Да хоть Васик бы сидел Все равно бы ни хрена не вышло

А Васик далеко и не ушел от программера Ботвинника.
Ни перед кем не стояла задача моделирования человеческого мышления в шахматах. ИМХО если бы она действительно стояла и на кону $10**9 тогда другой вопрос. А стояла задача обыграть человека с минимальными средствами ... Это разные задачи

ММ был недалёким товарищем

2011 Year of Mikhail Botvinnik
Tuesday, 11 January 2011 09:31

FIDE has decided to commemorate 2011 as the year of Mikhail Botvinnik.

This year is 100 years since his birth in August 1911.

Ув. Vladimirovich, в чем состояли сила и слабость ММ как шахматиста, учёного и товарища? 

Расово советский ЕРЖ, коммуняка до мозга костей. Агент Кровавой Гэбни и ZOG.

Алгоритм теперь продуман до конца. Программа в основном готова

«В 1963 г. 12-летний Карпов оказался среди первого набора в школу Михаила Ботвинника. Юный Карпов впечатления на Ботвинника не произвел. Давая ему оценку, экс-чемпион мира сказал: «Мальчик понятия не имеет о шахматах»…

сразу делал ход, вынуждая Тайманова возвращаться на место. При своем ходе выходить из зала нельзя.Кто-то скажет, что это профессионализм, но отстреливать надо таких профессионалов...

Кстати, Моисеичу сегодня 100 лет

Кого я выше оцениваю, Каспарова или Карпова? Конечно, они оба выдающиеся таланты, но более разносторонний талант - у Карпова. Вы видели мою книгу Три матча Анатолия Карпова? Так вот - он играл фантастически в этих матчах. Как он выиграл у Спасского! А тот ведь был еще очень силен; Спасский за несколько месяцев до этого, в 73-м, выиграл чемпионат Союза - и какой! Так Карпов его в матче прямо разгромил. Ну а потом Карпов перестал играть в полную силу.

Из молодых? Помню, когда Крамнику было 12 лет, играл он очень осторожно, очень правильно. Он быстро усиливался и сейчас играет смелее, но просто с неуважением относится к себе: толстый, пьет, курит. Камскому проиграл позорно, да и Гельфанду. Он и меня теперь избегает, обходит стороной.

Широв очень своеобразный талант, мне чем-то Корчного напоминает. Но у него, я думаю, нервная система не в порядке - то хорошо, то плохо. Он резкий такой, импульсивный, кого угодно может критиковать. Нет, как чемпион мира он мне не видится.

Без всякого сомнения - машина будет играть сильнее человека, и бояться здесь нечего, шахматы станут еще популярнее. Бегают же люди на стадионах, хотя и велосипед, и тем более машина намного быстрее. Нет, здесь бояться не надо, но дело это непростое. Знаете, что я вчера на лекции понял? Составить программу для управления экономикой легче, чем для шахмат, потому что игра двусторонняя, антагонистическая - игроки мешают друг другу, это же черт знает что такое, а в экономике этого нет, там всё проще.

Еще до войны я отстаивал идею, что шахматные турниры надо проводить, как музыкальные конкурсы, что шахматы не хуже скрипки. Когда я на приеме у Вышинского был, я ему прямо сказал об этом. А Вышинский в ответ: у нас денег нет. А я ему: а на конкурсы есть? Так он ничего и сказать не мог... Вышинский был, конечно, приспособленец, но человек способный. В каком смысле? Юрист хороший, талантливый, но беспринципный. А вот Крыленко, это другое дело - добрый, справедливый, принципиальный и шахматы любил безумно, но, конечно, партийная дисциплина и указания ЦК были для него законом.

Без всякого сомнения - машина будет играть сильнее человека, и бояться здесь нечего, шахматы станут еще популярнее. Бегают же люди на стадионах, хотя и велосипед, и тем более машина намного быстрее. Нет, здесь бояться не надо, но дело это непростое.

Знаете, что я вчера на лекции понял? Составить программу для управления экономикой легче, чем для шахмат, потому что игра двусторонняя, антагонистическая - игроки мешают друг другу, это же черт знает что такое, а в экономике этого нет, там всё проще.

Среди великих шахматистов тоже были маньяки, с которыми невозможно говорить. Например, Ботвинник. Он понимал разговор как монолог — он что-то говорит, а ты слушай. Меня это поразило, Ботвинник был герой моего детства. И когда я с ним столкнулся, то был поражен, что он ничего не воспринимает. Он даже не спорит, ему ясно все, никаких разговоров быть не может. Это свойство характера. Он, кстати, был твердокаменный сталинист. Но я все-таки с ним спорил. Он 30 лет бился над созданием компьютерной программы, которая играет как человек, а точнее, как он. Мы ведь сами фактически не знаем, как мы думаем, а Ботвинник считал, что знает. И в создании своей компьютерной программы он шел по пути обрезания «неверных» вариантов, но как это сделать, он так и не придумал. Сейчас программы строятся на быстроходности и на неограниченном количестве вариантов, перед которыми человеческий мозг бессилен. Заслуги Ботвинника в современном программировании нет никакой. И это было прямым следствием его натуры и убеждения, что правильно, а что неправильно.

Мне в 1957 году предложили возглавить группу программирования, и я отказался только потому, что считал себя не столь математически образованным, как новое поколение математиков. А Ботвинник был еще старше, ему было еще сложнее, и хоть его программа и называлась «Пионер», шахматисты прозвали ее «Пенсионер». Я как раз с ним спорил, когда он за это дело взялся. В то время я был спарринг-партнером Михаила Моисеевича, мы с ним постоянно играли.

Поражен тому, что написал Юрий Авербах. И это в год столетия Ботвинника!

Карикатурный портрет великой личности и чемпиона. Оказывается Михаил Моисеевич ничего не мыслил в компьютерах! Это он-то, говоривший о шахматных программах еще в 50-е годы прошлого века, когда о них никто еще и слова не слышал. А потом эти программы разбили всех чемпионов и с ними вообще играть перестали, чтобы, так сказать, сохранить шахматное лицо.

Напомню также, что Ботвинник был одим из немногих шахматиствов СССР, который не подписал колективное письмо против Виктора Корчного в 1976 году, когда ленинградский гроссмейстер остался на Западе. А Авербах был одним из подписантов того письма.

Не думаю, что Юрий Львович хотя бы изредка перечитывает этот позорный документ. Зачем ворошить старое? Да и писал ли он это письмо? Всегда может, что называется, отмотаться, сказав, что его заставили. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон.

Да и кому сегодня нужен этот глаз, смотрящий в прошлое? Прошлое можно стереть или сказать, что так не было. Можно цинично продолжать жизнь, как ни в чем не бывало.

- Юрий Львович, как вы познакомились с Ботвинником?

- В 1935-м, когда в Москве проходил II Международный шахматный турнир, я увлекся шахматами. Тогда многие московские мальчишки ими увлекались. Пошел сначала на стадион юных пионеров, потом в Дворец пионеров. Ну и, естественно, мы все тогда восхищались Ботвинником. Он был примером для нас. В 1936-м, когда я был в пионерском лагере, помню, как мы бегали слушать радио: в это время Ботвинник в Ноттингеме выигрывал крупнейший турнир. Как шахматист я вырос почти одновременно с успехами Ботвинника.

В 1940 году, когда игралось 12-е первенство СССР, я был в числе демонстраторов, и там фактически и познакомился с Ботвинником. Здоровался с ним - он, как вежливый человек, отвечал. В этом все знакомство тогда и состояло.

- А когда вы впервые встретились с Ботвинником за доской?

- Это было в чемпионате Москвы 1943 года. Когда я на бланке написал фамилию своего соперника, то потихоньку ущипнул себя: неужели играю один на один с самим Ботвинником?!

- Какая у вас в тот момент была категория, как выражались в то время?

- Был кандидатом в мастера. А после этого чемпионата мне присвоили звание мастера. С Ботвинником я сыграл вничью, а у Юдовича, Алаторцева, Микенаса выиграл и занял 6-е место.

