Я там в комментах автора(Петрановскую) уже поправил вчера:
Grigoriy Kopilov
09.05.2015 20:11
Людмила, Винокуров мой любимый поэт(я даже сделал - без ложной скромности - лучшую в Сети его подборку - далеко ещё не законченную quantoforum.ru/gallery/200-evge nij-vinokurov)
Потому Ваша неточность меня огорчает. Е М действительно изменил(а не прибавил) последнюю строфу (по настоянию Бернеса, попросившего ударный конец)
Вместо гениального(в довольно среднем, прямо скажем, стихе)"Сияет свод бездонный, и ночь шумит листвой" появилась всем известнай пошлость, о которой Вы говорите/
Но неверно
1. Как я уже сказал, что строфа добавлена. Нет, изменена.
2. Печатали именно в правильном варианте, пошлость только пелась.
3. Пожалуй, Бернес был прав. Пошлость лучше гармонировала с сиропной музыкой песни, совершенно не вяжущейся со стоическим спокойствием(вообще свойственным ЕМ) стиха.
Захотелось в дискуссию у Аввы вставить Батальон(Небо) - одно из величайших стихотворений Е М и - убеждён - всей русской поэзии. Оказалось - нет в Сети. Стал искать в своих книгах - не нашёл(у меня 2-ой том из трёхтомника и Избранное,которое соответствует 1-му тому(а 3-ий - переводы и статьи); должно быть - но не нашёл(т к не помнил, что название - Небо).
Наконец нашёл в своём стародавнем посте в Корчме Я помнил наизусть, но не совсем, а хотелось поточней.
Небо
Однажды, помню
снегу намело...
Замерзший батальoн
вошёл в село,
и ни одной
не выгоревшей хаты.
Здесь полчаса назад
был бой жесток!
Найти бы хоть какой-то закуток,
чтоб перебились до утра
солдаты.
На трупы падал, падал снеговал...
Накрывшийся одолженным тулупом,
я, передрогший, переночевал,
в траншее,
там, где труп лежал под трупом.
И небо надо мной
текло, текло...
И как-то так обидно,
понапрасну
я отдавал последнее тепло
холодному и вечному
пространству.
И вот наконец дошла очередь до Листочка - м б величайшего, наряду с Парашютом его стихотворения. Хотя - Батальон, Соната, Я посетил, ... Не знаю. Очень люблю.
На стекло налепился листочек,
все запутано очень хитро...
Выручает разборчивый почерк
да с нелегким наклоном перо.
Всё запутано там и, слетая,
все несется во тьму за стеной...
Выручает сегодня простая
тишина полосы возрастной.
Поле белый туман заклубило,
чёрный дождь наползает на сад...
Выручает, что все это было
и уже не вернется назад.
Вот старый друг, верней, приятель,
он оплешивел, чуть не спятил
от сутолоки бытовой.
Как прежде, мы с ним взяли пива,
и он внимает терпеливо,
покачивая головой...
Ну что ж, что молодость забыта,
что горло рвут вопросы быта!..
Кого-то кто-то подкузьмил.
За всю расхлёбанную кашу,
за пиво и за юность нашу
он чем-то всё-таки мне мил.
Уж места нет былой гордыне,
уже смятений нет в помине:
всё реже по ночам курю
и даже в прошлое отныне,
наверное, по той причине
почти без горечи смотрю.
Есть, оказывается, группа в Контакте, посвящённая ЕМ vk.com/club83368939
Если кто зареген в Контакте, киньте адрес этой страницы туда.
Ну и надо сказать, там много такого, чего у меня нет.
А кто видал, как неудачник мечет,
как всё лицо его искажено,
когда опять два слова - "чёт" и "нечет" -
ночное сотрясают казино,
и как его рука пoлзёт за сдачей
в карман
а там кончаться стала медь?!
Перед великой этой неудачей
способны все
почти благоговеть!
Толпа молчит,
уже всё понимая ...
