Я слово вдохновенье не отдам ...
Пусть ретроградом прослыву за это.
Его прочёл я в детстве по складам
В помятой книге древнего поэта.
... Пророк в сердцах, как искру выкресал
Из камня воду.
Кутаясь в овчину,
Вздымал он руки к небу.
Сотрясал
Припадок вдохновения мужчину.
Быть вдохновенным - то мужской удел.
Не выйдет прорицателя из труса.
Одним рывком подняться за предел
Рассудочности,
встать над гранью вкуса!
Э, смельчаки, а ну-ка, кто из вас,
О всём забыв - о собственной особе! -
Так воспарит -
и слёзы чтоб из глаз
И чтоб, как током, затрясло в ознобе!
...Мне не дана рассудочности власть,
Сквозь жизнь мою меня несёт кривая.
И я хотел бы жить, и я хотел бы пасть,
Бездумные глаза на вечность подымая.
Когда я пришел из армии,
Первое, чем я был поражен,
Это было — разнообразие...
Я брёл в яловых сапогах
По городу, глазея по сторонам.
«Для чего. — думал я, —
Вместо единой гимнастерки
Столько разных одежд?»
Можно ослепнуть от этих
Ситцев, наваленных на полки!
Устанет язык перечислять названия.
«Зачем. — думал я, —
Вместо ежедневных щей да каши
Это бесконечное количество блюд?»
Десятки видов паштетов,
Тысячи видов соусов.
Колбасы как таковой нет!
Субстанция под названием «колбаса»
Разбились на сотни форм:
Краковская, любительская, чайная.
И так без конца.
Дурная бесконечность!
Вместо спирта
(Я знал его два вида:
Разбавленный и неразбавленный)
В бакалейном магазине
Спектр ярких этикеток
На бутылках всех видов и форм.
Пудовая поваренная книга
Потрясла меня.
Библия еды! Ветхий завет гурманства!
Атлас неведомых
Гастрономических материков:
Сто шесть способов
Приготовления печенки!
«Зачем?» — спрашивал я.
Я видел, как в ювелирном магазине
Женщина подбирала запонки:
«Мне нужен камешек
Зеленовато-синий,
Переходящий в лиловый.
А вы мне даете
Лиловато-зеленый,
Переходящий в синий!..»
Боже мой! Я сходил с ума!
Я погибал среди этих тонкостей,
Оттенков, нюансов.
Я брел, волоча яловые сапоги.
Я был ошарашен, подвален,
Сбит с толку.
И вдруг я понял:
Природа боится однообразия!
Она дробит и дробит
И своей гигантской ступе
Все, что попадает под руку,
Мир — это лес,
В котором нет и двух
Одинаковых листочков.
Разнообразье — принцип,
Лежащий в основе жизни.
Ищите камешек того неповторимого оттенка,
Который единственно вам нужен.
Добивайтесь, бегайте,
Умоляйте!
Лишнее — необходимо!
Все вынесу и все переживу.
Муть, как в стакане, тихо отстоится.
Отчетливо тогда я назову
То смутное, что на душе таится,
То смутное, чему названья нет,
То смутное, что хаосу подобно.
Пускай кипит.
Через немного лет
Все расскажу спокойно и подробно.
Все будет очень просто!
Но пускай,
Неистово клубясь, в минуту эту
Волнуется, стремясь из края в край,
То смутное,
чему и слова нету.
Художник, воспитай ученика,
Сил не жалей его ученья ради,
Пусть вслед твоей ведет его рука
Каракули по клеточкам тетради,
Пусть на тебя он взглянет свысока,
Себя на миг считая за провидца.
Художник, воспитай ученика,
Чтоб было у кого потом учиться.
Я заведовал поэзией.
Позиция зава – позиция страдательная.
В ней есть что-то женственное.
Тебе льстят, тебя обхаживают,
На тебя кричат.
С часа до пяти ежедневно я сидел за столом
И делал себе врагов.
Это было нечто вроде
Кустарной мастерской:
Враги возрастали в геометрической
Прогрессии.
Оклад, из-за которого
Я пошел заведовать,
Уходил на угощенье
Обиженных мною друзей.
На улице я ловил на себе злобные взгляды.
Это продолжалось до тех пор,
Пока меня вдруг не осенила одна
Простая истина:
Авторы не хотят печататься!