- Помните свою первую партию с Ботвинником?

- Михаил Моисеевич разыграл черными французскую защиту, партия проходила с определенным давлением белых, а когда произошли размены, Ботвинник на 40-м ходу предложил ничью.

- Как он с вами держался? Ведь вы были вчерашним студентом, кандидатом в мастера, а он - претендентом на мировое первенство.

- Ботвинник держался дружелюбно, спросил, чем я занимаюсь кроме шахмат. У меня рука была перевязана, он спросил, не на фронте ли меня ранили. Я сказал, что на фронте не был.

- В чемпионатах СССР вы с ним сколько раз встречались?

- Дважды. Одна партия закончилась вничью, одну я проиграл.

- А когда началось ваше сотрудничество?

- В 1955-м, мы тогда готовились к ответному матчу со сборной США. В первом матче, который состоялся в Америке, Ботвинник не играл, сказал, что устал после матча со Смысловым. Но истинной причиной, как я думаю, было то, что Ботвинник не любил летать на самолете.

А в 1955-м матч проходил в Москве, и наша команда была на сборах в Звенигороде. Неподалеку была дача Ботвинника, и он предложил заехать к нему и сыграть с ним пару тренировочных партий. Я к тому времени был уже чемпионом СССР. И мы сыграли.

- С обычным, классическим контролем?

- Все было как обычно, но с одним условием. Играли при включенном радио. Так что после пяти часов рассказов о квадратно-гнездовом методе, лившихся из радиоприемника, голова у меня была вот такая…

- Зачем это было нужно?

- У Ботвинника было замечательное качество, он его потом назвал самопрограммированием. А я думаю, что это больше похоже на самогипноз. Когда он слышал шум в зале, то говорил себе: Но я же прошел тренировку против шума. Значит, мне шум мешать не должен.

Таким же образом он себя защищал и против курения, которое тогда разрешалось за доской. Его тренер Рагозин специально во время игры дымил ему в лицо, чтобы приучить. Ботвинник считал, что таким образом он себя страхует от вредных воздействий табака. Но самое главное - это самовнушение ему помогало!

- Но вы с Ботвинником играли ведь не только при столь экстремальных условиях?

- Нет, конечно! Видимо, я в чем-то подошел Ботвиннику, и мы стали с ним играть тренировочные партии регулярно. Перед турниром памяти Алехина, перед Всемирной олимпиадой, перед любыми соревнованиями, в которых он участвовал. Кроме тренировочных партий мы сыграли с Ботвинником два матча. Один, в 1956 году, состоял из шести партий. Пять у меня сохранились, одна затерялась. Общий счет был +1 в пользу Михаила Моисеевича.

Следующий матч мы сыграли в 1958-м - из десяти партий, хотя намечали двенадцать. Причем считаю, что этот наш тренировочный матч сыграл негативную роль для Ботвинника в его противостоянии со Смысловым. Потому что мы завелись, и пошла игра очень жесткая: с цейтнотами, с откладыванием… Общий счет был тоже +1 в пользу Ботвинника, но одну партию мы не доиграли, она была отложена с лишним качеством у меня.

- А почему недоиграли-то?

- Не было времени. Мы планировали начать матч в конце года, но я заболел и неделю провалялся в постели - кстати, у Ботвинника на даче…

- Но почему вы считаете, что ваш второй матч нанес вред Ботвиннику при подготовке ко второму матчу со Смысловым?

- Потому что по накалу борьбы, по нервным затратам это был не простой для Ботвинника матч! А времени для того, чтобы восстановиться, ему не хватило. Он просто не пришел в себя.

- Вы ведь на 11 лет моложе Ботвинника. Какие у вас были отношения ?

- Вначале он произвел на меня фантастически хорошее впечатление. С Ботвинником было очень интересно! Его взгляды на многие вещи были оригинальными. Время было такое, бурное: переход от эпохи Сталина к хрущевской оттепели. Мы говорили о политике, о литературе. Тем для обсуждения хватало: ХХ съезд партии, расстрел Берии... Он был в этом смысле не шаблонный, не такой, как говорят о нем ошибочно: упертый сталинист. У Ботвинника была своя точка зрения на все. В 1954-м он даже подал записку в ЦК, тема которой звучала так: Может ли быть мировая социалистическая революция без третьей мировой войны.

В то время главным идеологом партии был Поспелов, главный редактор Правды. Он написал такой отзыв: Записка Ботвинника отражает мелкобуржуазные, лейбористские взгляды автора. Предлагаю: вызвать Ботвинника в ЦК и объяснить ему, что если он будет настаивать на своих ошибках, мне кажется, что он не может быть членом партии.

Ботвиннику пришлось взять ход назад, он написал покаянное письмо со словами: Спасибо за указание на мои ошибки…

- Вы сказали, что поначалу были им очарованы…

- Да. Но как только однажды я возразил ему, то он просто пропустил мое возражение мимо ушей. Как об стенку горох! Раз он решил так, то его переубедить никто и ничто не могло. Вот этот недостаток был у него. Он в принципе понимал диалог как монолог: он говорит, а я слушаю и восхищаюсь.

Как-то Ботвинник сказал мне про Кана, который с ним играл тренировочный матч перед матчем на первенство мира с Бронштейном: Кан какой-то странный. Идем с ним, мирно беседуем, как вдруг он надулся, ушел в лес и даже не пришел обедать!

Ну а как проходили беседы Ботвинника, я вам уже сказал… Интересуюсь у Кана, что произошло. Кан сердито мне отвечает: Ботвинник считает, что он чемпион мира во всем! А он чемпион мира только в шахматах. А в остальном он - обыкновенный человек…

Однажды мы вместе встречали Новый год. Точную дату не назову, но это было в период между 1954-м и 1956-м. Встречали семьями. Ботвинник был в ударе, выпил бокал шампанского, хотя обычно к спиртному не притрагивался. И стал танцевать чарльстон. Причем делал это так залихватски, что я выразил восхищение. Говорю: Уж чего-чего, а этого я от вас не ожидал! Он воспринял мой комплимент как должное и сказал: А знаете, Юра, я танцевал с самой Улановой, так она танцевала хуже меня.

Тут я промолчал (смеется). Но это ведь любопытно! Это его точка зрения!

- Существует легенда, что характер у Михаила Моисеевича был трудный, если не сказать тяжелый. Эта легенда правдива?

- Могу привести такую деталь, о которой мне рассказал Батуринский. Еще когда Ботвинник был первокатегорником и встречался с петербургскими шахматистами старшего поколения, то делал записи в свой блокнот, давая им уничижительные характеристики. Старая калоша было самым ласковым из них. Всем он, что называется, выдал. Это для него характерно: он скептически относился к людям.

- Но, может быть, он в чем-то был прав?

- Это жизненная позиция. Есть люди, которые всех переоценивают, а есть такие, как Ботвинник. И я считаю, что в шахматах эта черта ему помогала, ведь за доской надо постоянно ждать от соперника какой-то пакости…

- Недаром говорят, что наши достоинства - продолжение наших недостатков. И наоборот. Мне часто приходилось слышать, что у Ботвинника был настоящий чемпионский характер...

- Существовала работа одного английского психолога, тема которой звучала так: Паранойя и шахматы. В этой работе он утверждал, что в двух случаях паранойя может быть полезной. Во-первых, на войне, когда это называется бдительностью. И, во-вторых, в шахматах. Я помню, что гроссмейстер Голомбек пытался возражать этому ученому. А мне кажется, что психолог был прав: в определенных ситуациях паранойя может быть шахматисту полезна.

- Ботвинник был одержим идеей создания эвристической компьютерной программы. Вы говорили с ним на эту тему?

- О! Тут мы спорили с ним очень сильно! Я пытался ему доказать, что его математическая подготовка не соответствует современному уровню. Все-таки кибернетика как наука получила свое развитие уже после того, как Ботвинник получил образование. А он считал, что может быть и в кибернетике авторитетом.

