О незабвенном Семене Двойрисе - камрады, хорошо владеющие английским могут насладиться:

ще сорок лет назад на фестивале памяти Илмара Рауда в эстонском очаровательном городке Вильянди молдавский мастер Рудик Кловский рассказал мне, что на одном из чемпионатов Украины, где Кловский и Гуфа тогда играли, случилось следующее.
Гуфельд играл с мастером Рэмом Романовским, имел значительный перевес.
- Рэм, а Рэм, ничью хочешь?
- Хочу.
- А я не хочу.
Возможно сия экзекуция продолжалась бы и дальше, но к несчастью Гуфельда, в момент его очередного запроса, мимо проходил судья.
- Товарищ арбитр, Вы слышали как Гуфельд предлагал мне ничью?
- Да.
- Так зафиксируйте, пожалуйста.
Челюсть у Гуфельда отвисла.

Так Гуфельду и надо

Кем был Владимир Селиманов? Почему жизнь его оборвалась в двадцать один год? Знаете ли вы, что он представлял Советский Союз на чемпионате мира среди юношей в 1957 году?

Интересная статья Генны о Владимире Селиманове, приемном сыне Смыслова
( Я о нем и не слышал )

ооговен-турнир 1975 года получился на редкость сильным. Я шел в лидирующей группе, в 12-м туре у меня были белые против Геллера, который имел пятьдесят процентов. Я только три года назад покинул Советский Союз и наша партия, помимо спортивной, имела для Геллера и иную подоплеку. Он испепелял меня яростными взорами и оглушительно cтучал по часам. Записав ход, с грохотом ставил пешку на бланк партии, добавляя к ней ферзя или ладью.

Я не был исключением. «Было на лице у него написано: изничтожить соперника, растоптать, и я тоже втягивался в чувства аналогичные и выводило это меня из привычного состояния поисков гармонии за доской, – рассказывал мне Василий Васильевич Смыслов. - Я уже потом все понял и потому соглашался с ним порой на ничью в позициях, где еще играть можно было, лишь бы закончить все поскорее, не впасть в такое же состояние...»

Была ли эта манера вести партию составляющей его темперамента, или причину надо искать в его собственной формулировке, данной на чемпионате страны в Вильнюсе в 80-м году? Играл Геллер там очень тяжело; сильнейшие цейтноты и грубые просмотры сопутствовали ему почти в каждой партии; кровяное давление подходило к предельной черте.

«Может, вам лучше выбыть, Ефим Петрович?» – осторожно спрашивали его. «Выбыть? Как это выбыть? А стипендия? А международные турниры? А место в команде? Вам легко сказать - выбыть».

Конечно, в любом виде спорта, особенно профессиональном, разница между выигрышем и проигрышем ощутима. Но нигде она не была такой гигантской, как в Советском Союзе.

Шахматы находились в привилегированном положении по сравнению с другими видами спорта, и приличный результат на Западе означал попросту несколько годовых зарплат обычного советского человека. Поэтому от полуочка нередко зависела не только дальнейшая карьера, но и впрямую благополучие семьи.

Многие, впервые выезжавшие на заграничный турнир, знали: другого такого шанса не будет. Огромная ответственность и нервное напряжение могли привести к самым неожиданным последствиям. Иво Ней, например, не будучи даже гроссмейстером в 1964 году в Вейк-ан-Зее поделил первое место с Паулем Кересом, опередив Портиша, Ивкова, Ларсена и многих других известных гроссмейстеров. А вот выступление Игоря Платонова в том же Вейк-ан-Зее шестью годами позже закончилось полным провалом: «минус четыре» и одно из последних мест.

Даже прославленные корифеи, находившиеся на самой вершине гигантской шахматной пирамиды в Советском Союзе, не могли поручиться за свое будущее. Карьера могла прерваться на неопределенное время в любой момент, а иногда и вообще разрушиться.

Думаю, что этим, а не только разницей в характерах и менталитетах объяснялись нередко колючие, настороженные, а зачастую и откровенно враждебные отношения, всегда отличавшие верхушку советских шахмат. С походами в Спорткомитет, телефонными звонками «наверх», письмами в партийные и прочие инстанции, покровительством всемогущих партийных бонз, имена которых давно канули в Лету.

«Играя с Фишером, особенно когда тот был совсем молод, Геллер всем своим видом и мимикой показывал: «Ну, что ты, дерьмо, претендуешь на звание гения?» - говорил Борис Спасский. - Нет сомнения, что Бобби чувствовал такое отношение соперника.