Они хотят, чтобы их похвалили.
Возврат рукописи – болезненная операция:
Я стал делать ее под наркозом.
От меня уходили теперь
Прижав к груди отвергнутую рукопись,
С сияющим лицом,
Со слезами благодарности на глазах.
Но и принятая рукопись
Должна пройти редколлегию.
Замечания членов редколлегии
Похожи на артиллерийские снаряды:
Ни одно не попаает туда,
Куда упало другое.
Иногда рукопись была похожа на мишень,
По которой стреляла рота.
Авторы шли.
Юнец. Пишет лесенкой.
Старый поэт. Одышка. Сел.
Мясистая рука с перстнем
Лежит на толстой палке...
Парень ростом под потолок.
Со стройки. Комбинезон в краске и в известке.
Положил кепку. Она приклеилась к столу...
Уходя, едва отодрал...
Тучная дама. У детей коклюш.
Черствый муж. Не понимает.
Пишу урывками!..
Надо то в магазин,
То приготовить. Всё сама, сама,
Без домработницы...
Человек. В чёрных как смоль глазах
Лихорадочный блеск.
Заявление:
Прошу назначить меня
Писателем Советского Союза.
Сумасшедший...
Прут. Все пишут стихи.
Пишет весь мир!
Я разочаровался в людях.
Я стал подозревать каждого:
Что делает директор треста,
Когда он один запирается
В своем кабинете?
Милиционер — у посольства?
Авторы шли. Тонны и тонны стихов.
Слова, слипшиеся как леденцы в кулаке,
В них слабенький яд.
Но в больших количествах - опасно.
Я отравился.
Я был как перенасыщенный раствор:
Ещё чуть-чуть, и начнётся кристаллизация,...
Поэзия станет выпадать во мне
Ромбами или октоаэдрами.
Я бы возненавидел поэзию,
Люто, на всю жизнь,
Но вдруг попадалась строка...
Та женщина костлявая была,
По правде говоря, одна лишь слава.
Что женщина! Как два прямых угла,
Торчали плечи, - так была костлява.
А брошки были будто бы грузила.
Она игриво принималась петь.
Мне пальчиком суставчатым грозила.
Висело платье длинное, как сеть,
А волосы, как будто на клею!
Но между тем с ужимкой светской львицей,
Лукаво клала голову свою,
Как будто бы на доски, на ключицы.
Была бы страшной и улыбка та,
И пальчик тот в игривой укоризне,
Когда б не глаз зеленых доброта,
Все, что осталось от прожитой жизни
Я слышу голос где-то там, внутри
Себя, - как будто бы из дальней дали...
То прадеды твердят: Заговори!
Возьми перо. А ну, давай! Едва ли
Ты справишься без нас. Э, ты какой!
Да что ж ты медлишь? Право, нету слада!
Начни - мы поведём твоей рукой.
Да, слушай нас. И будет всё как надо. -
Зачем вы мне? -
Согнувшись над листком,
Пиши, чего бы мы не повелели,
И людям ты расскажешь о таком,
О чём ты сам и не знавал доселе...
Есть такие люди, чьи глаза
Притаились далеко-далеко за линзами очков.
Они исповедуют таблицу умножения!
Они вычерчивают кривую голоса
Поющей птицы.
Они длину окружности пытаются измерить
Линейкой.
Дай им волю, oни бы время
Приколотили к пространству.
Человек живёт в квартире
Напротив меня.
По утрам я вижу в окно,
Как он выходит из подьезда.
Его шляпа своими полями
Образует перпендикуляр
К прямой его фигуры.
Oтутюженные складки брюк,
Продолженные в бесконечность,
Не пересекутся.
Одна его рука, свободная от портфеля,
Ходит взад-вперёд, как маятник тех часов,
Что ждут его дома над комодом.
Однажды он остановил меня.
Я оплошно попал в обьектив его зренья.
Он взял меня за единственную пуговицу
На пиджаке,
Готовую вот-вот оторваться.
Он бубнил.
Я переминался с ноги на ногу,
Держа за спиной авоську с бутылками пива,
Которыми я собирался угостить
Заглянувшего ко мне приятеля.
Сосед бубнил. Он был недоволен.
Где-то! Что-то!
Безобразие!
Так не говорят! Это новое!