Все современные компьютерщики идут простым методом полного перебора. Машина с огромной скоростью, перебирая миллионы вариантов, находит лучший. Машина не мыслит, она перебирает. А Ботвинник хотел, чтобы машина обрезала эти варианты, как это делает человек в практической партии. Причем он подстраивал машину под то, как он думал. А мы ведь до сих пор не знаем, как мы думаем…

- На матче Ботвинника с Бронштейном вы, насколько слышал, работали в пресс-центре?

- Был заместителем руководителя пресс-центра. А возглавлял его гроссмейстер Бондаревский.

- Давид Ионович едва не одолел тогда Голиафа мировых шахмат?

- С середины 40-х годов, когда Ботвинник собирался играть матч с Алехиным, он был сильнейшим шахматистом не только Советского Союза, но и мира. В 45-м году, на 14-м первенстве СССР, Ботвинник сделал 4 ничьи, а остальные 13 партий выиграл! Это был самый лучший результат, который никто никогда не мог повторить.

- Плюс тринадцать! И ведь участвовали сильнейшие гроссмейстеры СССР...

- Но после того как в 1948-м Ботвинник стал чемпионом мира, он решил заняться докторской диссертацией. Три года ею занимался - и защитил. Но из-за того, что он три года по-настоящему не занимался шахматами, свой огромный перевес потерял. Перестал быть выше всех, а стал лишь первым среди равных. И в матче с Бронштейном Ботвиннику пришлось отыгрываться.

- Вы помогали Ботвиннику готовиться к целому ряду матчей и турниров. В чем была главная изюминка его прославленной подготовки?

- Михаил Моисеевич считал, что надо выявлять недостатки и стараться их ликвидировать. При этом лучшим способом выявления недостатков он считал тренировочные партии. Это был его конек. Главной чертой его характера была целеустремленность. Вот тут он был очень силен! Причем не только в шахматах, но и в жизненных вопросах его пробивной силе можно было позавидовать.

- Вы имеете в виду знаменитый случай, когда он обыграл самого Берию? Тот отказал ему в строительстве дачи на Николиной горе, но Ботвинник позвонил по вертушке Маленкову, который помог получить разрешение Сталина.

- Да, в моих мемуарах этот эпизод упоминается в главе, которая так и называется: Как Ботвинник обыграл Берию. Эпизод с Берией произошел в 1949-м, а несколько ранее состоялось заседание Политбюро, в решениях которого говорилось о том, что наш спорт должен быть сильнейшим в мире. Кстати, в те же годы председателем Комитета по делам физкультуры и спорта назначили генерал-полковника Аполлонова, который был из ведомства Берии.

- Мне приходилось читать некую байку о том, как после встречи Ботвинника и Аполлонова генерал-полковника уволили из Спорткомитета. Дескать, тот слишком долго продержал Михаила Моисеевича в приемной, и Ботвинник опоздал на встречу с Молотовым. Это правда или преувеличение?

- (смеется.) Это сказка. На самом деле в 1950-м Аполлонов ушел на большую должность в министерство госбезопасности. Когда он приехал в Спорткомитет попрощаться, его окружала внушительная охрана. Вот такое увольнение…

Кстати, Аполлонов неплохо играл в шахматы, где-то в силу первой категории. Однажды при мне он играл с Кересом и продержался довольно долго…

- Раз уж мы заговорили о байках, связанных с именем великого шахматиста, чье 100-летие мы отмечаем, опровергните или подтвердите такую. Звучит она так. Во время подготовки к матчу со Смысловым в машине Ботвинника едут он сам, секундант Ботвинника Авербах и Эстрин. Авербах просит высадить его пораньше со словами: Остановите здесь, я хочу пройтись. Когда Авербах выходит, Ботвинник, обращаясь к Эстрину, говорит: Все ясно. Пошел показывать наши анализы Смыслову.

- (смеется.) Еще одна сказка! Во-первых, я никогда не был секундантом Ботвинника. Во-вторых, мы никогда не смотрели с ним дебютные варианты: я играл с Ботвинником тренировочные партии, но считал, что не вправе применять дебюты, которые использовал Ботвинник. И, в-третьих, Эстрин появился в окружении Ботвинника гораздо позже матча со Смысловым.

Каких только небылиц не приходилось читать в исполнении некоторых разбитных писателей…

- А это уже не легенда, а многократно подтвержденная быль: очень много партий Ботвинник выиграл за счет непревзойденной домашней подготовки.

- Да, это так. Не случайно Ласкер в 30-х годах сказал: Ботвинник всех нас заставил заниматься дебютом. Так, как работал Ботвинник над дебютом, никто из наших шахматистов тогда не работал.

- И без всяких компьютеров, заметьте…

- Кстати, сейчас оттого, что современные гроссмейстеры слишком доверяют компьютеру, у них заметно упало искусство анализа и искусство игры в эндшпиле. Потому что мы все это тщательно изучали, а они считают, что для того, чтобы понять, как надо играть то или иное окончание, достаточно включить компьютер. Но это не так. Надо прочувствовать самому.

- Распространено мнение, причем высказывали его очень известные гроссмейстеры, что Ботвинник отказался от борьбы за первенство мира после того, как были отменены матчи-реванши. А вы как считаете?

- Когда-то я обратил внимание на то, что первую свою мемуарную книгу Ботвинник озаглавил К достижению цели. А вторую книгу помните, как он назвал? У цели.

У него цель изменилась! Целью стало создание программы. И он это очень четко выразил в своих мемуарах. Там он приводит пример, как его познакомили с Зощенко. Писатель, по словам Ботвинника, посмотрел на него и сказал: Вы многого добьетесь. И не только в шахматах. И Ботвинник комментирует: Если я создам программу, то окажется, что прав был Зощенко.

Он ставил цель и целеустремленно к ней шел. Он действительно еще мальчишкой поставил перед собой цель стать чемпионом мира. И стал им.

- Когда и кто впервые назвал Ботвинника патриархом советских шахмат?

- Кто впервые его так назвал, не могу сказать. Но он действительно превратился в патриарха. Кого-то другого так назвать бы не смогли: Патриарх…

17 августа этого года Ботвиннику – 100 лет. Монументальный юбилей, подходящий этой монументальной личности. Если бы, как в старой игре в ассоциации, мне предложили сравнить Ботвинника со зданием, я бы выбрал гостиницу «Москва». Это здание, недавно зачем-то разрушенное, - возможно, величайшая потеря российской столицы со времён пожара 1812 года, - было самым ярким явлением архитектуры сталинской эпохи и для меня олицетворяло советскую Москву, как Колизей олицетворяет античный Рим.

Ботвинник был одним из самых ярких явлений сталинской эпохи, как Днепрогэс или Уралмаш. Лучший шахматный писатель современности Гена Сосонко посвятил Ботвиннику три превосходных эссе. В двух Ботвинник герой, а в одном - злодей. И все три вполне убедительны.

Шахматы обязаны Ботвиннику своим «Золотым веком», продолжавшимся от беспримерной победы советской сборной в радиоматче 1945 года над командой США 15,5 – 4,5 («Молодцы ребята!» – передали шахматистам похвалу Сталина), и до не менее беспримерного завоевания звания чемпиона мира Бобби Фишером в 1972 году. В этот период, аналогичный 5-4-му векам до н.э. в греческой философии и 15-16-му векам в искусстве Ренессанса, в шахматах проявилась основная часть гениев, дарованных нашей игре. И в этом собрании Ботвинник возвышается как самая значительная личность.

Высочайшим престижем и государственной поддержкой, которыми наслаждались шахматисты в сталинские и послесталинские времена в СССР, они были обязаны, в большой степени задаче, публично поставленной перед советскими шахматистами Ботвинником: завоевать для Советского Союза звание чемпиона мира. Другой причиной престижа шахмат в СССР могла быть страсть к шахматной игре создателей государства Ленина и Троцкого, и пиетет к шахматам по этой причине их эпигона Сталина.

«Поставить задачу» – звучит очень по-советски. Но Ботвинник понимал, что эта задача в СССР в те времена была по плечу ему одному. И с неумолимостью ледокола он двигался к ней. С этой неумолимостью связаны «злодейства», о которых пишет в своих эссе Сосонко.

