Скажу сразу, что эта моя статья никогда не увидела бы свет, если бы не публикация в «64» №10/01 отрывка из будущей книги воспоминаний Давида Бронштейна под претенциозным названием «Сплавка» в Цюрихе».
Сам автор отмечает: «При желании Василий Васильевич может его (т.е. рассказ) дополнить или исправить. Буду только рад. Тем более что лично к Смыслову у меня никаких претензий нет. Дело не в нем, а в самой системе, царившей тогда в советских шахматах. Разве я не понимаю, что каждый из нас мог оказаться в такой ситуации?»
Попыток переписать историю, в том числе шахматную, и представить события в выгодном для себя свете хватало и до «откровений» Давида Ионовича. Я сначала не хотел высказываться по этому поводу, но потом понял, что обязан это сделать — ведь больше и ответить некому. Победу в выдающемся по составу турнире гроссмейстеров в Цюрихе отношу к своим лучшим достижениям, как в спортивном, так и в творческом плане.
Я вообще не приемлю журналистскую вседозволенность Бронштейна. А сколько он еще может наделать клякс в своих воспоминаниях... Так очернить и то время, и то поколение наших блестящих гроссмейстеров!
Давид Ионович винит во всем систему, царившую тогда в советских шахматах. Но ведь и система эта порой ему помогала, да еще как!
…Будапешт, 1950 год. Турнир претендентов. Неожиданности начались уже задолго до его начала. Так, не поехал в Будапешт Бондаревский, имевший полное право там играть. (Возможно, его командировка через 3 года в Цюрих в качестве тренера Геллера была своего рода компенсацией за ту некрасивую историю.)
Превосходно играл в Будапеште Исаак Болеславский. За два тура до конца он на очко опережал Бронштейна. И тут произошло своего рода шахматное чудо: Болеславский обе партии быстро свел вничью, а энергично финишировавший Бронштейн добился двух побед. Особенно удивительным был заключительный тур. Болеславский, играя белыми, в очень перспективной для себя позиции предложил ничью Штальбергу, а Бронштейн выиграл белыми у Кереса. Помню, как Исаак Ефремович подошел ко мне и вымолвил одно слово: «Горе...»
Руководителем советской делегации в Будапеште был... Борис Самуилович Вайнштейн, одновременно являвшийся и секундантом Бронштейна. В то время Вайнштейн был начальником планово-экономического отдела лагерей, влиятельным человеком в стране. В предвоенные годы он активно выступал против матча Ботвинника с Алехиным, и с Михаилом Моисеевичем у него были старые счеты. А Болеславский имел с Ботвинником крайне отрицательный счет. Понятно, на чьей стороне были симпатии высокого начальника, страстно желавшего, чтобы кто-то победил Ботвинника в предстоящем матче за шахматную корону... И Болеславский уступил дорогу своему лучшему другу Бронштейну.
«Меня отбросили на обочину шахматной жизни», — резюмирует Бронштейн. Тремя годами ранее туда был отброшен замечательный и скромный шахматист Исаак Ефремович Болеславский, никогда уже не поднявшийся на высокий уровень...
Но вернемся к главному моменту, который упоминает Бронштейн в своей статье. Когда он пришел ко мне в номер за два часа до игры, я был неприятно удивлен. Понял, что он устал и не хочет рисковать. Что я мог ответить в тот момент? То, что, видимо, и ожидал услышать Бронштейн: «В любой момент я согласен на ничью.» Так поступил Эйве, когда играл победный для себя матч с Алехиным, так поступил и я в 1983 году, приняв в выигрышной для себя позиции предложенную Рибли ничью. Казалось, ничья в нашей партии устраивала и Бронштейна, отстававшего в тот момент от меня на полтора очка. Она давала ему прекрасные шансы занять второе место, гарантировавшее попадание без отбора в следующий турнир претендентов. (Правда, уже после окончания турнира в Цюрихе ФИДЕ пересмотрела регламент, сократив число участников будущего турнира претендентов до 10 человек и изменив правила отбора.) Пожелания начальства, вероятно, совпадали с внутренним состоянием Бронштейна. В последних турах конкуренты — Керес и Решевский — довольствовались «половинками», и Бронштейн сохранил второе место. Поэтому ссылки на начальство в той ситуации малоубедительны.