Ничто тому не может быть виной!..
И дикий взор, и бледность неземная.
Над залом веет ужас неземной.
Как ты дрожишь, душа! Иль ты боишься мира
Вот этих рук, холодных рук его?..
Но истины разящaя рапирa
Ответит выпадом на это торжество.
Как ты дрожишь, душа! Уже гудят вокзалы,
И в чуткой синеве чудит аэродром,
где в зале уже подняты бокалы -
За то, что едем мы, за то, что мы живём!
Как ты дрожишь, душа, боясь непостоянства!
И, вот, уж все молчат, бокалы осуша...
И то не просто тост, и то не просто явства -
То проводы твои!..
Как ты дрожишь, душа!
Я случайно, гуляя, зашел в зоосад.
Там увидел веселую клетку с хорьками.
Там, вися, обезьяны вовсю голосят,
сотрясая высокие прутья руками.
И тогда понял я обезьяний финал...
Так вопили они всей толпою повисшей!
Образ жизни их сам по себе обвинял
человечество в необъективности высшей.
И тогда — почему-то почти зелены,—
бесподобные хоботы поднимая,
по осеннему лугу бродили слоны,
тоже что-то уже меж собой понимая.
И высокая мудрость меж ними жила,
та, которую, может, когда-то обрящем,
воплощенная в эти простые тела,
до конца вся разлитая в настоящем.
Та, что, словно простая природа, стара,
что всему мирозданью служила опорой,
ни прекрасного завтра, ни злого вчера
никогда-то и не было для которой!
Обитатели сада брели, не сердясь,
иль скача, или с видом рассеянным милым,
наслаждаясь своим этим самым сейчас,
тем, что мы называем действительным миром.
Только были те, что безобразно черны,
чья атака безумна так лобовая,
обезьяны в душе своей возмущены,
где-то к нам уже ближе других пребывая.
Мы спали там,
где нас заставала ночь,
и в том, в чём заставала.
Мы спали, не снимая сапог,
действовали под влиянием импульса.
Выпивали - то,
что наливалось в кружку.
Мы поступали так, как диктовали
сюиминутные обстоятельства.
Благодаря этой предельной конкретности
нашего мышления,
видимо, мы и не воспринимали смерть
как что-то ужасное, -
ведь её сейчас нет, -
а то, что будет через минуту, - это будет то,
что нами вообще не учитывалось,
вообще не бралось в расчёт
как реальное.
Мы жили тогда,
считая рассудительную осторожность
и предусмотрительность -
позорной.
Загадывать вперёд -
ощущалось чем-то нечестным,
предвидеть последствиясвоего шага -
чем-то недостойным...
Я отправлялся на фронт из глубокого тыла
в тонких щегольских хтомовых сапожках,
хотя уже началась весенняя распутица.
Мысль о том,
чтобы сменить их на более прочные,
более грубые, -
мне и не приходила в голову...
Эти хромовые сапожки красивы, -
а то, что они "сгорят" в три дня
в открытом поле
на чёрной и тонкой пахоте Галиции
и я увижу пальцы ног
вылезающими из-под отклеивающейся
хромовой головки
что я буду стоять в воде в портянках,
спадающих со ступни, -
этого я не предполагал.
Можно было бы захватить
хотя бы нетолстое одеяло,
а не накрываться только шинелью.
Да мало ли что можно было бы предпринять,
будь я хоть чуть-чуть прeдусмотрительнее!
Но это не входило
в общий характер отношения к миру.
Тесное ущелье в Карпатах. Узкая дорога.
Слева пропасть.
Справа отвесный склон.
2-м встречным машинам не разьехаться.
Единственная дорога, ведущая на передовую.
Заглох мотор моей машины.
Шофёр вылез, поднял капот
и стал копаться в моторе.
Я тоже вылез
и, неторопливо щурясь
от белого ослепительного солнца,
лениво закурил...
Уже через 20 минут образовался хвост
длиной километров в 5...