В 1938 году в Голландии был организован выдающийся турнир сильнейших гроссмейстеров мира, победителю которого было решено предоставить право сыграть матч с чемпионом мира Алехиным на его титул. Ботвинник, поделивший с Капабланкой первое место в предыдущем турнире такого ранга – в Ноттингеме (1936) – безусловно заслуживал приглашения на этот турнир. Однако последние два года, готовя свою жизнь в назидание будущим поколениям, Ботвинник работал над кандидатской диссертацией в области электротехники. Позже он защитит и докторскую диссертацию и будет много лет возглавлять научную лабораторию. И - ответ скептикам - знакомые электротехники говорили мне, что Ботвинник был серьёзным учёным.

В отсутствие Ботвинника очередные два чемпионата СССР выиграл Григорий Левенфиш. Ботвинник вызвал Левенфиша на матч, но сумел добиться лишь ничьей. Капабланка уговорил голландских организаторов пригласить в голландский АВРО-турнир (так он назывался) вместо Ботвинника Левенфиша. Может быть, сыграла тут роль дружба Капабланки с Левенфишем, может быть – неприязнь к Ботвиннику. А возможно, не утратив ещё надежд вернуть себе титул чемпиона мира, Капабланка устранял самого серьёзного конкурента на матч с Алехиным. Дореволюционный интеллигент, 49-летний Левенфиш был замечательным шахматистом, но всё-же из другого разряда с Ботвинником. Ничья в матче с 26-летним Ботвинником была его высочайшим достижением и в то же время неудачей Ботвинника.

И всё-же метод, которым Ботвинник разрешил конфликт, симпатии не вызывает. Он пошёл к руководству страной и объяснил тем, кто из них двоих с Левенфишем на самом деле является претендентом на звание чемпиона мира.

Интересно, как шахматы восстановили справедливость. В АВРО-турнире Ботвинник выиграл гениальную партию у Капабланки, одну из самых выдающихся в истории. Но занял лишь третье место, уступив победу американцу Файну и эстонцу Кересу.

Ещё в этой истории интересна глобальная централизация СССР: Сталин решает, кто поедет на турнир. В этом смысле любопытен рассказ, слышанный мной от Ботвинника. В 1933 году нарком Орджоникидзе за шахматные успехи подарил Ботвиннику автомобиль. После очередного урезания Ботвинник обнаружил, что выдаваемого ему бензина не хватает, чтобы на машине выехать со двора, и написал письмо в правительство с просьбой увеличить ему количество выдаваемого бензина. Вскоре пришло разрешение на это, подписанное Сталиным.

Другая характерная история – из превосходного эссе Гены Сосонко о Борисе Вайнштейне, интеллектуале и меломане, блестящем шахматном литераторе и, видимо, лучшем знатоке шахмат своего времени среди нешахматистов. При этом полковник Вайнштейн был начальником планового отдела в департаменте Берии, время от времени менявшем название. Сразу после войны, в 1945 году, Ботвинник развил бурную деятельность, пытаясь организовать свой матч с Алехиным на титул чемпиона мира.

Проблема была в том, что Алехин запятнал себя в годы войны сотрудничеством с нацистами. Как офицеру французской армии, Алехину приходилось после войны спасаться от военного трибунала в Португалии. В 1941 году Алехин в Париже опубликовал серию глупых статей о еврейских и арийских шахматах.

Были ли более серьёзные прегрешения, намёки на которые я встречал в прессе? В другом эссе Сосонко приводит слова племянницы Алехина, сказанные ей голландскому экс-чемпиону мира Эйве: «Эта женщина сказала, что дядя никому никогда не сделал ничего плохого, он просто был антисемитом...».

Председатель шахматной федерации СССР Вайнштейн был решительно против этого матча. На заседании шахматной секции он «в лоб спросил: «Михаил Моисеевич, я человек беспартийный, но Вы-то коммунист, и мы с Вами оба евреи по национальности. И я не понимаю, как Вы будете пожимать руку, которая по локоть в крови коммунистов и евреев?». Вопрос поставили на голосование, и Ботвинник выиграл с перевесом в один голос (Кто утверждает, что в сталинские времена не было демократии?). Вайнштейн в знак протеста подал в отставку.

Когда Ботвинник двигался к цели («К достижению цели» – так он назвал свои мемуары), лучше было ему на дороге не попадаться. Давид Бронштейн, сведший вничью матч на первенство мира в 1951 году с Ботвинником (как ничья в матче с Левенфишем была большим разочарованием для Ботвинника, так эта ничья стала крупнейшим жизненным разочарованием для Бронштейна) и не простивший этой ничьей своему противнику до самой своей смерти, сравнивал Ботвинника с метателем молота. Когда молотометатель размахивается, лучше поблизости от него не находиться. Сам Ботвинник с очаровывающей простотой писал, что его удача заключалась в том, что его цели как правило совпадали с целями государства.

С этими целями связан занятный документ 1945 года, найденный и опубликованный гроссмейстером и функционером разных организаций Юрием Авербахом. «В то время, когда советский народ голодал», Ботвинник просил у советского правительства для подготовки к борьбе за первенство мира выделить ему: один килограмм масла в месяц, два пальто единовременно – зимнее и летнее, сколько-то сахара и прочее. Никаких излишеств в этом списке я не нашёл, кроме – зачем для борьбы за первенство мира летом нужно пальто?

В 1933 году нарком Орджоникидзе за шахматные успехи подарил Ботвиннику автомобиль. После очередного урезания Ботвинник обнаружил, что выдаваемого ему бензина не хватает, чтобы на машине выехать со двора, и написал письмо в правительство с просьбой увеличить ему количество выдаваемого бензина. Вскоре пришло разрешение на это, подписанное Сталиным.

Никаких излишеств в этом списке я не нашёл, кроме – зачем для борьбы за первенство мира летом нужно пальто?

Приходит на память один вечер, когда у Ботвинника на даче мы с женой встречали Новый год. Он был в ударе, выпил целый бокал шампанского, хотя обычно к алкоголю не притрагивался, соблюдая строжайший режим.
Затем начались танцы. Михаил Моисеевич лихо отплясывал танец своей юности чарльстон, бойко выделывая сложнейшие па. Я был немало удивлен и сказал, что никогда не подозревал у него такого таланта. Слова эти он воспринял как должное и без ложной скромности тут же похвастался, что однажды ему довелось танцевать с Галиной Улановой, и даже она, сама великая Уланова, уступала ему в танце!
Да, прав был Илья Кан, когда-то сказавший мне, что Ботвинник считает себя авторитетом буквально во всем.

Не могу не отметить, что хотя в Ботвиннике было немало хорошего, поражало его недоверие к людям, мнительность, подозрительность. Не исключено, что в борьбе за шахматной доской эти качества могут оказаться полезными, заставляя опасаться замыслов противника, всегда быть начеку, настороже. Однако в повседневной жизни, в общении с людьми…
Приведу один, но очень характерный пример: однажды в воскресенье моя жена приехала на дачу к Ботвинникам и привезла с собой свежий торт из кафе «Националь», в те годы славившегося отменным качеством кондитерских изделий. Надо было видеть, с каким удовольствием вкушали этот торт все сидевшие за столом. Кроме самого хозяина. Он к нему даже не прикоснулся. И лишь вечером, когда остатки торта снова появились на столе, Ботвинник позволил себе его отведать, убедившись, что все, кто ел торт ранее, в полном порядке.

Вчера скончался Игорь Юльевич Ботвинник - двоюродный племянник Михаила Моисеевича, во многом помогавший ему как в шахматной школе, так и в повседневной жизни.

