это поверхностная интерпретация: если общественное мнение монолитно, то ничего не поделаешь, никакая власть не может изменить такое массовое сознание, только продолжительное время и условия (рыночные?) жызни могут; тоталитаризм прошлого (наверняка НЕ сегодня) приложил руку, конечно, но Путин непричем, только под присмотром авторитарного начальника как Путина, скажем, топорный человеческий материал сегодняшней России может (без гарантий, очевидно) поменять свой характер к лучшему
По-моему, Бродский должен был сам хотеть уехать.До истории с тунеядством он вполне мог сделать литературную карьеру и в России, Его друг Кушнер, к примеру, не уехал, и на жизнь особо не жаловался.У Бродского были неплохие литературные знакомства(тот же Евтушенко, к примеру), да и сам он был человек довольно дошлый( по словам Аксенова, он организовал за границей настоящую литературную мафию во главе с собой). Так что, скорее всего, он вскоре стал бы печататься и попал бы в число поэтов, которым позволено больше, чем простым работягам пера.Но после того, как история с тунеядством была на полную катушку использована вражескими голосами, его советские перспективы стали вполне мрачными, а западные, наоборот, светлыми и радостными.Солженицын, кстати, с сардонической усмешкой утверждал, что вся история с изгнанием - выдумка, и что существуют документы, доказывающие, что Бродский уехал нормально по еврейской линии и инициатива исходила от него самого.Но это мнение спорно даже в том случае, если такие документы действительно существуют.Поскольку и в том случае. если бы Бродского действительно выбросили, его вполне могли заставить выполнить формальности и написать заявление "по собственному желанию".
The administrator has disabled public write access.
Когда он увидел мою футболку, то, сразу не разобравшись, удивленно спросил: "Это что, Азаров?" (видимо, на РСН комментировал понедельничную презентацию "Комитета спасения Украины").
Я ему: "Ну, что вы, Эдуард Вениаминович, это же Хо Ши Мин".
Лимонов немного прищурился: "А, точно-точно, Хо Ши Мин".
И лицо классика сразу подобрело и расплылось в улыбке.
The administrator has disabled public write access.
Если говорить о Лимонове, то его жизнь намного превзошла литературные произведения. Он к этому и стремился, поскольку считает себя человеком действия, а не литератором. И всё-таки его жизнь так похожа на сюжет романа, что ему не оставалось ничего иного, как рассказать о ней в литературной форме и стать главным действующим лицом биографической книги «Лимонов», написанной Эмманюэлем Каррером (Emmanuel Carrère) в 2011 году и удостоившейся французской литературной премии Ренодо.
В ней автор рассказывает о процессе становления сына сотрудника НКВД, родившегося в СССР в 1943 году, выросшем в криминальной среде промышленных районов Харькова, зарабатывавшего на жизнь пошивом джинсов в Москве эпохи Брежнева, высланного из страны за «антисоциальное» поведение и оказавшегося в середине 70-х в Нью-Йорке без гроша в кармане. От безысходности стал практиковать содомию.
Затем работал дворецким в доме мультимиллионера, которого ненавидел так же, как и безликих советских бюрократов. В 80-х годах перебрался в Париж, где примкнул к интеллигенции, которую всегда презирал. Зато эта самая интеллигенция была в восторге от его выходок (о которых он рассказывал в своих произведениях «Русский писатель предпочитает малолеток», «Дневник неудачника» и «История его слуги»), а также от его экзотической ностальгии по самым суровым сторонам советской действительности.
Эдуард Вениаминович Савенко выбрал свой литературный псевдоним из-за его кислого привкуса и язвительной направленности, но в первую очередь вследствие схожести с ручной гранатой «лимонка». Он готов все разрушить, взять на себя весь груз проблем и создать нечто, сути чего он не очень хорошо понимает, но что по определению должно быть чем-то новым. Воплощением этой идеи стала Национал-большевистская партия, которую он основал по возвращении в Россию после распада СССР. Ее флаг наглядно отражает его идеи: белый круг на красном фоне, подобный знамени нацистов, но вместо свастики серп и молот. Сплав фашистских и коммунистических символов, который в середине 90-х годов привлек к себе не нашедшую себя в новой действительности молодежь, рокеров, скинхедов и прочие продукты преобразования Советского Союза в режим клептократии. Одним словом, нацболов.
Каррер поясняет в своей книге, что во время вынужденной эмиграции Лимонова преподносили как диссидента. Он действительно диссидент? Он, который назвал Александра Солженицына «старым козлом» после того, как их обоих в один год выдворили из СССР. Он, который смеется над стихами Иосифа Бродского и теми, кто ему рукоплещет. Подобно Троцкому, он верит в насилие и своей бородкой клинышком и усами имитирует его.
