Бойся, друг,
Над людьми
Своего превосходства,
Даже если оно -
Ум твой и благородство.
Бойся славы,
Извечной отравы лукавой, -
Если ты от людей
Изолирован славой.
Даже если ты ходишь
В поэтах заглавных,
В каждом встречном дому
Равным будь среди равных.
Слава - не дифирамбы тебе
и не гимны,
А любовь твоя к людям,
Что стала взаимной.
Но порою бывает она и такая,
Что возвысит тебя,
От людей отдаляя.
Ничего нет опасней,
Если думать о счастье,
Одиночества славы,
Одиночества власти.
Мне двадцать лет.
Гремит трехтонка.
Со мною в кузове девчонка.
Вокруг смертельная война.
Навстречу нам
Грохочут взрывы.
А я беспечный и счастливый...
И вдруг внезапно - тишина.
И пенье птицы почему-то,
И почему-то в окнах утро...
И сна засвеченная пленка.
Засвеченная пленка сна.
Себе я снился молодым.
Проснулся и не шелохнулся.
Себе я снился молодым
И все не верил, что проснулся.
А может, это был не сон?
А то, что я проснулся, снится?
Мне снится утро,
Тихий звон
Дождя.
Кто может поручиться,
Что пробуждение не сон?
Боюсь я чистого листа,
И, очевидно, неспроста.
Завидую безгрешным графоманам.
Ох, как наивна
Одержимость их.
Они в забвенье тешутся обманом,
Что каждый звук их -
Гениальный стих.
Боюсь моих стихов
Из книги новой,
Когда на ней написано:
'В набор',-
уходит недосказанное слово,
незавершен заветный разговор.
Уходит книга.
Все. Что в ней сказалось,
Не то, не так.
Я в ней обидно мал
Как будто жить мне
Час всего осталось,
А главного я людям не сказал.
Встревоженный,
Взволнованно молчащий,
С собой я долгий разговор веду,
Чтоб на подножку книги уходящей
Хотя б строка
Вскочила на ходу.
Юноша стареющий,
Демон начинающий,
Ни во что не верящий,
Все на свете знающий.
Он сидит предо мной,
Отвечает лениво, не сразу,
Краснощекий, презрительный,
Очень довольный собой,
Он считает банальными,
Громкими фразами
То, во имя чего
Мы ходили на бой.
Он считает банальным
Хвалить, восхищаться.
Быть наивным боится,
Чтобы не поглупеть.
Быть совсем еще юным
В свои восемнадцать, —
Нет! — такую банальность
Он не может терпеть.
Он чуть-чуть снисходителен,
Будто знает такое,
Что не знают и те,
Кто давно поседел,
А в глазах его
Что-то стеклянное, странное,
Что-то чужое,
Будто он, как пенсне,
Их нарочно надел.
Он и горя не нюхал,
Рожденный в рубашке,
А послушаешь только
Его словеса!..
Неужели есть те,
Кто вот эти стекляшки
Принимают
За умные правдой глаза?!
Юноша стареющий,
Демон начинающий,
Ни во что не верящий,
Все на свете знающий.
Мне судьба
Невеселую юность вручила —
В сорок первом году
Мы хлебнули немало беды,
Но меня даже горе
Сурово учило
Жадно праздновать жизнь, —
Понимаешь ли ты?!
Жадно праздновать
Каждую эту снежинку,
Каждый дружеский взгляд,
Каждый заячий след,
Чтоб всегда было все,
Словно в детстве, в новинку.
А другой для меня
В мире мудрости нет!
Я готов есть на улице
В стужу мороженое,
Верить в самое лучшее,
Слово искать до зари.
Я готов подобрать
Твою молодость брошенную.
Если хочешь, взамен
Мою старость бери!
И усталость бери,
И морщинки в придачу.
Если зол, так в веселье
Пусть буду я зол!
Я, как самый наивный
Андерсеновский мальчик,
Тычу пальцем в тебя:
— А король-то ведь гол!..
Швейцария
Когда бы был я заключен
Пожизненно, притом не в келье,
А цепью к плитам пригвожден
В средневековом подземелье,
Когда бы знал наверняка
Во мраке смрадного колодца,
Что ни одна моя строка
Отсюда к людям не прорвется, —
Я б все равно слагал тогда
Стихи, как бы вскрывая вены,
Пусть безнадежно, в никуда —
Как лбом о каменные стены.
Слагал бы, строки забывал
И вновь слагал, без упованья
На отзвуки людских похвал,
На хоть бы малое признанье.
Слагал, не думая о них.
О прометеевая мука!
И вот тогда пришел бы стих.
Мой лучший стих.
Бессмертный стих.
Хоть от него в веках ни звука.
Ты запомни строки эти...
Было так:
На белом свете
Жил какой-то человек,
Почему-то мною звался,
Очень часто увлекался,
Слишком часто ошибался
Он за свой короткий век.
На моей он спал кровати,
Надевал мое он платье,
И курил он мои табак.
Веселился он некстати.
И грустил совсем некстати.
Жил не так,
Любил не так,
Был он слаб,
А я сильнее.
Скуп он был,
А я щедрее,
Груб он был,
А я нежнее.
Нет такого в нем огня,
Если б он тебя не встретил,
Значит, не было б на свете
Настоящего меня.
Ленинград
«Здесь жил Пушкин».
«Здесь жил Маяковский».
Мрамор славы.
Бессмертья металл.
Видел мемориальные доски.
Но такую, клянусь, не видал, —
Так и рвется наружу страданье.
Фронтовая зима. Ленинград.
От всего многолюдного здания
Лишь один обгоревший фасад.
А к фасаду прибита фанера,
Обведенная черной каймой:
«В этом доме жила тетя Вера»,
Нацарапано детской рукой.
В подъезде моем многолюдном
Живет ресторанный швейцар
Со взглядом
Расплывчато-мутным,
Улыбчив,
Услужлив
И стар.
Швейцаров немало на свете,
Хороших и разных притом,
Но я говорю
О соседе,
Об этом соседе моем.
Не сразу,
А как бы осмелясь,
Он вдруг забежит наперед
И, словно на солнышке греясь,
Клиенту пальто подает.
А дома
Яснеет глазами
И, выпрямив спину свою,
Грохочет о стол кулаками,
Истошно орет на семью.
Он кормит их всех чаевыми —
Он гордость свою
Не щадил:
Пускай, мол, походят такими,
Каким он на службе ходил!
Ему бы напиться,
Подраться,
Бесчинствовать,
Лезть на рожон,
Чтоб как-то с судьбой расквитаться
За каждый свой рабский поклон.
Конец обрезал. Можно бы ещё 2 хороших строки - но тогда нужны и 2 последних с нравоучением. А ну его нафиг.
