоземельных химических элементов, добываемых в Китае?

Уверен, для ученых в Китае сделают исключение по численности детей.

Чипы может купить и Сенегал, а вот суперкомп собрать и эксплуатировать - вряд ли.

Кстати, кто по-Вашему хуже: диктатор или агрессор?

BEIJING—A woman finding herself at the center of a firestorm over China's one-child policy after local officials forced the abortion of her seven-month-old fetus said she was being kept in the hospital against her will and that her husband has disappeared.
The woman, 23-year-old Feng Jianmei, said Wednesday that she felt heavy pressure following suggestions that she and her family were traitors for discussing her situation with foreign media.

Нет, ну конечно же умные люди обязательно туда потянуться.

The BBC’s coverage of the Arab Spring has been heavily criticised – by the corporation’s bosses.
Head of news Helen Boaden admitted that her journalists got carried away with events and produced ‘over-excited’ reports.

She told a BBC Trust report that in Libya, where reporters were ‘embedded’ with rebels, they may have failed to explore both sides of the story properly.

Middle East editor Jeremy Bowen was among those criticised in the study into coverage of the uprisings, which found that ‘excitement’ did sometimes ‘infect’ the reporting, which some viewers described as ‘too emotive’ and ‘veering into opinion’.

The document, published yesterday, also raised concerns about the corporation’s use of footage filmed on mobile phones and other user-generated content. It noted that the BBC failed to warn viewers with ‘caveats’ about the ‘authenticity’ of such footage in 74 per cent of cases.

It also warned that the corporation ignored events in some countries as it concentrated on ‘big’ stories.

Miss Boaden is quoted saying: ‘In the conflict in Egypt in the beginning ... we might have sounded over-excited – you can take on the colour of who you’re with. I had to say “just be careful about your tone”.

‘In Libya too, where we were essentially embedded [with the rebels] at the start, we might have sounded over-excited – you have to be careful if you can’t get to the other side of the story.’

While the report found that overall the BBC’s coverage was ‘generally impartial’, it did raise concerns about aspects of its reporting.

Embarrassingly for Mr Bowen, it suggested he should ‘travel a little less’ so he would have more time to provide ‘insight’ and ‘strategic guidance’ to bosses.

The report’s author, former UN director of communications Edward Mortimer, added that the BBC made mistakes in its reporting of countries such as Bahrain, where he said coverage was ‘rather sporadic’ and arguably insufficient.

The report added there should have been ‘greater eagerness’ in covering the situation in Yemen and also questioned coverage of Algeria, Morocco and Jordan.

Alison Hastings, chairman of the trust’s editorial standards committee, said: ‘We’re keen to see if improvements can be made ... both in the scope of coverage to provide a fuller picture of events, and in providing better context for audiences.

'We’ll ask the director of news to report back to us with an update in the autumn.’