Он будет жаловаться! Он напишет!
Я смотрел в его глаза.
Они были далеко-далеко,
За тысячи километров.
Ночью мне приснился кошмарный сон:
Я видел своего соседа
В подтяжках и шлёпанцах.
Вот он карабкается на стул.
Он багров от натуги.
Изо рта его торчат,
Поблескивая шляпками, гвозди.
В руке его молоток.
Жена, одной рукой запахивая халат,
Другой рукой придерживает стул за ножку.
Вот сосед размахивается.
Я слышу стук.
Каждый удар отдаётся мне в голову -
Сосед приколачивает
Время к пространству!
Отрочество -- это тот возраст,
Когда кажется,
что мир тебе
только кажется.
Когда действительность похожа
на дрожащий пейзажик,
Отраженный в подмосковном пруду.
Она как будто составлена из спичек:
дунь -- рассыплется.
Отрочество -- это миг,
когда короче всего расстояние
От сердца до человечества.
Это глаза,
поднятые к звездам, --
Взлет в область бескорыстия,
После которого до старости остается в груди
Холодок от глотка разреженного воздуха.
Отрочество -- это удивление.
Удивляешься миру всем своим существом,
свободно, глубоко, полно.
Удивляешься так многообразно,
что ни одно удивление
не повторяет другое.
Отрочество -- это возраст,
когда еще ничто не установилось,
Когда еще нет привычек,
Когда на вопрос парикмахера:
Как вас постричь? --
Что-то бормочешь
и вертишь неопределенно рукой
вокруг головы.
Отрочество -- это беспокойство:
Вдруг я не такой как все?
И ужас: Вдруг я такой как все?.
Отрочество -- это тот возраст,
Когда ходишь, как только что
вылупившийся птенец,
Не стряхнув с себя скорлупу детства.
Отрочество похоже на тот
неопределенный переходный час,
Когда синие сумерки,
словно вода, стоят
в арбатских переулках...
Я люблю отрочество.
У меня не было юности,
Но отрочество у меня было.
Над юностью моей стояло слово мщенье...
В военкомате и в фойе метро,
В сберкассе и в любом учрежденье -
Везде пылало со стены оно.
...Перловку поедая с аппетитом
Из котелка,
я взор бросал косой
В листок, где, словно муравей, петитом,
Оно брело - то слово - полосой.
Я на перроне спал под этим словом...
Я мчался по шоссе:
во весь размах
От сердца намалёваны багровым,
Кричали в сажень буквы на домах.
...В дни юности всегда страшатся злогого.
У молодости много слов! Не счесть!
Но помню я одно прямое слово,
И это слово кратко было - месть.
Я возвращался в день осенний
Почти что мальчиком с войны.
Пожаром страшных потрясений
Были глаза мои полны.
Состав стучал по Подмосковью.
К стеклу приклеился листок..
Я, отвернувшись, харкал кровью
В противно слипшийся платок.
... История! Ты над пучиной,
То вознося, то вбок креня,
Как бот,
три года с половиной
Мотала на волнах меня.
Мне сложности твои знакомы -
Я понял всё наверняка,
Я изучил твои законы:
Ещё болят мои бока!
Полз под дождём, стерню сминая.
Зубов мучителен оскал...
Мир крив. А логика прямая.
Я логику в тебе искал.
Но истинный имея метод,
Нетрудно тайну отгадать.
Откуда появился этот,
Чей левый глаз закрыла прядь!
О кант! В каком мы веке? где мы?
Мыслители, замкнулся круг.
И философская система
Военной делается вдруг.
Глубокомысленных вопросов
Туман тяжёлый. Вонь чернил.
И свой ночной колпак философ
Железной каской заменил.
Я кровью харкаю. Мокрота
И волокниста и черна...
Под Гинденбургом пала рота
И в мае кончилась война.
В окошке дачные пезажи:
Пестры дома как теремки.
Гамак качается. На пляже
Мальчонка с книгой...
У реки
Я здесь историю когда-то
Зубрил. В киоске брал драже...
Год сорок первый...Тоже дата!
И тож история уже.
Забвение. Всё в этой бездне
Потонет. Перейди же грань
И стань историей! Исчезни.
Сотри себя! Рискни. И стань!
Явись. И ты узнаешь цену
Минутам. как мелки они!