Ход белых
30.Ba3!!
Цитируем: «...Начало 12-ходовой комбинации, включая последующий, приводящий к победе, маневр. Должен признать, что я не мог подсчитать ее до конца и действовал в два приема. Сначала я прогнозировал ее на 6 ходов и убедился в том, что мне обеспечена ничья вечным шахом. Затем уже 6 ходов спустя я досчитал ее до конца...В зале вспыхнули аплодисменты...А я после напряженной партии еле держался на ногах. Жена подвела меня к уже закрытому бару. Буфетчик сжалился надо мной, и бутерброд с ветчиной вернул меня к жизни». (Ботвинник М.М. Полвека в шахматах. М., ФиС, 1978).

Далее в партии последовало: 30...Qxa3 31.Nh5+! gxh5 32.Qg5+ Kf8 33.Qxf6+ Kg8 34.e7 Qc1+ 35.Kf2 Qc2+ 36.Kg3 Qd3+ 37.Kh4 Qe4+ 38.Kxh5 Qe2+ 39.Kh4 Qe4+ 40.g4 Qe1+ 41.Kh5, и черные сдались.
Рассмотрим психологическую сторону всей ситуации: гроссмейстер вложил в обдумывание комбинации столько энергии, что на следующий день без борьбы проиграл М.Эйве и смог занять лишь 3-е место. С другой стороны, если ход слоном и последующий маневр отвечали требованиям позиции и являлись сильнейшими, почему бы сразу не сделать очевидный ход, а дальше – как получится. Ничья так ничья, а если вечного шаха нет – тем лучше! Комбинация по Ботвиннику – это форсированный вариант с жертвой. То есть, последовательность лучших ходов с обеих сторон, приводящая к трансформации одного вида преимущества в другой. Добавим: в том случае, если комбинация правильна. Бесспорно, будущий чемпион мира, сознавая большое позиционное преимущество белых, боялся упустить его, соблазняясь красивой комбинацией. В этом – все дело! Пойдем дальше: если преимущество одной из сторон велико, может быть, существуют и альтернативные решения. Вдруг одно из них окажется более простым? Такого рода сомнения терзали автора сих строк в середине 80-х годов, и он решил исследовать позицию перед ходом Bb2-а3 на предмет наличия альтернативы. Оказалось не слишком сложно. В распоряжении белых имелся сильный ход 30.h4!, который гарантировал победу (см. «64», №8, 2005). Главный вариант таков: 30.h4 h5 31.Ne2 Nd2 32.Nf4 Nde4 33.Nxd5 Qd6 34.Nxf6 Qxe5 35.dxe5 Nxf6 36.exf6+ Kxf6 37.Kf2 Kxe6 38.Kf3

Читатели вправе возмутиться: зачем нам-то морочить голову; почему было не ознакомить самого Михаила Моисеевича? Статья ведь появилась значительно позже. Следует признаться, причина тому – вульгарная человеческая слабость. Не хотелось травмировать патриарха шахмат – он гордился этой комбинацией всю оставшуюся жизнь. А сложилась она весьма непросто, полная трагедий и огорчений: воспитание без отца, гибель брата, болезнь жены, сорвавшийся матч с Алехиным, неудача с компьютерной программой, конфликты с учениками. Вообще, лидера советской шахматной школы несправедливо относить к приверженцам сталинизма; скорее, он был среди выживших, как и многие другие великие личности той эпохи, например, И.Эренбург, П.Капица, Э.Гилельс. А насчет задержки публикации, то, как любил говорить сам Ботвинник: «нет худа без добра». Анализ потом удалось проверить на компьютере, и все сошлось. Действительно, белые могли победить «малой кровью».

Единственную партию с Ботвинником я играл весной 1989 года. Он был тогда в Голландии с целью покупки нового, более сильного компьютера, необходимого для работы, и всё это время я был рядом с ним. В один из дней Ботвинника попросили выступить на закрытии юношеского чемпионата страны, который проходил тогда в Хилверсуме. Были, конечно, и фотографы, и телевизионные съемки. В какой-то момент режиссер телепередачи попросил: Если господин Ботвинник не возражает, нам бы очень хотелось снять его во время игры.— Ну, я давно уже не играю.— Очень просят, Михаил Моисеевич. Вы же сами знаете — телевидение, от них не отвяжешься.— Ну, если так...
Расставили фигуры — мне достались белые. Начинаем, начинаем,— подал команду режиссер. Я решил не оригинальничать и двинул вперед ферзевую пешку. Стрекот камеры, где-то голоса детей. Ботвинник не отвечал некоторое время, и я вопросительно посмотрел на него. Изменился весь его облик, он как бы выпрямился, затвердел на стуле, наконец, глядя на доску, поправил очки, галстук и сделал ответный ход. К сожалению, тогда в суете момента я не записал партии, но течение ее помню очень хорошо. Он разыграл голландскую, вариант каменная стена, по старинке со слоном на e7.
Я делал все известные ходы, Ботвинник отвечал не торопясь, всегда несколько подумав. Но после пятнадцати ходов по какой-то странной причине моя позиция потеряла эластичность, был утерян генеральный план: я стоял несколько хуже. Этого достаточно? — спросил я у режиссера.— Более чем. Ботвинник думал над своим ходом.— Михаил Моисеевич, он говорит, что наснимал довольно.
Ботвинник всё еще смотрел на доску и наконец поднял голову. На меня не мигая и жестко смотрели синие, выцветшие уже глаза, с астигматично расставленными зрачками, которые глядели так же в глаза Ласкера, Капабланки и Алехина, и он знал хорошо оценку позиции на доске и знал, что я тоже знаю.
Он говорит, Михаил Моисеевич, что всё получилось очень хорошо. Что-то растаяло в его лице, и уже режиссеру с легким полупоклоном: Alstublieft meneer. Tot u dienst [1]. Бывая часто в Голландии (в первый раз в 1938 году), Ботвинник знал несколько выражений по-голландски; его английский и немецкий были довольно слабы.

Я познакомился с Михаилом Моисеевичем Ботвинником весной 1988 года, когда он приехал по приглашению Бессела Кока на один из первых турниров SWIFT в Брюссель. Мы виделись каждый год во время его посещений Амстердама или Брюсселя или в Москве, в последний раз во время Олимпиады в декабре 1994 года, за полгода до его смерти. Теперь я жалею, что не было у меня эккермановских задатков, и я не записал всех бесед с Ботвинником, но многое еще свежо в памяти и, к счастью, на магнитофонной ленте.
В один из его первых приездов в Амстердам, в гостях, женщина-москвичка, по возрасту где-то уже в середине четвертого десятка, увидев перед собой живого Ботвинника, представилась растерянно: Оля.— Ну, если вы Оля, я — Миша,— в тон ей ответил Ботвинник. Сказал ему через несколько минут в шутку: Ну, Миша, пора уже, засиделись....
На следующий день он подарил свою книгу с надписью, сделанной дрожащим, но ясным почерком. Гене Сосонко — Миша Ботвинник в день рождения. Амстердам. 18.5.89. Так и называли друг друга несколько дней, но шутка не перешла в привычку, и скоро вернулись к Михаилу Моисеевичу и Геннадию Борисовичу. И только в некоторых случаях возвращался к Гена, когда хотел сказать что-то доверительное или особое. Я же — при прощаниях и тогда, когда пытался (всегда безрезультатно, впрочем) снять налет многих советских десятилетий, навсегда устоявшихся понятий, представлений, пытался добраться до чего-то... При прощании во время его последнего приезда в Тилбург в сентябре 1994 года показалось — дрогнуло что-то у старика — по интонации, по глазам, и после обычных слов сказал, наклонясь близко совсем: Миша, держаться, держаться надо, и уж совсем почти бестактно: Ну, не знаю, когда и увидимся теперь..., пытаясь задеть философскую струну. Прервал строго: Ну отчего же. Вот вы, Гена, в Москву, может быть, приедете... — Да и то — правда ваша. Ну еще раз...