Но практически все, кого он тренировал, проигрывали. Была здесь, думаю, и скрытая зависть – почему? почему он, а не я? Ну, и упрямство, зачастую недоброе. Чувства эти превалировали иногда над его замечательными шахматными качествами. Нет, не думаю, чтобы он интриговал, но то, что с большой подковыркой был, – точно...

Был добродушен, но не сусален, такой внешне добродушный одессит, хотя, конечно, оппортунист, делал всё, что ему выгодно было; когда стало выгодно – ушел к Карпову...

Но и хорошо помню, как во времена своего чемпионства воспользовался одним его советом, хотя никого никогда не слушал и всегда предпочитал идти своим путем.

А сказал он мне: “Борис Васильевич, вы чемпион мира, вы стоите на вершине, не вмешивайтесь в дела претендентов, в их распри, их проблемы, не ваше это дело, не дело чемпиона”. И я послушался его и храню о нем, несмотря ни на что, хорошие воспоминания...»

Привыкший всё анализировать и во всем докапываться до истины, он сам поставил диагноз шахматисту в пору старения: «Более всего снижается стабильность расчета многочисленных мелких вариантов, составляющих ткань обычной, то есть на привычном жаргоне – «позиционной» игры. Повышается опасность просчетов, которые проходят, как правило, за кадром, так и не реализуясь в форме состоявшихся зевков. С рокового пути в последний момент удается свернуть лишь ценой большего или меньшего ухудшения позиции. А со стороны это выглядит едва ли не как непонимание».

Гроссмейстер Виктор Володин прилетел на турнир в Тель-Авив.

- Оружие есть? - задали ему в аэропорту традиционный вопрос.

- Только идеологическое, - пошутил гость.

В другой стране такую реплику, возможно, восприняли бы с юмором. Но только не в Израиле.

- Покажите, - строго сказала сотрудница службы безопасности.

- Маркс, Энгельс... - пытался объяснить девушке-таможеннице остряк-самоучка, что такое идеологическое оружие.

Бесполезно! Он был подвергнут такому досмотру, который навсегда отбил у него охоту шутить. Пришлось, кстати, раздеться догола, так сказать, идеологически разоружиться. В результате гроссмейстер опоздал на первый тур и получил заслуженный ноль. «Шутка оказалась слишком дорогой», - напишет когда-нибудь Володин в своих мемуарах.

Преподаватели консерватории своеобразным образом решили помочь юному гению музыки и в 1980 году выставили его кандидатуру в ЦК ВЛКСМ. Однако в райкомы и горкомы партии немедленно полетели письма завистников и активистов, требующих снять «позорную кандидатуру» с выборов. И они добились своего – в высший комсомольский орган вместо Гаврилова был избран… чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов.

Спрашивается, в чем же здесь юмор? Но ведь действительно современному читателю смешно – два выдающихся игрока, пианист и шахматист, претендовали на высокое общественное признание, и победил тот из них, кто оказался ближе к КГБ, - ведь Карпов был успешно завербован в КГБ как агент под псевдонимом Рауль (об этом рассказывается в изданной недавно в Москве книге «КГБ играет в шахматы»).

На почве антисемитизма и ненависти к Америке у Фишера поехала крыша. Когда террористы разрушили в Нью-Йорке башни-близнецы, в интервью филиппинскому радио он выражал бурную радость. Евреев он избегал, исключение – венгерский гроссмейстер Андрэ Лилиенталь. Одно время Фишер жил в Будапеште, и они подружились. Но в день рождения Лилиенталя Роберт долго топтался под окнами его квартиры. Один из гостей, московский гроссмейстер Евгений Васюков, не выдержал, спустился: «Бобби, почему вы не заходите?» – спросил он. «Там кругом евреи», - ответил Фишер. – «Вы преувеличиваете, - сказал Васюков. – Вот я, например, не еврей». Фишер внимательно посмотрел на него: «Докажите!» - потребовал он, тем самым поставив гроссмейстера в крайне затруднительное положение…

Ахшарумовой Карпова не волновала: ведь он был чемпионом среди мужчин! Оставшись же в СССР, Гулько мог начать консультировать поднимающегося Каспарова. А вот это для Карпова было смертельно опасно. Именно поэтому Карпов убеждал Тарасова в необходимости как можно скорее выбросить Гулько из страны после своего матча с Корчным в 1981 году в итальянском городе Мерано.