На ослепительную сцену
Взойди и тогу запахни.
Поверь в историю! Иначе
Всё несерьёзно: как во сне.
Я мальчик был. Я жил на даче.
И так вещал учебник мне...
Жара. Как странно неуклюжи
Бывают сапоги! привал.
Я дрянь болотную из лужи,
Припав губами, смаковал,
Цедил...
С поры с той дальней, с лета,
На глине, что желтка желтей,
Осталось ли четыре следа
От двух колен и двух локтей?
Иль не остались?
Мне дороже
Они сейчас других примет!..
А может, это вправду тоже
История?
Иль это нет?
Вокзал. Я вышел. Деловито
Мешок поправил за спиной.
Три в бескозырках инвалида
Тягуче пели у пивной.
На мне висит линялый китель.
Следы темнеют от погон.
И вдруг я вижу: мой учитель!
Не может быть! Неужто он?
Лоб то ль сатира, то ль Сократа.
- Узнал Семёна Кузьмича? -
...По пояс был ему когда-то,
Он стал мне нынче до плеча.
Он нам повествовал, бывало,
Смотря из-под тяжёлых век,
Как в страшных войнах пребывала
История из века в век.
подчас и горячился даже,
И нас волненьем заражал,
Когда он в стариковском раже
Нам воинов изображал.
Он говорит.. А я, не скрою,
Смотрю и вижу: где-то там
Берут ахейцы штурмом Трою,
Мечи гуляют по щитам.
Вон скачут гунны. Жгут обитель.
Монахи прячутся внутри...
Я кашлянул - Вот кровь, учитель!
То настоящая. Смотри!
История, вот я - песчинка! -
Тебе я предьявляю иск.
Я грозен. Встал для поединка.
То я кричу - ты слышишь писк?
Кто ты? Одно сплошное чудо?
И каждый шаг твой мудр и свят?
Иль ты бессмысленная груда
Идей, событий, лиц и дат?
Я твой исток не различаю,
Поток текущий испокон.
Но верю, знаю, ощущаю:
Там в глубине твоей закон.
Имел он страсть чрезмерно обобщать,
И в этом доходил он до предела.
Я не хотел вниманья обращать:
- Ну да! Ну слабость! Ну, какое дело! -
Напыщенно сказал он как-то раз,
Смотря как ел я в парке бутерброды:
- У всех, у Винокуровых, у вас
В наличье алчность к пище от природы. -
А раз изрёк - и этим не шутя
Меня он незаслуженно обидел:
- Лентяи все друзья твои, -
хотя
Он только одного всего и видел.
Мне стал постыл его пустынный взор
И схемы, что не требуют поправки.
Я единичность полюбил с тех пор:
Вот дом. Вот сад. Вот человек на лавке.
Я жил минутой.
В темноте военной
Глядел в огонь, не расцепляя рук.
И был моею маленькой вселенной
От тихого костра неясный круг.
Я жил минутой.
Плохо жить минутой!
За медный грош приобретённый рай!..
Нельзя назад. Бреди, скитайся, путай,
К бескрайней дали руки простирай!
Я жил минутой.
Так когда-то было!
Я счастлив был: табак, сухарь, тепло...
Назад нельзя. От берега отбило
Уже меня
и в море унесло.
Ленивым взглядом обозрев округу,
Он в самый первый день траву примял
И лёг в тени смоковницы
и, руку
Заведши за голову,
задремал.
Он сладко спал, он спал невозмутимо
Под тишиной Эдемской синевы.
..Во сне он видел печи Освенцма
И трупами заполненные рвы...
Своих детей он видел!..
В неге pая
Была улыбка на лице светла.
Дремал он, ничего не понимая,
Не знающий ещё добра и зла
Поклоненье деревьям - старинный обряд.
Вот они поднялись. Сколько мощи и лени
в их простёртых ветвях... Я сейчас был бы рад
перед ними, победными, встать на колени.
Кереметь - бог мордвы! Разделяю вполне
трепет древних. Мне дерево символом стало!
Я хотел бы чтоб всё и вокруг и во мне
постепенно, как дерево вырастало.
Поражает и ныне закон естества,
что таится и в дубе и в грабе и в вязе:
от корней навсегда удалилась листва,
но ничуть не слабее их скрытые связи.