Это были танки, бронетранспортёры,
'Катюши', бензозаправщики,
грузовики со снарядами, орудия, легковые машины,
замурзанные лошади обозников,
походные кухни,
облупленные санитарные автобусы...
Танкисты, с частливо потягиваясь,
не спеша вылезали из люков,
с удовольствием разваливались на броне.
Некоторые были в трофейных жилетах
поверх гимнастёрок,
на некоторых были для чудачества
'цивильные' фетровые шляпы.
Шофёры усаживались на обочине.
Внизу была пропасть.
Где-то шумела река...
Вдруг впереди раздался громкий голос, -
кто-то возмущался, грозил, сердился.
Я мгновенно подскочил и увидел генерaла
в кожаном жёлтом реглане
стоящего около своего 'виллиса'.
- Расстреляю_ кричал генерал. --
Кто старший?
Кто тут отвечает за эту машину? -
Я застыл вытянувшись,
держа руку у козырька.
- Расстреляю! - кричал побагровевший генерал и cxватился за кобуру.
Генерал ехал с передовой.
20 минут,
как туда прекратился всякий доступ.
Я закупорил единственную дорогу.
- Если через 5 минут не освободишь путь,
машину сбросим вниз.
А тебя - расстреляю! -
Я понял, что это не пустая угроза.
Кто-то в толпе заметил,
что это командующий артиллерией
соседнего фронта.
Положение на передовой было серьёзным.
Я подошёл к сидящим у обочины,
к лежащим на броне,
к облокотившимся о борта машин...
- Ребята, - сказал я с бледной натянутой улыбкой, -
давайте сдвинем в сторону... -
Никто и не пошевелился.
Солнце побеждало.
Всё же, выждав,
несколько человек вразвалку подошло,
преувеличенно кряхтя и матерясь.
Наконец машина застыла,
полувися над краем пропасти.
- Младший лейтенант! -
Я услышал опять генеральский голос.
С рукой у козырька я подбежал
и доложил об исполнении.
- То-то, - сказал отдуваясь генерал -
Фамилия? -
Очень высокий, сравнительно молодой, холёный,
с ничего не выражающими глазами,
генерал держал блокнот:
- Безобразие! С какого фронта?
- с 4-ого Украинского.
- Всё, всё расскажу Ерёменко, - обиженным, тонким голосом ябедника
выкрикнул генерал. -
Всё расскажу про тебя Андрею Ивановичу!.. -
Так, как будто командующий фронтом
знал меня лично
и я с ним каждый день виделся.
И когда уже не было силы идти,
то, как всякий отчаявшийся землепроходец,
неожиданно я повстречал на пути
позабытый осыпавшийся колодец...
Я нагнулся и крикнул в него,
и тогда
там, где было всё пакостно и безотрадно,
на запущенном дне замерцала вода
и протяжный мой крик возвратила обратно.
Над колодцем торчал измочаленный шест,
и молчал я, постигнувший удвоенье.
И ночная вода повторила мой жест.
означавший надежду и удивленье.
И тоска отошла, что пилила, свербя,
на мгновенье, — и то уж почёл я за благо! —
и в колодец смотрел я, как будто в себя,
и лицо моё вверх подымалось из мрака.
Я, не верящий в силу всемирного зла,
Отшатнулся: Из груды прибрежного ила
Вдруг нежданно так близко змея подползла,
Что еще бы мгновение и – укусила.
Я головку ей толстою палкой прижал
И заметил в секунды смертельные эти
Вдруг мелькнувшее жало из тысячи жал,
Что сейчас где-то жалят кого-то на свете...
Равнодушно курилась сухая зола
Под пустыми скудеющими небесами.
Но прижалось к земле воплощение зла
И смотрело рубиновыми глазами.
И стояла в таинственном мраке тайга,
И заря отливала неведомым светом.
И не мог я злорадное слово: - Ага! –
Произнесть, как положено в случае этом.