Первым, с кем я прекратил всякий контакт, был Бронштейн: во время нашего матча он вел себя безобразно. В зале прямо напротив сцены была ложа КГБ, Динамо, там сидели все его болельщики. Так, если он жертвовал или, наоборот, выигрывал пешку, там всегда аплодисменты были. А сам он делал ход и быстро уходил за сцену, а потом вдруг выскакивал и снова скрывался. В зале смех, а мне это мешало играть. А то, что он говорит, что во время 23-й партии думал больше о судьбе своего отца, так это Вайнштейном подсказано — его злым гением. Тот был страшный человек, просто страшный, меня ненавидел, он не хотел, чтобы я стал чемпионом мира. Когда обсуждался мой матч с Алехиным, то, несмотря на решение Сталина, он, пользуясь тем, что был начальником планово-финансового отдела КГБ, использовал свои связи, чтобы мешать моим переговорам с Алехиным. Во время войны он агитировал за то, чтобы объявить Алехина преступником и лишить его звания чемпиона мира, и давил на меня, чтобы я выступил инициатором этого. Ясно, что это было самое простое, чтобы Алехин вообще не играл матч. После матча, хотя мы с Бронштейном и здоровались, он для меня перестал существовать. Последние годы я стал относиться к нему нормально, но он меня до сих пор ненавидит.

И с Левенфишем отношения были очень острые. Вообще он был очень интеллигентным человеком, окончил Технологический институт в Петербурге еще до революции и шахматист высокого таланта, но шахматам всё время не уделял, хотя обладал высокой шахматной культурой. Но был он всегда как одинокий одичалый волк. Действительно, он был в 1917 году уже взрослым человеком, а я еще ребенком, но нет, не думаю, как вы говорите, что мы по-разному воспринимали происходящее. Не думаю, что он был антисоветчик, в конце концов ему уж и не так плохо жилось в Советском Союзе, а то, что выезжать заграницу не мог, так я не уверен, так ли уж это важно. Я вот в свое время Гулько с женой говорил, что тоже мог остаться в 26-м году в Стокгольме, да не остался, и неплохо получилось. И Романовский не был антисоветчик. А вот Богатырчук — тот ненавидел советскую власть. Нет, книги его не читал, но знаю его хорошо. Талантливый и позицию понимал хорошо, считал хорошо, пользовался ласкеровским принципом: если хуже — еще не проиграно. Но человек был нечистоплотный. Я ему в 27-м году партию проиграл, а потом еще две, но что поделаешь, вот был такой лесничий в Сибири — Измайлов, так я ему тоже две партии проиграл — одну в Одессе в 29-м году, другую в полуфинале — в 31-м, едва в финал попал...

Ну и с Петросяном не было отношений после того, как он вел себя во время нашего матча совершенно неприлично. Что значит? Надо было подписать регламент матча, и, не помню уж какой, совсем ничтожный пункт ему не нравится — подписывать не хочет. Я говорю — хорошо, я позвоню в ФИДЕ Рогарду. Мне говорят в федерации: подождите пару дней. Петросян соглашается. Потом снова отказывается. И так несколько раз. Ясно: решили потрепать мне нервы. А когда Петросян поднимался по лестнице Театра эстрады, армяне перед ним святую землю из Эчмиадзина посыпали. Ну что это такое? А он воспринимал как должное. Если бы передо мной посыпали святую землю из Иерусалима — что бы я сделал? Подметете — пройду,— сказал бы.

И со Смысловым у меня тоже были острые отношения, но такого не было. Сейчас у нас с Василием Васильевичем отношения нормальные. С Эйве были острые отношения, когда мы с ним конкурировали, например, в Гронингене в 1946 году, тогда было ясно, что если он этот турнир выигрывает, то никакого матч-турнира в 48-м году не будет. Ну, а потом, когда спортивный элемент отпал, мы с ним друзья стали самые настоящие. С Карповым были добрые отношения, но потом они ухудшились, когда он стал утверждать, что советской шахматной школы — нет. И потом, когда он притеснял Каспарова, я взял сторону Каспарова, так как считал, что они должны быть в равных условиях. Ну и эта жуткая история, когда прекратили матч, здесь приняли участие все — и ЦК, и Спорткомитет, и федерация, и Кампо. Ведь Гарик с 73-го по 78-й посещал мою школу, потом она была закрыта, и мы встречались с ним просто вдвоем, я поддерживал его всячески, я ведь добился для него участия в Мемориале Сокольского, который он выиграл легко и стал мастером, то же самое и турнир в Баня-Луке, где он стал гроссмейстером. Гарик сейчас играет слабее, чем десять лет тому назад, и стиль его изменился. Раньше он играл как Капабланка, как я его учил, по позиции, но несколько лет назад я заметил, что в интересах безопасности он идет на упрощения и после того, как позиция упростится, применяет свой тактический талант. Нет, я не думаю, что это возраст, он просто понял, что ему в первую очередь не надо проигрывать. Вы ведь знаете, что каждый тенор может взять в своей жизни определенное количество верхних si. Но, может быть, и шахматист способен сыграть только определенное количество хороших партий, а остальное время он просто передвигает фигуры? Думаю, что единственное спасение его — это бросить галиматью, которой он сейчас занимается. Но это уже бывало, что ко мне поворачивались спиной; я в конце концов помогал Каспарову не из-за его человеческих качеств, а потому, что он замечательный шахматист.
Кого я выше оцениваю, Каспарова или Карпова? Конечно, они оба выдающиеся таланты, но более разносторонний талант — у Карпова. Вы видели мою книгу Три матча Анатолия Карпова? Так вот — он играл фантастически в этих матчах. Как он выиграл у Спасского! А тот ведь был еще очень силен; Спасский за несколько месяцев до этого, в 73-м, выиграл чемпионат Союза — и какой! Так Карпов его в матче прямо разгромил. Ну а потом Карпов перестал играть в полную силу. Почему — не знаю. Может быть, в сочетании деньги — шахматы деньги стали более важны. Но то, что он показал недавно на турнире в Линаресе, говорит о том, что он сохранил еще свой талант. С кем я хотел бы остаться вдвоем на необитаемом острове, с Карповым или Каспаровым? У меня сейчас достаточно хорошие отношения с Карповым. Но если бы я мог выбирать между Карповым времен его чемпионства и Каспаровым — его чемпионства, я бы предпочел остаться в одиночестве на необитаемом острове.

з молодых? Помню, когда Крамнику было 12 лет, играл он очень осторожно, очень правильно. Он быстро усиливался и сейчас играет смелее, но просто с неуважением относится к себе: толстый, пьет, курит. Камскому проиграл позорно, да и Гельфанду. Он и меня теперь избегает, обходит стороной. Широв очень своеобразный талант, мне чем-то Корчного напоминает. Но у него, я думаю, нервная система не в порядке — то хорошо, то плохо. Он резкий такой, импульсивный, кого угодно может критиковать. Нет, как чемпион мира он мне не видится.

Он замолчал, комната была полна заходящим солнцем сентября 1994 года, и в соседней церкви часы уже били шесть. Было видно, что он устал.
— Видите меня, Михаил Моисеевич? — спросил я.
— Только контуры.
— Вы так и не были у Федорова? Вот Смыслов, например...
— Да что Василий Васильевич, у него зрение в три раза лучше, чем у меня.
В прошлый свой приезд грозился всё пойти к Федорову, да выжидал, полагая, что профессор должен сначала прочесть его статью в историческом журнале, написанную еще в 1954 году, из которой было ясно, что он уже и тогда был за демократию.
— Да был я у Федорова. Так тот прямо сказал, что клетки стареют.
— Что же получается, медицина бессильна?
— Да, вот именно. Он, правда, предложил операцию сделать, но я отказался.