Преклоняется перед Сталиным и Берией. Как пишет Каррер в своей книге, «вся эта банда буржуазных интеллектуалов похожа на детей, которые смотрят спектакль про волка и семерых козлят. Его страна все еще вселяет страх в мягкотелый Запад. Все идет хорошо». Его презрение по отношению к людям, к состраданию, к правам человека, по отношению ко всему, что не связано с ним и его идеями, забавляет его парижских коллег того времени. Но у Лимонова все вполне серьезно, у него есть свой план. Странный, но в определенной степени возвышенный и честный. «Пока ты злой, ты не превратился в домашнее животное». Поэтому Эдуард выступает за мировую революцию. Он стоит принципиально на стороне красных, негров, арабов, гомосексуалистов, нищих, наркоманов, пуэрториканцев. Одним словом, всех тех, кому нечего терять и которые являются, или, по крайней мере, должны были бы являться, сторонниками мировой революции. Именно поэтому он ненавидит Горбачева: «Глава СССР должен не ублажать западных козлов-журналистов, а внушать им страх».
И вот наступает переломный момент в его биографии. После распада Югославии Лимонов отправляется в Хорватию и Боснию, чтобы воевать на стороне сербов. Мечта сбылась. «Согласно его философии, убить человека в рукопашном бою — все равно что, совершить анальный секс. Это надо испытать хотя бы раз в жизни», считает он. В бывшей Югославии он познакомился и подружился с Арканом, бывшим преступником, который стал четником. Лимонов отзывался о нем как о «серьезном» человеке с «изысканным вкусом». Глядя на фотографии Лимонова, дружески беседующего с Караджичем или стреляющего из пулемета в осажденном Сараево, его парижские друзья, которые раньше восхищались им, невольно посерьезнели.
Любопытно наблюдать за последним преображением Лимонова, которого в России воспринимают как рок-звезду. Что-то вроде Уэльбека (Houellebecq) во Франции. Несмотря на свою идеологическую схожесть с Владимиром Путиным, НБР вступила в возглавляемое Гари Каспаровым оппозиционное движение «Другая Россия». Человек, всегда публично презиравший демократию, вдруг стал ее защитником. Смелые действия нацболов привели к тому, что партия была запрещена, а ее лидер провел два года в тюрьме. Сейчас ему 73 года, он преодолел некоторые проблемы со здоровьем и продолжает оставаться раздражителем почти для всех.
Каждому - своё.
The administrator has disabled public write access.
Я тут решил поделиться своими личными воспоминаниями об олигархах, их, этих воспоминаний, немного, но, может быть, они будут поучительны, мои воспоминания, для вас.
С покойным Борисом Абрамовичем Березовским я несколько раз говорил по телефону. Началось с того, что хотел его поблагодарить за присланные на покрытие адвокатских услуг по моему процессу 10 тысяч фунтов стерлингов (я сидел в то время в Лефортово, когда он выслал. Там кто только ни помогал, и Проханов — с другого фланга). Я позвонил ему в Лондон, когда вышел на свободу, Телефон взял какой-то говорящий по-английски с акцентом тип, я так понял, его охранник.
Я попросил передать мою благодарность Борису.
На моё удивление, он перезвонил вскоре: «Эдуард, это Борис!»
Не, больше никаких подношений от него, а то вы губы распустили, ждёте, я знаю…
Банкира Авена, каюсь, я «завербовал» сам. Он проходил мимо меня на какой-то тусовке (это ещё были времена моей дружбы с либералами, я тогда посещал тусовки), и я дёрнул его за рукав. Ну, из хулиганства.
«Эй, банкир, — сказал я (довольно развязно), — дай денег на революцию, позолоти ручку!!!»
(А как ещё с ними, так и надо, у них денег, как песка морского…)
Он присел рядом и некоторое время объяснял мне, что следит за моей судьбой, что считает меня большим писателем, человеком храбрым, но вот зачем я, такой, занимаюсь политикой, «мы ждём от вас книг…»
Я сообщил ему, что я талантливый политик, но вот Россия для меня не готова ещё. Я впереди лет на 25…
Он улыбнулся, этот жук. «Я должен идти, меня ждут, — сказал он и встал. — Договорим в следующий раз. Вы придёте, если я приглашу вас пообедать?»
Я сказал, что без проблем, приду.
— А что скажут ваши красные товарищи? — ехидно заметил он.
— Будут с интересом расспрашивать.
Он дал мне свою визитку.
Я сказал, что у меня визитки все кончились, что так и было.
Я таки отозвался на его приглашение на обед в ресторан Дома писателей на Поварской. Меня там внизу уже ожидал целый отряд его охранников, вполне себе солидных мужчин в чёрном. Солидных, я имею в виду, что немолодых. Я-то приехал с нацбольской шпаной, одетой, как у батьки Махно, один был даже в трениках, а ещё один — в шортах. Они сели меня ждать в машине, хотя порывались сопровождать в самый зал.
Меня провели вверх по деревянной лестнице в зал, где я в 1968-м читал стихи для сводного отряда молодёжи с семинаров поэта Самйлова и поэта Арсения Тарковского (папы Тарковского-киногения). Я тогда взбунтовал молодёжь на самостоятельное чтение стихов, мэтры наши, видимо, не любившие нас, уже улизнули.
«Вот бывают же такие совпадения», — только и подумал я.
В зале мы обедали с Авеном одни, его охранники стояли на лестнице, входили и выходили благоговейно официанты.
