ОРАКУЛ
Здравствуй, искатель, сбегающий в ночь.
Как я могу тебе чем-то помочь?
Знаю ли я, кто ты такой?
Знаю. Ты - тот, кто не знает покой.
Ты затравлен, ты загнан, судьба твой мучитель.
Для души жуткий мрак и причал и обитель.
Ты живешь без любви, без надежды и веры.
Разъедают с мучительной болью потери,
От неистовых ран разрывается сердце.
Ум твой снова сжигает дотла жажда мести.
Твой реванш поглощает тебя с головою.
Стиснув зубы, ты тщетно воюешь с судьбою.
В этом мире царят чувства гнева и мести,
Даже правда сокрыта в тесьме лживой лести.
Жизнь и смерть, быль и небыль, невидно границы,
Здесь царят боль и ужас, сковавшие лица.
Люди здесь обреченные узники жизни.
В головах кавардак и туманные мысли.
Ты один на один со своею судьбою
Прорываешься снова вперед с диким боем.
Думаешь, жизнь твоя - ад и порок?
Дай рассказать о геенне, дружок.
Мрак в клубах дыма, серная вонь,
Адские псы изрыгают огонь,
Вопли и стоны, злоба и страх,
Грешные души в кипящих котлах.
Спросишь меня, зачем ты живешь?
Что ж, я отвечу... надеюсь, поймешь.
Жизнь даруется смертным на краткое время.
В жизни сотни вопросов как тяжкое бремя.
На вопросы живущих у смерти ответы,
Стикс омоет все души, ушедшие к свету.
Что являлось когда-то немыслимой силой,
Ныне стало безжизненным пеплом да пылью.
Мир из пыли и сажи, все хрупко и бренно.
Кто рожден был однажды, умрет, несомненно.
Вижу, ответ мой тебе невдомек.
Жизнь - это трудный жестокий урок.
Суть этих слов бесконечно проста.
Жизнь - это чаша. Полна иль пуста,
Дивный потир иль пиала еды,
Грязь, иль вместилище чистой воды,
С ядом бокал или винный кувшин,
Целей так много, конец лишь один.
Чаши ломаются на черепки.
Смерть их стирает в дорожной пыли.
АМЕРИКАНСКИЕ РУССКИЕ
Петров
Капланом
за пуговицу пойман.
Штаны
заплатаны,
как балканская карта.
«Я вам,
сэр,
назначаю апойнтман.
Вы знаете,
кажется,
мой апартман?
Тудой пройдете четыре блока,
потом
сюдой дадите крен.
А если
стриткара набита,
около
можете взять
подземный трен.
Возьмите
с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно,
будто в телеге.
Слезете на корнере
у дрогс ликет,
а мне уж
и пинту
принес бутлегер.
Приходите ровно
в севен оклок,—
поговорим
про новости в городе
и проведем
по-московски вечерок,—
одни свои:
жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или
раздумаете вовсе —
тогда
обязательно
отзвоните меня.
Я буду
в офисе».
«Гуд бай!» —
разнеслось окрест
и кануло
ветру в свист.
Мистер Петров
пошел на Вест,
а мистер Каплан —
на Ист.
Здесь, извольте видеть, «джаб»,
а дома
«цуп» да «цус».
С насыпи
язык
летит на полном пуске.
Скоро
только очень образованный
француз
будет
кое-что
соображать по-русски.
Горланит
по этой Америке самой
стоязыкий
народ-оголтец.
Уж если
Одесса — Одесса-мама,
то Нью-Йорк —
Одесса-отец.
Решил обнародовать здесь стихотворение, которое я считаю одной из вершин своего творчества. Интересно, как оценят его бояре?
ДЕМОН
Опять баюкает Тамару
шуршаньем ясеневым тьма.
Похож на папскую тиару
лесок на лысине холма.
Нахмурив брови грозовые,
бормочут басом небеса,
что в царский терем не впервые
я заглянул на полчаса.
Не надо, милая царица,
творить молитву сгоряча.
Должна смиренно покориться
пожару бледная свеча.
Не разводите церемоний.
Взгляните с лысины холма,
как бесшабашной пляской молний
сверкает взвихренная тьма,
как с ведьмой около могилы
мертвец целуется хмельной...
И что вам ангел белокрылый
с его моралью прописной!
Меня резанули лысина холма и бормочут басом. К тому же тему того, что афтар делал в тереме у Тамары полчаса считаю не раскрытой. Если афтар там бывал регулярно, почему Тамара начала молиться сгоряча именно в этот раз?
Не разводите церемоний.
Снимайте лифчик и трусы
Я ослеплен не блеском молний
Я Вас хочу нести в кусты
Обшлаг блузы широкого покроя
Размазал подпись, заверяя сметы
Проданных душ – невинной кровью
Скрепляя клятву Черного Завета
Во мгле веков не умерли Советы
И срок не вышел Царского патента
Закапываясь в оборону рваным краем
шанцевого складного инструмента
Товарищ мой Петров, который Водкин,
Нас укрывает флаг семиэтажный
Брошенные в кутузку околотка.
Мы спим, нечистой мучимые жаждой
Открытий чудных, злой, мятежный дух
Иллюминации – сигнал для канонады
Толстухи Берты и Красавицы Марго – из двух
Смертельней обе – если у окна ты.
Страна, в которой я рожден – великая страна
Везде, куда ни посмотрю, раскинулась она
Привольно ей лежать внутри непознанных границ
Я преклоняюсь, восхищен, я повергаюсь ниц,
Большие бурые поля родят во мне восторг
Как щупальце ромашки и спрута лепесток,
Нежатся откровенные заставы и края,
Не вслушиваясь в звук и слов не говоря
Страна лежит как зверь и предвкушая кость,
Скребет когтями пол – остерегайся гость
Ухмылок и щетин – Оскал беззубых ртов
Их жадность; седина косматых волчьих вдов.