Я вспоминаю Котова с его боевым характером... В Цюрихе он прекрасно использовал мой промах и выиграл партию, не опасаясь каких-то начальственных «установок». Вообще после того моего проигрыша некоторые участники решили, что я устал, и попытались отреваншироваться за поражения в первом круге. А вот Решевский несколько раз по ходу нашей второй партии предлагал мне ничью. Я снова и снова отказывался, не обижаясь на своего партнера и старого друга, к которому до сих пор испытываю теплые чувства. В итоге я выиграл, и пришел черед той встречи с Бронштейном...
Сейчас, глядя на те события уже с философской точки зрения, думаю: а имел ли вообще моральное право Давид Ионович приходить ко мне со своим жизненным крестом и пытаться переложить его на другого человека? И на судьбу Бронштейну жаловаться не с руки. Те же Керес и Решевский не стали претендентами, а Бронштейн играл матч с Ботвинником, и играл достойно.
Вообще борьба за первенство мира требует очень сильного характера и огромной выдержки. Это, по существу, испытание судьбой.
Бронштейн не сумел использовать свой исторический шанс в 1951 году, а я — в 1954-м, сыграв вничью первый матч с Ботвинником.
В 1983 году мне довелось самому напрямую столкнуться с «системой». После срыва претендентского матча в Пасадене между Каспаровым и Корчным в Спорткомитете решили, что уж если Гарри дисквалифицируют, то следует дисквалифицировать и меня. За компанию. Тогда пришлось бороться не только за себя...
На турнире претендентов в Амстердаме в 1956 году за три тура до финиша мы с Кересом стояли наравне, на пол-очка от нас отставали Бронштейн и Геллер. В этой острой ситуации судьба свела с Бронштейном, которому никто и ничто не мешало играть. Бронштейн дал мне бой по всем правилам шахматного искусства. Наш поединок получился очень напряженным. Партия была отложена, и при доигрывании я добился победы. Запомнился любопытный эпизод. Незадолго до сдачи партии Бронштейн пристально посмотрел на Болеславского (он в Амстердаме был уже в качестве моего тренера), а Исаак Ефремович в ответ только развел руками. Этот его жест был красноречивее всяких слов. Керес в том туре сделал ничью, а затем, пытаясь меня догнать, перешел грань допустимого риска в партии с Филипом. А в последнем туре я добился принципиальной победы в партии с Пильником, преодолев упорное сопротивление аргентинского гроссмейстера в остром ладейном окончании...
Тогда мы были молодыми, и это уже само по себе приятно вспоминать. А небывалый интерес к шахматам?! Переполненные залы, невероятная по нынешним меркам зрительская аудитория. Ласкер и Капабланка, за игрой которых я наблюдал в 1935-36 гг., отзывались о нашей стране как о шахматном Эльдорадо… Да, время тогда было неоднозначное, но нельзя его выставлять только в черных красках. Давид Ионович написал прекрасную книгу о цюрихском турнире, где дал творческие характеристики всем участникам. А теперь получается, что ничего этого как бы и не было. А был обычный «сплавной» турнир. Некрасиво так писать о своих коллегах. Конечно, скандальный материал — безотказное средство напомнить о себе. Только вот лучше напоминать о себе по-другому, и в этом плане я хочу пожелать Давиду Ионовичу вернуться к шахматам как к любимому всеми нами искусству.