Что мы там поглощали, я не помню.
Он мне опять запел песню про то, что лучше бы я книги писал.
Я же опять ему повторил: «Ты же банкир, Пётр, дай денег на революцию!»
— На революцию не дам, — сказал он. — Чтобы вы нас всех повесили?
— Ну да, — развеселился я, — как там у Ленина: «Буржуи сами продадут нам верёвку, на которой мы их повесим».
То были времена экономического кризиса. Шёл, кажется, первый год кризиса. Потому банкир Пётр часто вздыхал и говорил, что «скоро ваша возьмёт…»
— Ну так дай денег на революцию?
— Не, на революцию никогда.
— Хорошо, дай денег на политзэков.
— На политзэков дам.
Он стал звать охранников по телефону, а охранники не отвечали. Он злился и злился, и когда охранник, наконец, появился, обрушился на него с ругательствами и оскорблениями. Приказал ему идти в банк и принести денег.
Охранник, униженный большой мужик, поспешно ушёл, чуть ли не пятясь задом.
— Зачем вы его так, Пётр?
— А что он, он должен… присутствовать возле меня постоянно…
— Так нельзя, Пётр, с охранниками обходиться.
— Почему?
— Потому что нам с ними умирать…
Он задумался.
Охранник принёс закатанную в пластик пачку пятитысячных.
Мы с банкиром некоторое время встречались, как противоположности.
Где-то летом, что ли, 2009-го он предложил мне выступить в клубе «Цвет ночи», «почитайте хотя бы стихи», это в центре, недалеко от Патриарших, кажется.
По слухам, клуб принадлежал старшему начальнику Авена, главе «Альфа-групп» Михаилу Фридману.
Присутствовал и он сам, во главе компании из пары среднего возраста аккуратно-скучных женщин и, может быть, троих мужчин бизнесового вида.
После чтения и ответов на вопросы аудитории, все вопросы были политические и никакого отношения к стихам не имели, подошёл Авен и пригласил меня подсесть к ним. «Хочу познакомить Вас с Михаилом».
Фридман пил красное вино и жаловался, что ему, бедняге, завтра рано утром нужно рано встать, улетать в Африку на сафари.
Мы друг другу сразу же очень не понравились.
Он набросился на меня тотчас после рукопожатия, обвинив в том, что я посылаю молодых людей в тюрьмы.
Я сообщил ему, что у нас на акции идут добровольцы, потому я никого не посылаю, а в тюрьмы ребят сажают несправедливо, их проступки тянут разве что на административные правонарушения.
Дальше мы с помощью отличного красного вина совсем разругались.
Авен сидел за плечом Фридмана грустный.
Он, видимо, хотел рекомендовать меня Фридману, а мы с Фридманом смотрели друг на друга как волки.
Через несколько лет до меня дошло, что Фридман искал тогда себе фаворита в оппозиционной политике. И что Авен тогда приводил меня к нему на смотрины.
Думаю, что Фридман тогда же нашёл себе того, кого искал, в лице Навального.
Впрочем, это моё личное мнение.
С тех пор Авен прекратил со мной встречаться.
The administrator has disabled public write access.
Но, между прочим - талантливо написано. Снова демонстрирует: технически очень большой писатель. Мастер литературной кулинарии. Одна беда - все блюда из говна.
The administrator has disabled public write access.
Человек видимо пишет о том, что ему ближе. Ув. Владимирович обронил про женщин-бомбисток слово "недотрах". Невольно приходит на ум применительно к Эдичке
The administrator has disabled public write access.
Гунны, дикие орды несущие смерть и разрушение,все помним как их История измазала...Но вот выясняется гунны оказывается стягивали черепа своим принцессам-девочкам и черепа выростали удлиннёными и элегантными.Вот тебе и дикие гунны!Откуда чувство эстетизма?История много врёт
The administrator has disabled public write access.
Хочу обогатить лексикон Григория еще одним словом. ))
Олег Табаков wrote:
Как-то много лет спустя после того, как отец вернулся с фронта, куда ушел добровольцем, хотя и был любимый ученик академика Миротворцева, я вдруг обнаглел и спросил: «Ты зачем пошел воевать? Как все — за Родину, за Сталина?» Он ответил: «У меня была мать-старуха, жена-красавица и ты — выпердыш. За вас и воевал».
Российский литератор Эдуард Лимонов в интервью журналисту Юрию Дудю поразмышлял о будущем России. Выпуск программы опубликован на YouTube-канале «вДудь» во вторник, 28 августа.
По словам писателя, у президента России Владимира Путина нет видимого преемника. «По всей вероятности, пойдут по пути наименьшего сопротивления: то есть либо верный и испытанный [премьер-министр Дмитрий] Медведев, либо [председатель Совета Федерации] Валентина Ивановна Матвиенко», — сказал он.
О Майн Готт
В финале интервью Лимонов ответил на вопрос «Что будет с Россией через 50 лет». Он предсказал, что будет «очень тяжело» и «много крови».
Каждому - своё.
The administrator has disabled public write access.