снова посмотрел на него. Старческие руки, астигматический взгляд из-за толстых стекол очков, седые, аккуратно зачесанные волосы. Он говорил о людях, большинство из которых умерло, так, как будто его самого на девятом десятке не касаются понятия времени и возраста. Его лекция на экономическом факультете и пресс-конференция в Тилбурге, посвященная шахматам, были фактически одним и тем же — яростной, страстной попыткой утвердить свою правоту, часто резкую и нетерпимую, не считающуюся с мнением собеседника или оппонента. Очень часто он брал за основу факт, далеко не очевидный, а иногда даже весьма сомнительный, и делал из него выводы с железной последовательностью и неумолимой логикой. Помню на той лекции удивленные лица студентов, когда он сказал: Как вы сами знаете, всю экономику Голландии определяют три концерна — Philips, Hoogovens, Unilever. Добившись вследствие своего огромного таланта и железной воли наивысших успехов в одной области, он под влиянием этого полагал, что может чувствовать себя на таком же уровне и в других, где был значительно менее компетентен. Поэтому его суждения часто выглядят наивными и банальными, а иногда даже нелепыми. Нет, впрочем, никакого сомнения в его искренности и абсолютной вере в то, что он говорил. Очевидно, что в этом немалую роль сыграла и страна, в которой он прожил всю свою сознательную жизнь, страна, считавшая только одну идею правильной, а остальные — реакционными или ошибочными. Его оценки людей и событий совмещали в себе нередко глубокое проникновение в характер человека и догматическое упрямство в объяснении его мотивов и намерений. Надо отдать ему должное: он развивал свои теории и гипотезы, построенные на этих предпосылках, с исключительной ясностью и целеустремленностью.
Мышление у Михаила Моисеевича,— сказал мне однажды Смыслов,— сугубо материалистическое, я бы даже сказал — машинное. Впрочем, всё это суета сует и всяческая суета, суета и томление духа, а вот у Михаила Моисеевича и томления духа нет. Поэтому так щемяще звучит фраза, очень неожиданная для него: В последние годы я понял, что такое старость: когда друзья уходят, а новые не появляются, остается лишь помнить тех, кто ушел.
Раз приняв какое-либо решение, он следовал ему твердо, не сворачивая в сторону. Я думаю, что это качество — вера в себя, в правильность избранного плана, собственной идеи — крайне важно для шахматиста высокого уровня. Уверенность эта каким-то образом передается и шахматным фигурам. Все чемпионы мира, которых я видел вблизи, обладали в той или иной степени этим качеством. Просчитав варианты и сыграв g2-g4, следует верить только в лобовую атаку, а не сокрушаться по поводу того, что поле f4 сдается навсегда и что будет, если туда придет черный конь. Сомнения, накапливаемые с опытом, увы, порождают неуверенность и ничего хорошего не приносят.
Как-то в разговоре, чтобы посмотреть на его реакцию, вспомнил наполеоновское: Нужно всегда оставлять за собой право смеяться завтра над тем, что утверждаешь сегодня.— Наполеон вам мог и не то сказать. Это когда он сказал, после 1812 года, что ли?
Обидчиков своих и в жизни, и за шахматной доской помнил крепко. Однажды в Брюсселе в пресс-центре одного из турниров ГМА сказал ему, обсуждая одну дебютную позицию: Это, кажется, идея Джинджихашвили?
Джинджихашвили, вы сказали? Как же, как же, помню, не к ночи будет помянут. На Спартакиаде (называет год и месяц) совсем выиграно было, так расслабился, пропустил удар, даже ничьей не сделал...
Вижу хорошо его в пресс-центре турнира. Анализировал он, разумеется, всегда вслепую, в последние годы, увы, почти буквально. Седая, низко склоненная голова, которой покачивал иногда из стороны в сторону, переспрашивая: Пешка, где вы сказали стоит, на d5?
О шахматах он знал что-то, чего другие не знали. Слова греческого поэта Архилоха — лиса знает множество вещей, а еж знает одну большую вещь — относятся прямо к нему. В шахматах было много замечательных лис в 30, 40 и 50-х, но он, конечно, был из разряда ежей.

В своем последнем турнире в Лейдене в 1970 году стоял на выигрыш во многих партиях, но, впервые в жизни разделив последнее место, понял, что дело здесь не только в шахматах. Он понял прекрасно, что на шахматы распространяется тот же жестокий обычай, который существовал у жителей Огненной Земли: молодые, подрастая, убивают и съедают стариков.
Увидев как-то имена двух людей, о которых он писал в свое время, сказал ему: Михаил Моисеевич, вы знаете, однажды Эйнштейн получил телеграмму от одного бруклинского раввина: правда ли, что он безбожник? В тот же день Эйнштейн по телеграфу отвечал: Я верю в Бога Спинозы, проявляющегося в гармонии всего сущего, а не в Бога, занимающегося судьбами и поступками людей. Помолчал немного и начал что-то говорить о брут форсе, которым не добьешься прогресса в шахматных программах. Он не верил, конечно, ни в Бога Спинозы, ни, тем более, в Бога бруклинского раввина, хотя, сам того не подозревая, жил по мудрости Талмуда: жизнь — не страдание и не наслаждение, а дело, которое нужно довести до конца.
Его религией стало мировоззрение нового государства, вместе с которым он рос. Его заповедями были лозунги и идеалы молодой страны. Этим идеалам, таким красивым на бумаге и неосуществимым в действительности, отброшенным сейчас вместе с самой системой, он оставался верен (пусть с самоочевидными коррективами) до конца. Он и себя рассматривал как казенное имущество партии и государства. Отказаться от этих идеалов — значило для него перечеркнуть всю свою жизнь. Так и в шахматах — выработав еще в молодые годы свои методы подготовки и принципы ведения борьбы, он оставался им верен до конца творческого пути. В партии 14-летнего Миши Ботвинника, которую он выиграл в 1925 году в сеансе одновременной игры у Капабланки, уже ясно проглядывают черты его лучших образцов 30-х, 40-х и 50-х годов.
В Брюсселе в августе 91-го он получил телеграмму от Горбачева по поводу своего 80-летия. На следующий день, когда спал первый ажиотаж, спросил его, шагнувшего в девятый десяток, о жизни и смерти. Подумав немного, отвечал: Еще Фридрих Энгельс говорил, что вся жизнь есть фактически подготовка к смерти. Энгельс же....
Мне показалось — что-то похожее говорил не Энгельс, а Марк Аврелий, но я не стал спорить по мелочам. А смерть — смерти я не боюсь. У меня только одно желание — завершить работу над программой.
Детищем последнего периода жизни была его программа. Ей посвящал он всё свое время и энергию. Знал, конечно, что большинство математиков скептически относится к его идее создания программы по подобию мышления человека, но твердо верил в свою правоту.

Он был живой реликвией, частью эпохи, и невозможно оторвать или рассматривать его вне этой эпохи и вне ее контекста. Сцепление всего со всем — эта замечательная по простоте формула Толстого более чем когда-либо применима к стране и ко времени, в котором он жил. Невозможно понять некоторые поступки Шостаковича или Пастернака, например, вне того времени, и вне той удивительной, жестокой, ни на что не похожей страны. Но была и разница. Начиная с 20-летнего возраста, когда он впервые выиграл чемпионат Советского Союза, его имя стало не просто популярным, оно превратилось в символ шахмат в стране Советов, так же как имя Маяковского — в поэзии, Улановой — в балете или Шолохова — в литературе. Фотографии и статьи в газетах, автографы и восхищенные взгляды болельщиков, постоянное внимание людей, по выражению Салтыкова-Щедрина, на заставах власть имеющих,— всё это вместе с врожденными качествами, характером и талантом сформировало феномен Михаила Ботвинника.
Расскажу еще о двух случаях, мне кажется, очень типичных для него. Как и большинство чемпионов мира по шахматам, Ботвинник вырос без отца и с детства был приучен к формуле, которая стала формулой жизни. Вот она. Свое восьмидесятилетие, которое совпало с окончанием кандидатских матчей 1991 года, он встречал в Брюсселе. Был большой банкет, и сам юбиляр выступал с речью. Я переводил как мог, и когда он под аплодисменты стал спускаться вниз по лестнице, попытался взять его, почти ничего не видящего, под руку. Нет,— сказал он твердо,— я сам, я — сам. Это было нежелание смириться, зависеть от чужой воли, остановить часы, сдаться. Всё, что он делал в шахматах и в жизни, все решения, которые он принимал, он принимал сам и, приняв однажды, следовал им неукоснительно.
Другой случай: в Тилбурге он решил купить несколько авторучек для своих сотрудников и попросил меня помочь ему в этом. Но только чтобы обязательно были с черными чернилами, Геннадий Борисович, чтобы непременно с черными. В магазине, когда я сказал об этом девушке, она стала переспрашивать. Михаил Моисеевич прислушивался к нашему разговору и вдруг, отстранив меня, чтобы всё и окончательно разъяснить, решительно произнес: Zchwarz, understand?.