Знатоком Библии он не был, но играет ли это какую-либо роль? Ведь для веры не нужны знания, и настоящая вера не имеет сомнений.

Он знал о моем равнодушии к религии, и когда я задавал вопросы, болезненные для каждого верующего, он сдвигал брови, и я слышал в его голосе интонации: правильный ответ на вопрос - что делал Бог до сотворения мира? - Занимался сооружением ада для задавателей такого рода вопросов!

Однажды, начитавшись на ночь Шестова, спросил его: разве Писание может выдержать очную ставку с самоочевидными истинами?

Насупился: «Вы, Г., всяких книжников, фарисеев да садуккеев читаете, а вместо этого полезнее было бы в церковь сходить, или хотя бы в синагогу».

Его увещевания действовали на меня так же мало, как рассказы о появлении Девы Марии в Лурдской пещере или о превращении воды в вино. Но он благоволил ко мне и позволял высказывать взгляды, несозвучные с его собственными, при условии, что я не делаю этого очень часто и вопросы ставлю не слишком остро. Но когда я старался не перечить ему и проявлял смирение, он не мог не чувствовать, что это смирение Агриппы, согласившимся с апостолом Павлом: ты меня почти убедил.

Как и все верующие, он считал земное бытие не более как переходом к вечному. Не знаю, каким виделся ему рай, если удастся, «на проскоке» (одно из любимых выражений!) очутиться там. Наверное, представлялся местом, наполненным божественным пением, музыкой Баха, игрой в шахматы, прогулками по дивной природе, неторопливой беседой с друзьями.

В матче с Каспаровым Каисса наказала Смыслова за то что он всегда шёл по головам.

Про "всегда шел по головам" это грязный поклёп и клевета. Играл а шахматы как все, отбирался, выходил, побеждал. Два турнира претендентов выиграть подряд - мало кто способен.

Матч с молодым Каспаровым это наоборот награда за долгий и верный труд.

Про "всегда шел по головам" это грязный поклёп и клевета. Играл а шахматы как все, отбирался, выходил, побеждал

Херню не несите.

По какому такому отбору он занял место Таля в сборной 68-го года?
Телефонному отбору?

Нет смысла. Если я даже перестану Вашу херню цитировать -Вы же свою нести не перестанете, так ведь? Значит херня будет в теме.

Ну вот видите Вы сами не знаете по какому. По какому, кто звонил кому когда, почему. Ничего нет, 0 информации. Может какой то босс в госкомспорте ему симпатизировал и толкал его какое-то время. А беретесь делать далеко идущие выводы про "всегда" из каких-то отдельных эпизодов.

В матчи с Ботвинником он тоже по блату попадал, по звонку?

Хер его знает, может и по блату.
Не факт, что матчи вообще не были составлены заранее на правительственном уровне

Это не отдельные эпизоды. Это система

«В моем представлении Смыслов – это большое явление в русских шахматах. Мне довелось с ним познакомиться в 1953 году, когда мы оба участвовали в международном турнире в Бухаресте. В то время Василий Васильевич был сильнейшим шахматистом мира, хотя официально чемпионом мира был Ботвинник. Но Смыслов был сильнее Ботвинника. Это все знали, это обсуждать не надо.

И вот мне предстояло в первой половине турнира встретиться с ним за доской. Должен сказать, что эта партия явилась сенсацией, потому что Смыслов проиграл мне, тогда школьнику, кандидату в мастера. Проиграл и после этого по утрам перестал со мною здороваться. Я ему вежливо говорил: “Здравствуйте, Василий Васильевич!” В ответ – кукиш с маслом!

Почему такое случилось? Смыслов был верующим человеком, причем по-настоящему верующим. Он хотел понять тайны мироустройства, очень интересовался вопросами из категории “жизнь после смерти”. Свой проигрыш мне он расценил как происки со стороны лукавого – он был убежден в том, что его преследуют черти. А он должен сохранять твердость духа и ни на что не поддаваться. И кстати, он это делал довольно успешно.

В конце концов отношения наши были восстановлены, и уже Василий Васильевич приветствовал меня по утрам.

В дальнейшем наши отношения сложились очень интересно. Дело в том, что Смыслов мечтал стать оперным певцом. Он был убежденным сторонником итальянского бельканто. Я тоже был ярым поклонником бельканто, с которым познакомился в 10-летнем возрасте. Смыслов был влюблен в Италию. И часто там бывал: играл в турнирах, наслаждался жизнью. Ведь Василий Васильевич был большим любителем женщин, особенно молодых девушек, и они к нему всегда тянулись. Он знал это и, отправляясь на зарубежные турниры, вез с собой множество сувениров, которые дарил своим “девчатам”.

Смыслов охотно пел, причем бесплатно, не разделяя мнения Шаляпина, что даром поют только птички. Но мне казалось, что ему лучше было бы петь по-русски. А он уходил от русского языка. И я ему сказал: “Не надо этого делать, Василий Васильевич! У вас очень хорошо получается, когда вы поете по-русски”. Вот то, что мы оба оказались сумасшедшими любителями бельканто, – это нас очень сблизило.