улько мог начать консультировать поднимающегося Каспарова. А вот это для Карпова было смертельно опасно.

Во время матча Карпов - Каспаров один взволнованный болельщик зашел к врачу-психиатру:
- Доктор, я очень обеспокоен: моя жена постоянно говорит с кем-то во сне.
- И что же она говорит?
- Все время повторяет: «Нет, Гарри, нет!»
- Ну, это не так страшно.
- Как же так! Ведь меня зовут Анатолий.
- Ничего опасного, пока она говорит «Нет».
Р.S. Когда этот анекдот услышал Карпов, он не сразу понял шутку. Позвал свою жену Наталью и грозно спросил ее: «Ну-ка докладывай, какие у тебя отношения с Каспаровым!».

Два слона, Зяма и Клюша, покрашены соответственно в синий и зеленый цвета, неслучайно все мои ученики прекрасно чувствуют себя в окончаниях с разноцветными слонами. Вы видели, кстати, позиции, в которых Павел Шмидлер сдался Владлену Гамарнику, а Мудьен Акро – Лёве Аронзону?

В 1973 году он приехал в Голландию с Сережей Макарычевым на юношеское первенство Европы (которое Сергей и выиграл).

«У тебя сколько туфель на “платформе”? – спросил, увидев меня в Гронингене. И, не дожидаясь ответа, выпалил с гордостью: «А у меня три пары!»

Тогда же в Гронингене питался захваченными из дома консервами и твердокопченой колбасой. Помню и шарик мороженого, принесенный его подопечным из ресторана (участников соревнования организаторы обеспечивали питанием). Тратить валюту на еду было в глазах выезжавших за границу из Советского Союза преступлением, и Алик, конечно, не был исключением из правил.

«Ты не можешь позвонить Эйве, – просил он таким тоном, как будто и не просил вовсе, – чтобы он организовал мне какой-нибудь сеанс, хотя бы гульденов за сто, я мог бы им дать...»

Когда несколько дней спустя говорили по телефону, и я что-то мямлил, никакому Эйве, конечно же, не позвонив, Алик бушевал: «Да что старик думает себе, да он и представить себе не может, каких людей я в Москве знаю...»

Много лет спустя, когда молодой, но уже известный гроссмейстер, посмотрев на Рошаля, равнодушно прошел мимо, начал отчитывать того: «А почему это вы не здороваетесь?»

«Простите, – извинился гроссмейстер, родившийся в первый год перестройки, – а кто вы?» Эта фраза особенно вывела из себя Алика, и он, рассказывая о вопиющем случае, повторял ее неоднократно. «Представляешь, мне сказать – кто вы? МНЕ! Нет, ты можешь себе представить! А кто он сам такой... Подумаешь, гроссмейстер! Надежда российских шахмат! Видали мы таких гроссмейстеров!..» – бушевал Рошаль.

С середины шестидесятых годов двадцатого века звание гроссмейстера стало стремительно обесцениваться.
Вот и Эдуард Гуфельд наконец завоевал звание гроссмейстера и решил похвастаться перед Корчным:
"Виктор Львович, поздравьте меня, теперь мы с вами коллеги!"
Корчной, однако, был холоден и восторга не проявил:
"Дамянович вам коллега!"

Основой сюжета романа послужил рассказ А. Конан-Дойля «Шесть Наполеонов», в котором драгоценная жемчужина спрятана внутри одного из гипсовых бюстиков Наполеона. За бюстиками охотятся двое бандитов, один из которых перерезает другому горло бритвой. После выхода книги «Двенадцать стульев» авторы получили подарок от друзей по писательскому цеху — коробку, внутри которой лежало шесть пирожных «наполеон»
По мнению краеведов, Старгород «списан» с города Старобельска Луганской области, возле которого расположены еще двое «тезок» — деревня Чмыровка и Лучанск — Луганск. Осенью 1926 Ильф и Петров побывали здесь в служебной командировке, почерпнув из местной жизни ряд деталей для будущего роман.

Вряд ли авторы знали, что их шуточную идею «межпланетного шахматного конгресса» на полном серьёзе выдвинул во втором номере журнал «Метрополитэн ревю», выходивший в Англии в 1892 году и предлагавший организовать в Сахаре матч по шахматам Земля — Марс.

Известны случаи практического повторения и откровенного плагиата данного фрагмента. Например, в Ирландии безработный Дерек Леман в шахматном клубе Корка организовал сеанс одновременной игры на 50 досках, назвавшись «знаменитым русским гроссмейстером Царицыным». Местный библиотекарь установил, что такого не существует, во время сеанса, к тому времени самозванец успел проиграть 14 партий. Но проворством Бендера он не отличался.