В последний раз я видел его в декабре 1994 года в Москве, в клубе на Гоголевском, где он работал еще каждый день. Был обычный снежный московский день, у кого-то из сотрудников — день рождения, пили чай с тортом и всё казалось: так будет всегда, с ним ничего не может случиться, он переживет всех нас. Он, с его постоянной температурой 35,7°, как бы законсервировался, казалось — он вечный. И действительно, был крепок физически. Получив в подарок в детстве книгу Мюллера, всю жизнь делал гимнастику по его системе. Помню, как в Брюсселе в 88-м, при самом первом знакомстве, в лифте гостиницы спросил: А вы такое можете? и, опершись руками на металлические выступы, сделал угол.
Но как-то нездоровилось, отправился в больницу, которую активно не любил (в последний раз был ровно 50 лет назад по поводу аппендицита), был поставлен диагноз — гнойный плеврит. Но введенный гамма-глобулин организм не принял, ему стало хуже. И в таком состоянии оставался Ботвинником, сам говорил врачам, какие препараты нужно ввести, чтобы нейтрализовать реакцию.
Все процессы в его организме пришли в движение, и рак поджелудочной железы в конечном итоге явился причиной смерти. Он умирал мужественно, превосходно понимая, что умирает, при ясном уме и твердой памяти, его, ботвинниковском, уме и его, ботвинниковской, памяти.
Василий Смыслов: Помню, был с ним на Новодевичьем, так он сказал: Я вот спокоен — буду здесь рядом с Ганочкой, и место уже есть. И протирал место, где теперь стоит урна с его прахом.
Он был спокоен в самом конце, сознательно приняв формулу древних: нам легче быть терпеливыми там, где изменить что-либо не в нашей власти. Хотя знал я его фактически только на самом последнем витке жизни, был он для меня всегда с заботами и мыслями конкретными, сегодняшнего дня, очень живым, деятельным человеком и никогда — мертвецом, еще не приступившим к своим обязанностям. Мало кто может сказать, умирая: Я жил так, как считал правильным. Я думаю, что он мог так сказать.
Он был дома, в кругу своих близких, и совершенно сознательно отдавал последние распоряжения о морге, кремации, ненужности пышных похорон. Сам в последние годы принципиально не ходил на похороны. Объяснение этому, полагаю, не только в желании избежать отрицательных эмоций, с практической стороны дела бессмысленных. Мне думается, что скорее здесь имело место раздражение и неприятие факта, что кто-то (или в его случае правильно сказать, конечно, что-то), несмотря на то, что всё делалось правильно и игралось по позиции, по Капабланке, самым нелепым, а часто и неожиданным образом кладет конец всему.

Гарри Каспаров в последнее время воевал со своим бывшим учителем. У них были разные взгляды на будущее шахмат, да и на жизнь вообще. Но они, такие разные, были в чем-то и похожи друг на друга непримиримостью, верой в собственную, единственную правоту. Через несколько дней после смерти Ботвинника Каспаров играл турнир в Амстердаме. Я увидел его через час после открытия при выходе из гостиницы, о чем-то оживленно разговаривающим со своим секундантом:
— Понимаешь, мы сейчас проверили, дошли до турнирного зала — отнимает всё же 20 минут.
— Но если так пойти — будет короче, мне кажется, — заметил я.
— Нет, это уж очень шумная улица.
Михаил Ботвинник с его идеями более чем полувековой давности сквозь размолвки и ссоры, годы и смерть строго смотрел на своего ученика. Его жизнь вместила в себя важнейшие события этого жестокого уходящего века: обе мировые войны, выход человека в космос, наконец, образование и распад удивительного, ни на что не похожего государства, шахматным символом которого он являлся.
— И о чем же вы, Гена, собираетесь со мной говорить? — спросил он, когда я включил магнитофон.
— Как о чем? О жизни, о жизни.
— М-да. А для чего же это?
Зная, что он не любит таких определений, отвечал всё же:
— Для бессмертия, Михаил Моисеевич.
— Эк, куда хватили, да вы воспоминания, батенька, собираетесь писать, так бы сразу и сказали...
5 мая на телетексте — невозможные, безжалостные слова. И — звонок Смыслову, и подтверждение этих слов. И долгое хождение по комнате, и мечущиеся мысли, что нет больше Трои, и медленное понимание того, что некому сказать теперь, не прячась за иронию или шутку, что-то, что так и не успел сказать. Но проходит первая боль и привыкающая ко всему душа переносит того, кто жил, в другие измерения и категории, и жизнь продолжается уже без него, и понимаешь, что есть немалый смысл в том, что настоящее присутствие человека начинается лишь после его смерти, так же как обязательным условием бессмертия является сама смерть.
5 мая 1995 года Михаил Моисеевич Ботвинник начал свой путь в бессмертие.

Известно, что Ботвинник всегда настраивал себя на вражду к противнику. И для ссоры использовал переговоры о предстоящем матче. Зная это, тренер Таля Кобленц дал своему подопечному указание соглашаться со всем, что предлагает Ботвинник.
Так и произошло. Таль согласился даже с тем, что при откладывании ход следует записывать на двух бланках и класть в два конверта (А вдруг судья потеряет конверт? Что тогда? - Ботвинник). Короче, поссориться Ботвиннику не удалось. Но он не пал духом.
- Этот Таль вполне милый человек. Но дядя у него - такая сволочь! - сказал патриарх.

Когда Ботвинник с Петросяном встретились для подписания соглашения о матче, Ботвинник спросил: «А кто будет вашим секундантом?» На что Петросян наивно ответил : «Болеславский». А надо было сказать – если вы не возражаете, Болеславский. Тут Ботвинник возмутился: «Как, со мной предварительно не согласовали!» И поссорился.
Потом начался матч. Первую партию Ботвинник, как известно, выиграл. Остановив часы, Петросян протянул руку. В ответ Ботвинник демонстративно убрал руки за спину. После этого на протяжении всего матча рук друг другу они не пожимали. Когда в последней партии Ботвинник предложил ничью, фиксирующую победу Петросяна в матче, Тигран Вартанович на радостях в знак согласия снова протянул ему руку. И снова рука повисла в воздухе.
Был в матче и ещё один конфликт, связанный с доигрыванием пятой партии. Петросян записал выигрывающий ход (Крf7) не полной, а краткой нотацией, и к тому же семерку он писал немного похоже на восьмёрку. Главный судья Штальберг вскрыл конверт, достал бланк, и передвинул короля не на то поле. После возражений Петросяна ход Кр f7 всё же был сделан. Ботвинник, как он сам пишет, потребовал фотокопию бланка, и убедившись в том, что определение записанного, хотя и неаккуратно, хода, было произведено правильно, сказал Штальбергу, чтобы тот сделал Петросяну замечание.
И вот, перед началом очередной партии матча (кажется, восьмой, поскольку история с фотокопией длилась достаточно долго), Штальберг, подойдя к столику, чтобы пустить часы и глядя в пространство между партнерами, говорит: «Записывайте, пожалуйста, ходы аккуратнее!» Ботвинник вскакивает: «Как, вы МНЕ делаете замечание! Я сегодня играть не буду!» И ушёл за сцену. В зале публика сидит. Чуть не час его уговаривали.
Всё это выглядит сейчас, понимаю, неправдоподобно. Тем более, что прошло больше сорока лет, и я нигде не встречал упоминания об этих событиях (за исключением глухих намеков в мемуарах Ботвинника). Но это всё И.Д. рассказывал мне во время и сразу после матча, на котором он бывал ежедневно.
И я ему верил тогда, верю и сейчас.
И думаю, тем, кому интересна шахматная история, всё это надо бы знать.