Площадок ржавый рай тоскливых недоносков
Где каждый глаз – глазок – следит и смотрит косо
Похвалят за сонливость недреманное око
Распаханных полос, проволоки под током
Прогулок во дворе где не спросить огня
Мне кажется, моя страна убьет меня
Я внутрь обращаю взгляд – темно,
Как и во всех сосудах, что открыть
И вылить так же жутко и смешно,
Как пению глухонемых вторить
Та музыка, пронзительный тот взгляд
Боюсь, еще понадобятся нам,
Поскольку, углубляемся в себя,
Не забывая и смотреть по сторонам
Здесь лес и дол чернеют от видений,
Конвульсий ветра и лепех коровьих:
Где повести спонтанное рожденье
Коробит зрителей; где нужно предисловье
Ночь красное и черное смешает
Под шелест облетающих иллюзий,
Дыра возникнет, правда, небольшая,
Ее края расходятся под грузом
обид; по обе стороны экрана,
который разделяет потерпевших
и наблюдателей, неловкость узнаванья
всеобщего в разрыве поперечном.
Запах озона после пируэта
бомбардировщиков; их новое пике
на улицах людей полуодетых
смятение и рокот вдалеке
закамуфлированной бронетехники - конфликта
ни чувств, ни долга с предписаньем
мы не находим, впрочем, и не видно
Патетики, которую гекзаметр
Намного лучше б выразил, чем наши
Бедные и неправильные рифмы
для карнавала окуляров, даже
важнее не увидеть, а приникнуть
Нащупать отсвет или подхватить
Мелодии расстроенной обрывок
Сейчас шершавый, раньше бархатистый
Вторимый но уже не повторимый.
Я позабыл о зеркале, не знаю,
Чему разрешено в нем отражаться
Граненой лаконичности дизайна
Иль кавардаку ветоши, зажатой,
Соприкасаясь с жесткою границей
Поверхности, способной к отраженью
Света, за край которого проникнуть
не суждено. Законное рожденье
Представленное как апофеоз героя,
несомого в пеленках нежной музой,
Привыкших к смерти, зрителей коробит.
Простой разрыв реальности с искусством.
Ведет к тому, что правду сохранить
Увиденную в строчках не удастся.
Придется переделываться, изменяться,
Шаг править, хуй давить, гасить огни
По комитета городской самообороны
Заранее объявленной тревоге,
Чтоб неприятельский бомбардировщик,
На небе заблудившись, ношу сбросил
Вдали. Как ни ничтожен попадания
Шанс, что-то вроде тысячной процента,
Ты не убережешься от страданья,
Ставшего всеобщим. Чтоб попасть по цели.
Не нужен цейсс для оснащенья взгляда
Ангела смерти, доящего тучку
огненного дождя, и крови слякоть
На мостовых Москвы счищать не нужно,
На целительный посев привести бомбардировщик,
Лучше сразу эскадрилью, чтоб друг с другом ворковали,
Выбирая из скопленья уязвимых с неба точек,
Те, что нарисуют Богу смертный профиль Че Гевары.
И теряются, в небесной дымке, глазу неподвластной,
Оставляя лишь в обломках ковыряться недомерков.
Разуменьем одиночки, рваным в клочья безучастным,
Замирающего сердца в ожидании фейерверка.
Клумбы Розы Люксембург распустились цветом красным
Изменилось все вокруг, новым став и интересным
Посмотри, мой нежный друг, на напалмовые астры.
Как лучится горизонт – точно ангелы воскресли.
И спускаются к нам днесь на горящей колеснице
С кончика копья святой кровью землю окропляя
Хлынет сторицей из ран, будет язвами сочиться
В искупление грехов вспыхнет яростное пламя
Пожирая свет в зрачках, с жадностью распространяясь -
Тянет губы поцелуя к непорочной колыбели
Грозовой рассвет мечты сочетается с прощаньем -
Но заплакало дитя - и хоры существ запели
Голубок, скорей лети за прозрачным одеяньем
Поклюешь теперь зерна в золотом Иерусалиме
Ты, послушный одному ветра теплого дыханью,
Передай благую весть, что младенца сохранили.
Если можно Ему клясться, только Ульрикой Святою,
Что погибла в лабиринте стальных мертвых коридоров,
Самому с мечом в руке - разве можно полагаться
На немого большинства вечно пятую колонну,
Этот мировой сбербанк, претендующий на вечность,
Как до завтра отложить оскорбленные гримасы
Дня, который воспаленьем детских легких скоротечен
И неистов как расправа с эксплуататорскими классами
Ай да на Лубянке, да на мясной да кровавой!
Ай да в подвале, да на дыбе!
Добрый молодец висел, да дисседентушка!
Ай да надели ему удавку да шелковую!
Ай да под ногти совали иглы да булатные!
Ай да вопросы ему задавали да каверзные!
Ай да срал да ссал да под себя добрый молодец!
Ай да на вопросы каверзные да не ответил!
Ай да говорит пусти да начальничек!
Нихрена не узнатеньки от меня да всё равно!
Ай Свобода меня ждет да на небушке!
Вольница меня ждёт да на том светушке!
Ай да жена моя в казематах умученная!
Ай да мать моя да реперессированная!
Ай да отец мой да нереабилитированный!
Ай да дед мой да большевиками колесованный!
Ай да бабка моя да коммисарами насилованная!
А вам сапог лизать да портки нюхать хозяйские!
Так и умер на дыбе добрый молодец.
Свободный человек диссидентушка.