Однажды на турнире в Голландии Смыслов напел пластинку, где главным произведением, на котором он всё построил, была известная русская песня о Кудеяре-разбойнике. Я думаю, что Василий Васильевич в какой-то мере сам себя считал Кудеяром-разбойником. В той песне поется: “Бросил своих он товарищей, бросил набеги творить, сам Кудеяр в монастырь пошел людям и богу служить”. Вот это был лейтмотив Смыслова, он к этому стремился.

Конечно, Смыслов был уникальный по таланту шахматист. Ботвинник боялся его. Я помню, когда он в 1969 году готовился в Сухуми к матчу с Фишером, то, разбирая партии соперника, вдруг воскликнул: “Так это же молодой Смыслов!” Он боялся молодого Смыслова и проиграл ему матч на первенство мира. А матч-реванш выиграл. Мог ли Смыслов удержать шахматную корону? Вряд ли. Потому что у него жизнь была трудная. Но у него был хороший помощник – жена Надежда Андреевна.

Василий Васильевич всегда тонко чувствовал позицию. Он был очень зорким тактиком, был силен в атаке, хорошо защищался, хорошо контратаковал. Но его главный вклад в шахматы – идейное трактование ряда миттельшпильных позиций: например, в защите Грюнфельда у него были оригинальные идеи, в славянской защите, и, конечно, особенно много он сделал для теории, для техники игры в испанской партии. Он был ярко выраженный “испанист”.

К шахматам он относился очень строго. Смыслов считал, что в шахматах, как и в жизни, надо бороться до последнего и не идти ни на какие компромиссы с противником. Поэтому все разговоры о том, что иногда надо быть гибким, учитывать то-то и то-то, отвергал. Он прямо говорил: “У меня подход простой – надо выигрывать, и всё”.

BB wrote: Ну это, знаете ли, уже конспирология. В ТП 1953/1956 была куча иностранных участников. Были бы хоть малейшие подозрения на сговор, визгу и жалоб в ФИДЕ было бы полно. Вон в Кюрасао 1962 только 3е гроссов зарыбили (Смыслова не было среди них) - отменили ТП в итоге.

BB wrote: Начались уступки, то всегда то теперь система, дальше "регулярно" потом "иногда". Направление верное.

В то время Василий Васильевич был сильнейшим шахматистом мира, хотя официально чемпионом мира был Ботвинник. Но Смыслов был сильнее Ботвинника. Это все знали, это обсуждать не надо.

И вот мне предстояло в первой половине турнира встретиться с ним за доской. Должен сказать, что эта партия явилась сенсацией, потому что Смыслов проиграл мне, тогда школьнику, кандидату в мастера. Проиграл и после этого по утрам перестал со мною здороваться. Я ему вежливо говорил: “Здравствуйте, Василий Васильевич!” В ответ – кукиш с маслом!

На самом деле, для чертей нет ничего приятней, чем спровоцировать людей делать друг другу гадости. Для чертей это самый большой на свете кайф. Когда Смыслов и Спасский перестали здороваться, преследующие Смыслова черти наверняка попискивали от удовольствия. Также они мяукали от блаженства, когда Смыслов выкинул Чернина из турнира в Амстердаме за его чёрную, как внушили Смыслову черти, душу. Очевидно, эти черти свили себе уютное гнёздышко в голове Смыслова и манипулировали его поступками, получая от этого удовольствие.

совсем старик уже спятил

Ботвинник: «В период 1953-58 годов Смыслов был, бесспорно, сильнейшим турнирным бойцом. Талант его был универсален - он мог тонко сыграть в дебюте, уйти в глухую защиту, бурно атаковать или хладнокровно маневрировать. А про эндшттилъ и говорить нечего - это его стихия. Иногда он принимал решения, поражавшие своей глубиной... Сочетание хорошего счета вариантов, смелости, самостоятельности, природного здоровья делало Смыслова в ту пору неуязвимым».

Ботвинник: «В период 1953-58 годов Смыслов был, бесспорно, сильнейшим турнирным бойцом.

ВВ (вряд ли видевший больше двух партий Василия Васильевича)