Известный мастер политической интриги, прожженный прохвост и циник, занимавший пост министра иностранных дел при всех режимах, князь Талейран на склоне лет работал над мемуарами.

В 1830 году во Франции грянула Июльская революция. Окна в кабинете князя в Париже были открыты нараспашку, и грохот пушек становился всё громче и громче.

«Мы побеждаем», - сказал Талейран своему секретарю.

«Мы? Кто именно побеждает, князь?» - не понял молодой человек.

«Тише, ни слова больше, - отвечал бывший министр. - Я скажу вам это завтра».

Не знаю, был ли знаком с этими словами Талейрана мой старый друг еще по довоенным московским годам, шахматный мастер и журналист Витя Хенкин. Да, да именно тот Хенкин, о котором Смыслов сразу же после бегства Корчного на Запад, сказал: «Берегите, берегите Хенкина. Виктор Львович теперь у нас один!»

В 1956 году Хенкин работал в пресс-центре московской Олимпиады. Перед началом одного из туров к нему подошел корреспондент американского агентства ЮПИ Генри Шапиро.

Приехавший в Советский Союз еще в тридцатых годах, прекрасно говоривший по-русски Шапиро удержался на своем посту несколько десятков лет и был известной фигурой в журналистском мире Москвы. Именно он, кстати, имелся в виду в выражении «два мира - два Шапиро». Как? Вы не знаете?

Вот эта давняя история, имеющая несколько интерпретаций. Я слышал ее в таком изложении.

Однажды в конце 40-х годов Генри Шапиро, выгуливая собаку, поздно вечером проходил мимо здания ТАСС и увидел валивший оттуда дым. Он позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он позвонил по телефону. Трубку снял дежурный Соломон Шапиро.
– У вас пожар, – сказал ему Генри.
– А кто это говорит? – спросил дежурный.
– Шапиро.
Советский Шапиро решил, что его разыгрывают и бросил трубку, в то время как американский Шапиро сообщил в Нью-Йорк, что в Москве горит здание ТАСС. Сообщение ЮПИ по телетайпу принял советский Шапиро. Он открыл дверь в коридор и тут же убедился, что лживая американская пресса не врет – коридор был в дыму. Пожар как-то потушили, но шутка «два мира - два Шапиро» осталась.

Так вот, Витя Хенкин, работавший в пресс-центре московской шахматной Олимпиады, вспоминал: «”Скажите, кто за кого играет?” - нахально, кивая ярко-рыжей шевелюрой в сторону стенда, где были обозначены соперники в матче СССР - Израиль, спросил американский корреспондент. С нашей стороны выступали Ботвинник, Бронштейн, Тайманов, Геллер, с израильской, разумеется, “тоже”. Я огляделся. Вокруг шныряли “люди в штатском”, рискованная для того времени шутка могла быть расценена как антисоветская провокация».

Но все равно Витя не мог удержаться от ответной реплики. Она была воистину талейрановской: «Это будет видно по результатам».

Однажды Ботвинник приехал на свою подмосковную дачу на такси. Через некоторое время таксист вернулся и передал Ботвиннику связку ключей, которые он обнаружил на заднем сиденье автомобиля уже в Москве.
Ботвинник горячо поблагодарил водителя, оплатил ему дорогу в оба конца и сразу же отправился к знакомому слесарю, чтобы тот немедленно сменил ему все замки, ключи от которых оказались в той связке.

В 1914 году Алёхин и Нимцович разделили первое место на Всероссийском турнире мастеров. Для выявления победителя был назначен дополнительный мини-матч из двух партий, и уже во время первой из них произошёл скандал.
Нимцович вдруг выскочил из-за стола, оставив партию, и бросился к судье с криком:

"Мы с Алёхиным не разговариваем, а он вслух говорит мне “шах”! Какая наглость!"

Нимцовича с трудом успокоили, противников рассадили в разные комнаты, а ходы передавали через служителя.
Тот матч закончился со счётом 1:1.

Однажды, уже в эмиграции Корчной пожаловался Спасскому, что Фишер совсем сошёл с ума, что во всех бедах и грехах он обвиняет Каспарова, его — Корчного, да и вообще всех евреев.
Спасский спокойно выслушал Корчного и сказал:
"А, может быть, Фишер прав".

Перед своим претендентским матчем с Бобби Фишеров советский гроссмейстер Марк Тайманов, выступая по ТВ, самоуверенно заявил:
"Я слышал, что многие болельщики заключают крупные пари против меня. Хочу честно предупредить, что я могу их разорить!"
Матч Тайманов — Фишер закончился со счётом 0:6.

В 1971 году во время претендентского матча с Ефимом Геллером Виктор Корчной пожаловался знакомым на соперника.
Он, Корчной, пытался в то время ограничивать себя в количестве выкуриваемых сигарет, а Геллер нарочно гасил свои окурки в его пепельнице, сбивая его со счёта, и тем мешал его игре.

Утром в день пятого тура английский гроссмейстер пожаловался на сильнейшие боли в спине. Срочно был вызван доктор, но ничего не помогало. Прибегли даже к помощи хироманта, но всё было без толку. Боль не проходила. Что делать? Только лежа на животе Майлс чувствовал себя более-менее нормально, и турнирный комитет, посовещавшись, разрешил Тони играть свои партии лежа. Найти массажный столик не представило большого труда.

Нельзя сказать, что участники, которым еще предстояло играть с англичанином, были довольны этим обстоятельством. Роберт Хюбнер, Любомир Любоевич и Роман Джинджихашвили подали даже письменный протест, но турнирный комитет не изменил своего решения.

Он лежит? Тогда я буду стоять! И Джинджихашвили всю партию играл против Майлса стоя. К тому же американский гроссмейстер курил напропалую (курить тогда разрешалось прямо в турнирном зале), и необычные фотографии из Тилбурга появились во всех газетах Голландии. Согласитесь, ведь не каждый день можно увидеть фото такого рода с шахматного турнира. Получив лучший эндшпиль, Джин, делая ходы с сеансовой быстротой, выпустил преимущество и должен был довольствоваться ничьей.

А вот Любомир Любоевич не хотел играть партию с англичанином ни сидя, ни стоя (кто-то из остряков предложил ему тоже занять горизонтальное положение, но так далеко дело не зашло). Отвергнув все советы, Люба играл партию, сидя за отдельным столиком, но проиграл в конце концов.

Роберт Хюбнер, не желая иметь дело с соперником, «голова которого прямо нависает над фигурами», предложил Тони ничью без игры. Майлс согласился, арбитр закрыл глаза на очевидное нарушение кодекса, и соперники устроили пятиходовое шоу. Напомним ходы этой «партии»: 1.d4 e5 2.dxe5 Qh4 3.Nf3 Qa4 4.Nc3 Qa5 5.e4, и партнеры протянули друг другу руки.

Виктор Корчной играл с Майлсом сидя. Виктор Львович говорил, что «неприятное, странное чувство» не покидало его во время игры и «психологический баланс у него, да и других соперников англичанина оказался нарушенным». Правда, это было сказано Корчным после того как он, попав сразу после дебюта в крайне неприятный эндшпиль, проиграл фактически без борьбы.

Несколько дней спустя английский гроссмейстер играл в Остенде. Почему он не отказался от этого турнира в Бельгии, бог знает, ведь это был только опен, но все девять туров Тони провел, лежа в углу зала на каком-то матрасике и рассматривал позицию своей партии на карманных шахматах (не передвигая фигур, разумеется). Я тоже играл в том турнире и прекрасно помню, как это происходило. Когда Тони решал, какой он сделает ход, он подзывал судью, тот воспроизводил этот ход на доске и пережимал кнопку часов. Таким же образом он передавал ход соперника Майлсу.

Хотя столь необычная манера ведения боя нравилась далеко не всем, никто из участников официальных протестов не подавал, правда, наиболее зловредные, вставая из-за партии и проходя мимо загончика, где лежал англичанин, «случайно» наступали на него (не помню точно, относилось ли это и к автору этих строк). Тони взвизгивал, виновные многократно и притворно говорили «сорри», но между собой называли Майлса «человек-собака». Он разделил в итоге в том опене первое место и сразу после закрытия отправился, наконец, в Англию, чтобы всерьез заняться проблемами со спиной.

Единственное, что можно посоветовать при начинающихся проблемах со спиной – это не делать того, к чему прибег в свое время английский гроссмейстер.

Когда после всех турниров Майлс возвратился домой, специалист сделал необходимые снимки и, прежде чем вынести вердикт, заметил: «Самое худшее, что вы могли предпринять, когда вас стали одолевать боли, - это лежать на животе...»